Рассуждения о религии, природе и разуме - Бернар Ле Бовье де Фонтенель

Вот каков великий вихрь, чем-то вроде хозяина которого является Солнце. Одновременно планеты образуют вокруг себя небольшие частные вихри наподобие солнечного. Каждая из них, вращаясь вокруг Солнца, в то же время непременно вращается и вокруг собственной оси и заставляет вращаться вокруг себя точно таким же образом определенную часть упомянутой небесной среды, всегда готовой следовать придаваемым ей движениям, если только они не отклоняют ее от ее главного движения. Это и есть особый планетный вихрь, и планета распространяет его настолько далеко, насколько может хватить силы его движения. Если нужно, чтобы в этот малый вихрь попала какаянибудь планета, которая меньше планеты — хозяйки вихря, то большая планета ее увлекает и насильно заставляет вращаться вокруг себя: таким образом, всё вместе — большая планета, маленькая и включающий их в себя вихрь — продолжает тем не менее вращаться вокруг Солнца. Поэтому в самом начале света мы заставили Луну следовать за собой — она находилась в пределах нашего вихря и полностью была к нашим услугам.

Юпитер, о котором я начал вам говорить, был более удачливым или более могущественным, чем мы: он имел по соседству от себя четыре небольшие планеты и все их присвоил себе. И мы, одна из главных планет, — где оказались бы мы, как вы думаете, если бы находились поблизости от него? Он в тысячу раз больше, чем мы; его вихрь без сожаления поглотил бы нас, и мы стали бы не чем иным, как зависящей от него луной, вместо того чтобы самим иметь луну, подчиненную нам. Поэтому очень верно, что часто чью-нибудь судьбу определяет всего-навсего слепой случай.

— А кто докажет нам, — спросила маркиза, — что мы навсегда останемся там, где мы есть? Я начинаю опасаться, чтобы мы не совершили глупости и не приблизились к такой предприимчивой планете, как Юпитер, или чтобы он не явился за нами и нас не поглотил. Ведь мне кажется, что великое движение, в котором, по вашим словам, постоянно находится небесная материя, Должно воздействовать на планеты беспорядочно — то приближать их друг к другу, то друг от друга отдалять.

— В данном случае мы можем столько же выиграть, сколько и проиграть, — отвечал я. — Быть может, мы в будущем подчиним нашему господству Меркурий или Марс — самые маленькие планеты, которые не смогут нам противостоять, однако нам не нужно ни надеяться на что-либо, ни чего-либо опасаться: планеты всегда остаются на своем месте и новые захваты для них запретны, как это было когда-то запретным и для китайских императоров. Вы хорошо знаете, что, когда смешивают с водою масло, это последнее всплывает на поверхность воды. Если потом положить в эти две смешанные между собой жидкости какое-либо очень легкое тело, масло будет его поддерживать и оно не достигнет воды. Когда же туда положат какое-нибудь более тяжелое тело, обладающее неким определенным весом, оно проникнет сквозь слой масла, которое окажется слишком легким, чтобы его задержать, и будет падать до тех пор, пока не столкнется со слоем воды, способным его удержать. Таким образом, в этой жидкости, состоящей из двух жидких тел, неспособных между собою смешиваться, два тела различного веса естественно попадают в два различных слоя, и никогда одно из них не поднимется, а другое — не опустится. Если добавить сюда еще другие жидкости, которые останутся не смешанными с остальными, и погрузить сюда еще другие тела, эффект будет тот же. Представьте себе, что небесная материя, создающая этот великий вихрь, имеет различные слои, обволакивающие друг друга, причем вес их также различен, подобно весу воды, масла и других жидкостей. У планет тоже различный вес, и каждая из них задерживается именно в том слое, который способен ее удержать и который приводит ее в состояние равновесия: вы понимаете, что оставить этот слой для нее невозможно.

— Я понимаю, — сказала маркиза, — что эти веса, о которых вы говорите, отлично соблюдают ранги. Дал бы бог, чтобы у нас существовало что-либо подобное — что-то помогающее распределять людей по местам, подобающим им по природе! Что касается Юпитера, то я чувствую себя теперь в полной безопасности. Мне очень отрадно думать, что он оставляет нас в покое с нашим маленьким вихрем и нашей единственной Луной. По своему характеру я легко ограничиваюсь малым и не завидую ему нисколько, что у него четыре луны.

