Встретимся в полночь - Морин Гу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Билеты обойдутся в еще пятьдесят гонконгских долларов, или около того. Я закрыл глаза. Ладно, у меня была кредитка. Если эта история состоится, я верну свои деньги и получу кое-что сверху.
– Окей. Давай поднимемся.
– Спасибо, – сказала Лаки все еще холодно, но шагала уже легче. Она чувствовала предвкушение.
После того, как я взял билеты, мы в молчании поднялись на эскалаторе на террасу. Она опустила кепку на лицо и скрестила руки на груди. Это ее уныние изводило меня, и внезапно единственным моим желанием стало избавить ее от этого чувства. Ее утренние улыбки поблекли, как сон.
Боже. Поблекшие сны, лепестки и перья? Что происходит? Сосредоточься, Джек.
Когда мы добрались до террасы, вокруг бушевал прохладный ветер. Мы были на самой вершине пика, откуда открывался вид на триста шестьдесят градусов. Я не был здесь с тех пор, как сюда переехал, и забыл, какой здесь крутой обзор. Если удастся протиснуться меж людей, напирающих на перила.
Надвинув кепку на глаза, чтобы скрыть лицо, Лаки пробралась к краю и прислонилась всем телом к перилам и стеклянной перегородке. Мы были на стороне, обращенной к городу, высокие жилые башни вздымались вокруг, словно в «Майнкрафте».
Я сделал снимок со спины: волосы развеваются на ветру, тело – наклонено вперед, она тянется к чему-то.
Когда мне удалось подобраться к ней, она решительно отвернулась от меня, глядя на открывающийся вид. Я получил первый поцелуй Лаки. Я чувствовал себя ослом, но и ощущал нечто еще… гордость и счастье?
Нет, это плохо. Много чем. Никаких поцелуев с предметом съемки, Джек. Кроме того, я не должен был знать, почему она меня поцеловала. Как она собиралась это объяснить? Я должен был изменить эту ситуацию, пусть даже выставив себя прилипалой.
– Так что, ты обычно заводишься в вагонах?
– Что? – она быстро обернулась ко мне, раскрыв рот.
Попалась. Я улыбнулся той улыбкой, которую мой сестра Эйва с отвращением называла «Победа». Будто корабль.
– Я не жалуюсь.
Она огляделась, будто кого-либо тут с их селфи-палками волновал наш разговор.
– Нет. Вагоны не… заводят… меня.
Я ничего не ответил. Чем меньше я говорю, тем, вероятно, лучше. Я хотел увидеть, как она сможет отбрехаться.
– Мне было… любопытно. – говоря это, она смотрела мне прямо в глаза. Я почувствовал волнение, потому что, опять же, лгала она потрясающе. Она выбрала единственную правду, которую можно было озвучить. И будто ее движение «Быстро! Поцелуй незнакомца» могло значить нечто большее, чем просто отвлекающий маневр.
Я сглотнул, и это оказалось самой трудной задачей в моей жизни – протолкнуть слюну по совершенно пересохшему горлу.
– Любопытно?
Она кивнула.
– Да, мне много чего любопытно.
Еще одно сухое сглатывание.
– Да?
Она взглянула на меня из-под козырька, и ее губы изогнулись в улыбке, которая одним быстрым, жестоким выстрелом потопила «Победу».
Глава двадцать седьмая
Лаки
Джек понял, что поцелуй был моим первым, и это было ужасно. Смущение едва не убивало меня, и мне нужно было самоутвердиться. Испепеляющий взгляд королевы K-Pop? Есть. Реакция Джека была именно такой, на которую я надеялась.
Правда была в том, что Лаки, излучавшая сексуальность и уверенность со сцены, была фальшивкой. Я была проще, скорее девчонкой, чем дивой. Но теперь столько во мне стало образом Лаки, что я задавалась вопросом, где кончается он и начинаюсь я. Граница стала размытой, и лишь сегодня я смогла вновь увидеть ее – контраст между мной и Лаки еще никогда не был таким очевидным.
Провести немного времени с Джеком, погулять анонимно по незнакомому городу – знаете, в этом что-то было. Это отодвигало на задний план ЛАКИ! И очерчивало Ферн.
И… чем был этот поцелуй?
Чего бы я ни ожидала, он был особенный.
Должно быть, я смотрела на губы Джека, потому что он смущенно поджал их. Я вцепилась руками в металлические перила, заставляя себя остыть, любоваться открывающимся передо мной видом.
Кажется, он поверил моему объяснению про «любопытство». Уверена, множеству девушек было любопытно, каково целоваться с ним.
День был ясным – смог немного рассеялся, и пышная зелень холмов, острые, как бритва, здания и воды гавани Виктория сияли. Манили.
– Хочешь повеселиться? – спросила я, снова чувствуя внезапный порыв.
Джек постучал ладонями по перилам, тоже не сводя взгляда с города.
– Хочу ли я узнать, что ты предложишь?
Я оттащила его от перил и повела нас к центру террасы, на бетонную платформу.
– Ты раскрутишь меня, а я закрою глаза и вытяну палец. Мы отправимся туда, куда я укажу.
– Что, если ты укажешь на центр залива? – спросил он, совершенно сбитый с толку, но его губы уже изогнулись в улыбку.
Он был таким забавным. Готовым на что угодно. Его не волновало, что все это – дурачество. У него не было каких-то ожиданий.
Это оказалось так приятно.
Я прикрыла глаза левой рукой и вытянула палец правой вперед.
– Значит, пойдем в море.
Тишина повисла на секунду, потом он потянулся к моему плечу и талии.
– Ладно, – сказал он тихо и прямо над ухом. Что-то затрепетало у меня в животе, я втянула воздух. Ублюдок.
А потом меня начали крутить против часовой стрелки, ноги переступали, тело касалось Джека. Я засмеялась.
– Я скажу, когда остановиться!
Он не ответил, но продолжал крутить меня, и наконец, когда я почувствовала приступ дурноты, я закричала:
– Стоп!
Руки Джека тут же меня остановили, крепко удерживая на месте. Когда я открыла глаза, я увидела, что показывала на сушу с другой стороны пролива.
– Коулун, – сказал он, нахмурившись. – Я знаю, куда тебя там сводить.
Я вскинула брови.
– Туда, куда я указала.
– Это рядом.
* * *
Мы были на пароме.
Он скользил по воде тихо и медленно. Я глубоко вдохнула соленый воздух и выпустила его с громким, порывистым «пфффф», перегнувшись через перила так, что мои ноги оторвались от деревянной палубы.
Мне было хорошо, но одного взгляда на Джека хватило, чтобы понять: хорошо только мне. Он сидел на одном из сидений, старой деревянной скамье, покрашенной черной краской, и лицо у него было бледным.
– Ты в порядке? – спросила я.
Он кивнул с мрачной улыбкой, говорившей: «Держусь».
Я села рядом с ним.
– У тебя морская болезнь?
При словах «морская болезнь» его, похоже, затошнило.
– О, прости! – я похлопала его по руке. – Эта штука едва двигается, а ты, должно быть, крайне чувствителен.
