Одиннадцать случаев…(Повесть) - Кардашова Анна Алексеевна

Я села, с тревогой глядя на дверь, откуда должно было появиться неведомое мне начальство. Дверь отворилась, в нее просунулись робкие мордочки девушек, и они стайкой, фыркая, пробежали к камину. За ними медленно прошаркали узенькие, с независимо поднятыми плечами молодые люди в темных свитерах без галстуков. Становилось шумно, молодые люди смешили у камина робких девиц… Люди не просто знакомые между собой, а сжившиеся на работе. А я никого и ничего не знала, и к тому же призрак какого-то «начальства» витал над пустым стулом, а я всю жизнь боялась начальства. Но вот в двери мелькнуло смуглое лицо, и прямо на меня глянули коричневые, простодушные глаза. Митя Сапожников!

— Сюда! — кивнула я ему. Спасение! Он пробрался ко мне и занял пустой стул. Мне сразу стало хорошо и уютно. Митя долго смотрел на меня молча. У него были приподнятые, удивленные брови, как две скобочки. Словно, встречаясь с людьми, он выныривал ненадолго из своего мира науки, и все его удивляло. Особенно люди. Он всегда радовался людям.

— Никак не припомню, где я тебя видел в последний раз, совсем недавно?

— В овраге. В воскресенье, две недели назад. Я шла по дну оврага, а ты скатился ко мне сверху с рюкзаком и палкой.

— Ну да, в овраге, помню, помню. Снега еще не было, на лыжах нельзя, приходилось пешком бегать…

— Ты мне похвастался, что уже сделал километров десять и что это очень освежает голову. Ну, как ты? Про сына расскажи!

Но Митя ничего не успел мне рассказать, его схватили и увели куда-то. Опять пустой стул? Да где же это самое начальство, хоть бы уж скорей пришло!

Разговоры затихли, все повернулись к столу, Костров встал во весь свой великолепный рост с бокалом в руке.

Костров говорил солидно, подкрепляя слова медленными движениями левой руки, а дверь в это время скрипнула, в нее просунулась голова с полуседыми разбросанными волосами, потом выдвинулось плечо, и появился крепкий небольшого роста человек в свободном сером костюме. Он повернулся лицом к двери и осторожно стал ее закрывать. За столом началось шевеление, но человек помотал головой, бочком-бочком пробрался вдоль стола и — бац! — уселся рядом со мной на пустой стул.

— Здравствуйте, Нина Николаевна! — Он повернулся ко мне и дружески пожал мне руку, обеими руками, разглядывая меня так, как будто я была его родственница, которую он не видал много лет, а все-таки узнал.

Нет, я его никогда не видела. Ни этих волос, ни этого лба, ни глаз, которые хитро поглядывали на меня из-под складчатых век. Я посмотрела на брата. Кто это? Он улыбнулся мне, а моему соседу подмигнул как-то очень по-свойски.

— Ведь мы с вами знаем друг друга много лет.

— Подождите, постойте… — Голос, интонации… голос с небольшой хрипотцой… Где я его слышала? Я закрыла глаза. Да, слышала голос, не видя человека. Голос доносился ко мне откуда-то издалека, из телефонной мглы. «Лицо мифическое, телефонное»! Вот оно что!

— Здравствуйте, Иван Степанович! — твердо и весело сказала я. — Вам было легче, я все-таки немного похожа на брата.

А брат, который устроил мне этот сюрприз, изо всех сил вытягивал голову, чтобы услышать, что у нас происходит.

— Если бы я знала, что он такой прелестный, разве я ревновала бы его к тебе? — говорила я брату.

— А я знала! — В дверях опять возникла Танюша с батоном в одной руке и с ножом в другой. — Я знала, что он прелестный, а все равно ревновала. Я и теперь скажу: когда человек женат, нельзя с ним так долго говорить по телефону! — Танюша исчезла.

— Он не только прелестный, он еще тонкий! — продолжала я. — Ведь «лягушачий джаз» он сразу учуял!