— Это было бы нелепо — завидовать ему в таком деле, — подхватил я. — У него ровно столько лун, сколько ему положено. Ведь Юпитер в пять раз больше, чем мы, удален от Солнца, иначе говоря, он отстоит от Солнца на расстояние ста шестидесяти пяти миллионов лье, почему его луны получают от Солнца и передают ему очень слабый свет. Это вознаграждается только их количеством. В противном случае, поскольку Юпитер совершает полный оборот вокруг своей оси за десять часов и ночи его, продолжающиеся всего пять часов, очень коротки, четыре луны не были бы уж так необходимы. Та из этих лун, что всего ближе к Юпитеру, проделывает свое вращение вокруг него за сорок два часа, вторая — за три с половиной дня, третья — за семь дней, четвертая — за семнадцать. Благодаря именно этой неравномерности их движения они словно сговорились уготавливать Юпитеру великолепнейшие зрелища во Вселенной. То они восходят все четыре вместе и почти тотчас же расходятся в разные стороны; то они, в свое полуденное время, выстраиваются все одна над другой; то их можно видеть все четыре на одинаковом расстоянии в небе; то, когда две из них восходят, другие две, наоборот, закатываются. Особенно я люблю наблюдать их постоянную игру в затмения: ведь не проходит дня, чтобы одни из них не затмевали другие или же чтобы они не затмевали Солнце. Несомненно, поскольку затмения стали столь обычными в том мире, они являются там предметом забавы, а не ужаса, как у нас.

— И вы, — сказала маркиза, — конечно, позаботитесь о том, чтобы заселить эти четыре луны, хотя они всего-навсего маленькие подчиненные планеты, предназначенные лишь для того, чтобы освещать по ночам планету-хозяйку?

— Нисколько в этом не сомневайтесь, — отвечал я. — Планеты эти не меньше оттого достойны оказаться заселенными, хотя они и имеют несчастье быть прислужницами, вращающимися вокруг другой, более важной планеты.

— Я очень хотела бы, — заметила она, — чтобы обитатели четырех лун Юпитера представляли собой как бы его колонии; чтобы они, если это возможно, получали от него свои законы и обычаи; взамен же они Должны выражать ему свое почтение и относиться к великой планете с подчеркнутым пиететом.

— Не следовало ли бы также, — сказал я ей, — чтобы четыре луны снаряжали время от времени на Юпитер посольства, присягавшие бы ему на верность? Что до меня, то признаюсь вам: отсутствие у нас превосходства над жителями нашей Луны заставляет меня сомневаться в том, что Юпитер обладает большим превосходством над обитателями своих лун, и я думаю, что наибольшее преимущество, на которое он может разумно рассчитывать, он завоюет, наводя на них страх. Например, с той из лун, что к нему наиболее близка, обитатели ее видят его в шестьсот раз большим, чем мы нашу Луну; какая же чудовищная нависает над ними планета! В самом деле, если галлы в стародавние времена страшились, что небо упадет им на головы и раздавит их в лепешку, то жители этой луны имеют гораздо больше оснований опасаться падения им на головы Юпитера!

— Возможно, — сказала она, — что этот страх они испытывают взамен незнакомого им, как вы меня уверили, страха затмений. Очевидно, необходимо, чтобы одна глупость была возмещена другой.

— Это абсолютно неизбежно, — отвечал я. — Изобретатель третьей системы, о которой я говорил вам в первый наш вечер, знаменитый Тихо Браге, величайший из когда-либо существовавших астрономов, и не думал бояться затмений так, как их боится простой народ, и провел свою жизнь в полном с ними согласии. Но поверите ли вы, чего он боялся взамен? Если по выходе из дому ему первой попадалась старуха или если заяц перебегал ему дорогу, Тихо Браге считал, что день этот будет несчастным, и живо возвращался домой, не смея предпринять никакого, даже самого пустякового, дела.[121]

— Было бы несправедливым, — подхватила она, — после того как такой человек не смог безнаказанно освободиться от страха перед затмениями, чтобы обитатели этой Юпитеровой луны, о которых мы говорили, расквитались с этим страхом более дешевым способом. Мы их не помилуем, они должны подчиняться всеобщему закону. Если они свободны от какого-либо одного заблуждения, они должны впасть в другое. Но поскольку я не могу похвастаться тем, что догадываюсь, в чем оно может состоять, объясните мне, прошу вас, другое сомнение, одолевающее меня вот уже некоторое время: если Земля так мала с точки зрения Юпитера, видит ли он нас? Боюсь, что мы ему вообще незнакомы.

— Клянусь честью, я думаю, что дело обстоит именно так, — отвечал я. — Ведь он должен видеть Землю в сто раз меньшей, чем мы видим его. Это слишком мало, и он ее скорее всего не видит вовсе. Единственный выход для нас — это думать следующим образом: на Юпитере будут астрономы, которые, потрудившись над созданием отличных телескопов и выбрав самые светлые ночи для обозрения, обнаружат, наконец, на небе крошечную планету, до тех пор ими не виданную. Сначала об этом объявит «Journal des savants»[122] этой страны. Народ Юпитера, совсем не понимающий разговорной речи, лишь посмеется над этим. Философы, в чьи умы это внесет разброд, примут решение не давать этому никакой веры. Только очень разумные люди усомнятся в правильности этого решения. Затем начнут наблюдать и повторно исследовать маленькую планету: удостоверятся, что это не мираж, заподозрят даже, что она вращается вокруг Солнца; узнают, после тысячи повторных наблюдений, что вращение это продолжается год; наконец, благодаря бесконечным усилиям ученых на Юпитере поймут, что наша Земля действительно существует на свете. Любопытные пожелают рассмотреть ее в телескоп, хотя и таким образом она едва будет доступна взору.