Азеф - Валерий Шубинский

Но у полиции была одна специфическая проблема: она не могла раскрыть все источники своей информации, чтобы не провалить агентов. А потому возникал недостаток «доказательной базы». Показаний Качуры и Григорьевых могло не хватить… Судить Гершуни и прочих должны были военным судом (только такой суд мог выносить смертные приговоры) — но и он предусматривал состязательный процесс. А адвокаты у подсудимых были хорошие. Гершуни защищал «сам» Николай Платонович Карабчевский (а помощником его был, кстати, Бруно Германович Лопатин-Барт, сын последнего вождя «Народной воли»). Кроме того, власти не хотели создавать новых «мучеников». Тут они были, разумеется, правы. Вот Качуру год назад не казнили — и какая оказалась выгода!

Поэтому Гершуни была предложена сделка. Вице-директор Департамента полиции Макаров заявил вождю БО:

«… Правительство готово оставить вам жизнь… Да, конечно, под условием. Но чисто формального характера. Вы не давали никаких показаний. Это ваше право. Но это придает специфический оттенок вашему отношению к правительству, оттенок, так сказать, пренебрежительный. Не смейтесь; это так. Повторяю, я не предлагаю вам давать показания. Все, что от вас требуется, — подтвердить правильность обвинения, хотя бы в тех пунктах, которые явно несомненны. Признайте себя членом Боевой Организации — больше ничего не требуется, и вам гарантируется отмена смертного приговора»[93].

Гершуни отказался. («Видите ли: раз вы даете за это признание такую хорошую плату, значит, это для вас выгодно. А если выгодно для вас, то для нас убыточно — дело просто».) Было еще одно соображение:

«Есть еще одно обстоятельство. Я еврей. Вы ведь, а равно и те, которые достаточно глупы, чтобы вам верить, твердят, что евреи стараются уходить от опасности, что вследствие трусости избегают виселицы. Хорошо! Вам будет дано увидеть пример „еврейской трусости“!»[94]

Так всё выглядело в собственном изложении Григория Андреевича. На самом деле трусом он, конечно же, не был, но им, скорее всего, двигал не пафос самопожертвования, а своего рода расчет. Власти продемонстрировали слабость. И Гершуни, человек с талантом и темпераментом игрока, понял это. Понял, что хранить презрительное молчание для него — выгоднее всего. Чем менее убедительно будут выглядеть улики на суде, тем больше вероятность, что казней не будет.

В итоге Крафта, второго человека в БО, даже не вывели на процесс — не было улик, которые можно было огласить публично. (Его судили по другому делу, и вскоре он вышел по амнистии.) На процессе первой БО обвиняемыми, кроме Гершуни, были Арон Вейценфельд, Ремянникова, Мельников и Григорьевы (в итоге освобожденные от наказания за сотрудничество со следствием). Кроме показаний Григорьевых и Качуры суду были предъявлены вещественные доказательства, среди которых оказались довольно гротескные. Например, прокламация, начинавшаяся словами: «До сих пор мы, парикмахеры, оставались чужды борьбе пролетариата…»

Смертный приговор вынесли один — Гершуни. Но уже через несколько дней он был заменен вечной каторгой. Сам революционер, конечно, ходатайства не подавал: это сделали его отец и брат. Первого вождя БО отправили в Шлиссельбург, а оттуда через полтора года (уже полным ходом шла революция!) — в Акатуй. А уж оттуда… Впрочем, мы забегаем вперед.

ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ БОЕВОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

В то время когда в Петербурге велись следствие и суд, за границей Гоц и приехавший из России Азеф занимались возрождением Боевой организации.

Было два пути. Первый — восстановить (пользуясь той информацией, которую успел оставить Гершуни) налаженные им связи и продолжать действовать по прежнему плану. Второй — набирать новых людей и, по существу, все начинать с начала.

Вот что вспоминала об этом времени Селюк:

«К нам стекались в Киев остатки прежней боевой организации, просили совета что делать, просили материальной помощи, было немало людей, которым велено было ждать и которых необходимо было содержать по нескольку месяцев. Денег у нас было мало. Мы не были знакомы с планами Григория Андреевича Гершуни, а нового представителя боевой организации не могли указать»[95].

А «новый представитель» находился во Франции и, не торопясь, собирал новую гвардию, немногочисленную и верную.

Не всё сначала шло гладко. Видимо, серьезным уроком послужила Азефу трагическая история Петра Сергеевича Поливанова.

Поливанов был старый народоволец, да и человек далеко не юный (родился в 1859 году). Неудачная попытка устроить товарищу побег из крепости, во время которой сам Поливанов в исступлении пристрелил полицейского, стоила ему двадцати лет Алексеевского равелина и Шлиссельбурга. В 1902 году он вышел на поселение (в «прославленный Атбасар»), а через год бежал.

Петр Сергеевич был высокообразованный, наивный, экзальтированный и чистый сердцем русский идеалист. В молодости он дважды становился жертвой верноподданной толпы — второй раз непосредственно в момент ареста. В результате он охромел и не мог свободно владеть одной рукой. Крепостью нервов он и смолоду не отличался, а двадцатилетняя тюрьма — плохой санаторий. В бретонском городке Лориане, на даче у Азефов он тосковал, метался. Он считал своим долгом принять участие в возродившемся террористическом движении — и не мог найти в себе сил. 17 августа 1903 года он застрелился в городском саду. Азефов потом обвиняли в том, что они довели Поливанова до самоубийства своей «нечуткостью».

Нет, для БО требовались другие люди. Азеф, в отличие от Гершуни, не вербовал, а отбирал их. Желающих участвовать в романтической борьбе методами «плаща и кинжала» было теперь немало. Если Гершуни вдохновлял их своими речами, как христианский миссионер, то Азеф вел себя скорее, как положено вести себя раввину с иноверцем, желающим обратиться в веру Моисея: не вдохновлял, а испытывал, почти отговаривал, описывал возможные трудности и опасности, объяснял, что есть другие пути революционной работы, другие способы послужить общему делу. И по результатам беседы — многих браковал. Забраковал, между прочим, молодого Александра Керенского. Не с первого раза принял будущего революционного героя Ивана Каляева.

Ни один из тех, кого привлек в БО Азеф, не дрогнул и не провалил дела; ни один не струсил после ареста и не наговорил лишнего. Ни одного агента полиции не удалось внедрить в БО. Кроме самого Азефа, разумеется, — однако его принадлежность к внутреннему террористическому кругу два-три года (самых главных два-три года!) оставалась для полиции тайной.