Россия на распутье - Фрэнсис Фукуяма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но та же экономическая логика современной науки, о которой мы говорили в части второй, заставила все страны стать более эгалитарными, однородными и образованными. Правители и управляемые должны были заговорить на одном языке, поскольку взаимодействовали и национальной экономике; крестьяне, выбиравшиеся из деревни, должны были стать грамотными, в, своем языке и получить достаточное образование для работы на современных заводах, а потом — и в офисах. Прежние социальные деления по классу, родству, племени и секте увяли под давлением требования постоянной подвижности рабочей силы, оставив людям в качестве главных форм социального родства лишь общий язык и языковую культуру. Поэтому национализм — во многом продукт индустриализации и демократических, эгалитарных идеологий, которыми она сопровождается.
Нации, созданные современным национализмом, во многом были основаны на прежнем «естественном» языковом разделении. Но еще они были намеренным продуктом националистов, у которых была некоторая степень свободы в определении того, кто или что составляет язык или нацию. Например, «пробуждающиеся» сейчас нации в советской Средней Азии не существовали как осознающие себя языковые сущности до большевистской революции; сегодня узбекские и казахские националисты роются в библиотеках, чтобы «переоткрыть» исторические языки и культуры, которые для многих из них являются совершенно новыми. Эрнест Геллнер указывает, что на земле существует более восьми тысяч «естественных» языков, из которых семьсот основных, но наций всего двести. Многие из прежних национальных государств, включающих в себя две или более таких групп, как, например, Испания с ее баскским меньшинством, сейчас подвергаются давлению — от них требуют признания идентичности этих новых групп. Это указывает на то, что нации не являются перманентными или «естественными» центрами привязанности людей в течение всех веков. Ассимиляция нации или ее возрождение вполне возможны и на самом деле довольно обычны.
* * *
Похоже, что каждый национализм проходит определенный жизненный цикл. На некоторых этапах исторического развития, например в аграрных обществах, он вообще не присутствует в сознании людей. Он расцветает сильнее всего в момент перехода к индустриальному обществу или сразу после и становится особенно агрессивным, когда народу, прошедшему первые фазы экономической модернизации, отказывают и в политической свободе, и в национальной идентичности. Поэтому неудивительно, что две западноевропейские страны, породившие фашистский ультранационализм, Италия и Германия, были также последними в индустриализации и политическом объединении или что самый сильный национализм, возникший сразу после Второй мировой войны, пришелся на бывшие европейские колонии в третьем мире. Если учитывать прецеденты, нас не должно удивлять, что сегодня самый сильный национализм наблюдается в Советском Союзе или Восточной Европе, где индустриализация произошла сравнительно поздно и где национальная идентичность долго подавлялась коммунизмом.
Но для национальных групп, чья национальная идентичность находится под меньшей угрозой и имеет больший стаж, значение нации как источника тимотической идентификации заметно ослабевает. Окончание начального, интенсивного периода национализма сильнее всего заметно в регионе, наиболее пострадавшем от националистических страстей, — в Европе. На этом континенте две мировые войны послужили отличным стимулом перекроить национализм более толерантным образом. Испытав на себе страшную иррациональность, латентно скрытую в националистической форме признания, население Европы постепенно стало воспринимать как альтернативу всеобщее и равное взаимное признание. Результатом явилось сознательное стремление со стороны переживших эти войны к устранению национальных границ и обращению эмоций населения от национального самоутверждения к экономической деятельности.
В итоге, как известно, появилось Европейское сообщество — проект, который только набрал инерцию за последние годы под давлением экономической конкуренции со стороны Северной Америки и Азии. ЕС, очевидным образом, не отменило национальные различия, и эта организация встретила трудности на пути строительства суперсуверенитета, на который рассчитывали ее основатели. Но разновидности национализма, проявляемого в ЕС по таким вопросам, как сельскохозяйственная политика и денежная единица, — это уже весьма одомашненные разновидности, и они куда как далеки от той силы, что увлекла народы в две мировые войны.
Те, кто утверждает, что национализм слишком стихийная и мощная сила, чтобы его укротило сочетание либерализма и экономического эгоизма, должны бы вспомнить судьбу организованной религии — механизма признания, непосредственно предшествовавшего национализму. Было время, когда религия играла всемогущую роль в европейской политике; протестанты и католики организовывали политические фракции и сжигали богатства Европы в религиозных войнах. Как мы видели, английский либерализм возник как прямая реакция на религиозный фанатизм времен Гражданской войны в Англии. Вопреки тем, кто в те времена верили, будто религия есть необходимый и постоянный элемент политического ландшафта, либерализм укротил религию в Европе. После многовековой вражды с либерализмом религия научилась быть терпимой. В шестнадцатом веке большинству европейцев показалось бы диким не использовать политическую власть для насаждения своей веры.
Сегодня мысль, что религиозная практика, отличная от принятой человеком, оскорбляет веру этого человека, — такая мысль показалась бы дикой даже самым ревностным церковникам. То есть религия оказалась отодвинута в сферу частной жизни — изгнана, и, кажется, более или менее навсегда, из политической жизни европейцев, присутствуя лишь в очень узких темах — например, в вопросе об абортах.
В той степени, в которой национализм может быть обезврежен и модернизирован подобно религии, когда конкретные виды национализма получат отдельное, но равное с другими видами признание, в той же степени ослабеет и националистическая основа империализма и войн. Многие считают, что сегодняшний крен в сторону европейской интеграции — всего лишь минутная тенденция, привнесенная опытом Второй мировой и «холодной» войн, а на самом деле история современной Европы движется к национализму. Но может оказаться, что две мировые войны сыграли по отношению к национализму ту же роль, что и религиозные войны шестнадцатого-семнадцатого веков по отношению к религии, изменив сознание не только непосредственно следующего поколения, но и дальнейших.
* * *
Если национализм должен ослабнуть как политическая сила, то его необходимо сделать толерантным, как было с религией. Национальные группы могут сохранять свой язык и чувство идентичности, но эта идентичность будет выражать себя главным образом в культуре, а не в политике. Пусть французы смакуют свои вина, а немцы