В зале было шумно, брат мелькал то в одной кучке людей, то в другой. Время от времени о нем вспоминали и кричали что-нибудь вроде: «Какой клей сильнее силового? Великий, нерушимый клей дружбы». Или: «Выпьем за хорошее прилипание молодежи к Ариану Николаевичу!» Я разговаривала с Иваном Степановичем, а сама прислушивалась — мне казалось, что шум в зале имеет какой-то ритм. Может быть, просто выпила шампанского? Нет, в самом деле, из угла у камина доносится что-то вроде музыки. Ребята, тепло освещенные пламенем, сидели кружком. Одни держали у рта кулаки, другие ударяли себя по коленям. Иван Степанович прервал разговор, повернул к ним ухо… И вдруг встал. Разговоры стихли, и мы услышали странный концерт. Это было хлопанье, и гуканье, и верещанье. Ребята, ободренные вниманием, стали выводить немыслимые рулады. Это было похоже на лягушачий концерт в пруду, но так ритмично, так музыкально!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Интересно, что получится из этих «лягушат»? — спросила я брата.

— Из них уже получается. Это в большинстве очень интересные ребята.

— А помнишь, Петя и Катя…

— Нет, эти другие… Они очень самостоятельны. Для Пети и Кати я был авторитетом, хотя разница в летах у нас была не такая уж большая. А эти сами себе авторитеты. Когда они мной довольны, называют меня почти в глаза «Давликом», а когда им кажется, что я ущемляю их самостоятельность, говорят: «У-у, Задавлик!» И тоже почти вслух…

— А Шурка-то, Шурка! Какой у него вид импозантный! Что-то в нем появилось новое… Да, вот что — очки! Очки-брови! У него ведь никогда не было бровей, а теперь появились — искусственные. Шурка стал прямо-таки яркой личностью!

— Да, ничего не скажешь, очки ему к лицу. Но он и вправду личность заметная. Велик Шурка, велик…

— А… Митя Сапожников… Разве не велик?

— У него величие в другом. О нем почти ничего не слышно. Если о нем и пишут, то всегда в каких-то незаметных журнальчиках, но с большим уважением к его работе. А он и не стремится, чтобы о нем было слышно. Он может на полдороге бросить работу, которая могла бы его прославить, и увлечься чем-нибудь таким, что, казалось бы, никому сейчас не нужно. И он прав. Ему дано работать в масштабе очень большого времени!

— А нельзя ли вас, в масштабе сегодняшнего вечера, пригласить в кухню попить чаю? — Танюша была уже без фартука и косынки, в зеленоватой пушистой кофточке. — У меня есть ватрушка и варенье из айвы!

15

Наш бывший жених

— Ах, люблю я рано утром выйти в лес, паучок по паутинке вверх полез… Ну как, дорогая, пройдемся?

Пройтись я всегда была готова.

— А Танюша?

Танюша высунулась из окна кухни.

— Варенье на плите — раз! — начала она загибать пальцы. — Молочница придет — два! И тысяча мелочей — три!

Брат снимал дачу на берегу реки, она медленно текла, вся в песчаных отмелях. По утрам или в сумерки брат любил посидеть на берегу с удочками. Он говорил, что ему хорошо думается в это время.

Мы решили пойти в рощу. Мы шли по дороге, исхоженной и изъезженной велосипедами. Вот сейчас она свернет направо, но мы туда не пойдем. Еле заметной тропинкой, раздвигая молодые елочки, мы проберемся влево — и вдруг засияет перед нами вся белая, теплая на солнце березовая роща.

— А знаешь, я на днях был у Шурки! — сказал брат.

— У какого Шурки?

— У какого? У Дымского, у нашего бывшего жениха!

— Что это тебя к нему занесло?

— Разные причины. Ну, во-первых, меня тут, знаешь, осенило. Придумал одну великолепную штуку! На реке сидел с удочками. И очень хотелось с кем-нибудь об этом поговорить, а Шуркина дача тут недалеко, всего в трех километрах. И еще насчет клея. Ведь он до сих пор не работает. В институте он получил полное признание, он уже называется «наш клей», мы его все вместе усовершенствовали, директор козыряет им во всех отчетах… А в промышленность мы его никак не внедрим. Никто на заводах не хочет ломать план, заниматься чем-то новым, ведь это риск! И отговариваются какими-то обидными пустяками — процесс не доработан, вернуть автору для доработки. Или нет подходящего помещения, нет аппаратуры, еще что-нибудь… И я подумал: поговорю с Шуркой, кстати, и об этом — вдруг чем-нибудь поможет? Вот я и съездил к нему.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})