Улыбка пересмешника - Елена Михалкова

Они не учли только одного.

Через пять секунд после начала драки дверь подъезда распахнулась, и оттуда вывалился высоченный, наголо бритый субъект в драной майке и неприлично коротких шортах, подозрительно напоминавших семейные трусы. Не теряя времени на изучение обстановки и возмущение, субъект ударил ребром ладони парня, державшего сзади Алису, — не по шее, а по плечу, и тот, заорав, перекосился на сторону и сполз вниз по стене. Алиса осталась стоять на месте, не издав ни звука.

К троим, суетившимся вокруг Романа, бритый подошел почти неспешной походкой, на ходу сжимая и разжимая пальцы. Ладони у него оказались очень большие — лопаты, а не ладони, — а мускулистые руки были покрыты густой светлой шерстью, выгоревшей на солнце. В вырезе драной майки курчавилась такая же шерсть, и казалось, что бритый, перед тем как выйти вечером, накинул на себя тонкую звериную шкуру.

— Э-э-э, мужик, ты че… — возмутился один из нападавших, пятясь назад.

Ничего не объясняя, не вовремя появившийся сосед смел его с пути одним движением, а затем схватил его приятеля за руку и вывернул ее. Движения амбала оставались по-прежнему небыстрыми, но в них присутствовала неотвратимость, свойственная природному катаклизму. Ночной двор огласился ревом, сквозь который можно было различить повторяющиеся ругательства. Четвертый из нападавших, попытавшись нанести удар, получил тычок в солнечное сплетение и повалился на землю, сложившись пополам. Бритый проделал бы то же самое и с Романом, но его остановил крик Алисы:

— Макс! Не трогай его, он свой!

Названный ею Максом мужик вполголоса, лаконично и нецензурно высказался на тему «своих-чужих», после чего потерял к Роману всякий интерес. Он наклонился над стонущим парнем, которому вывернул руку, ощупал его и, перешагнув, бросил через плечо:

— К лапе дома лед приложишь, пройдет через сутки.

Второй и третий удостоились похлопывания по щеке и краткой характеристики «эх, гопники», произнесенной почти отеческим тоном. Четвертого, пытавшегося убежать, бритый поднял за шиворот и, дав тычка в спину, отправил к его приятелям, отчего тот едва не врезался в стоявшего столбом Романа.

Оказавшись возле Алисы, драчун наклонился к ней и нетерпеливо спросил:

— Ты как, цела?

Та кивнула. Ошеломленный Роман наблюдал, как бритый поворачивает ее спиной к себе, будто куклу, проводит пальцами по позвоночнику, задерживаясь на шее, а затем разворачивает обратно.

— Вроде и вправду цела… — сказал он. — Где твои шмотки?

Пока Алиса искала в кустах сумку, помощники Романа подтянулись друг к другу, собравшись под фонарем, и их перемещение привлекло внимание бритого. Он обернулся и недобро уставился на них.

— Я их в милицию сдам! — крикнул Роман, схватив одного из потерпевших за рукав, в надежде, что бритый не успеет сориентироваться и решить, что ему нужно дать показания.

Но тот, похоже, не собирался заниматься дальнейшей судьбой пленных. Махнув рукой, что Роман расценил как разрешение на любые действия, он приоткрыл дверь подъезда и довольно фамильярно подтолкнул к ней Алису, наконец-то нашедшую свою сумку.

— Пошли. Нечего по ночам шляться.

— Э! — крикнул им вслед Роман, отпустив рукав постанывающего помощника и совершенно потерявшись. Он часто уводил женщин у других — в конце концов, это было его профессией, — но первый раз на его глазах уводили женщину у него самого. — Алиса! Милая!

«Милая» обернулась и, кажется, хотела что-то сказать, но ей не дали.

— Иди! Милая… — проворчал ее спаситель и, когда она скрылась в подъезде, тихонько прикрыл дверь. Раздался щелчок, и Роман, рванувший было за ними, остановился, выругавшись: кода он не знал, как и номера квартиры, где жили родители Алисы.

— Вот же сука, — выдавил парень с накачанными бицепсами — старший, отвечавший за операцию. — Ромыч, откуда эта сука взялась?

— Слышь, валить надо, — прокряхтел второй. — Он щас на балкон выйдет, увидит нас и снова спустится…

Этого оказалось достаточно для того, чтобы все они дружно заковыляли за угол дома. Роман пошел за ними, понимая, что нужно играть до конца. Но когда он обернулся, чтобы бросить взгляд на подъезд Алисы, то обнаружил, что двор совершенно пуст. Никто не смотрел им вслед, не следил за тем, что они будут делать, и не было видно ни одного жильца, который проявил бы интерес к крикам и шуму возле дома.

Максим Белоусов поднимался по лестнице, подталкивая перед собой Алису, хотя в этом не было необходимости — она послушно шла, не оборачиваясь. Задержалась она только на четвертом этаже, возле родительской квартиры, но тут Белоусов сказал ей в спину одно слово:

— Выше!

И Алиса поднялась на пятый.

Толкнув незапертую дверь своей квартиры, Максим включил свет и сразу прошел в ванную, где громко загудели потревоженные сонные трубы и зашумела вода.

— Давай в кухню. — Он высунулся на секунду, стряхивая воду с рук, окинул ее взглядом и снова скрылся за дверью.

«В кухню так в кухню». Алиса сбросила сандалии, босиком прошла по полу и оказалась в кухне, где не было ничего, кроме очень чистой и явно дорогой плиты, подвесного шкафа с посудой и нескольких ковриков, сложенных пестрыми рулончиками вдоль стены. Без мебели комната показалась Алисе неожиданно просторной, в отличие от кухни ее родителей, загроможденной стульями, табуретками и двумя холодильниками.

— Любой, какой тебе нравится, — сказал бесшумно подошедший Максим.

Он взял один из рулонов и развернул посреди комнаты.

— Мадам, стол к вашим услугам!

— Ты собираешься меня кормить?

Она улыбнулась, и ему подумалось, что девушка вовсе не кажется напуганной произошедшим.

— Я собираюсь с тобой выпить.

— Я не пью! — запротестовала Алиса, но он уже выливал в кастрюльку булькающее красное вино, сыпал какие-то душистые специи из крохотных жестяных коробочек и помешивал варево длинной деревянной ложкой.

Рассматривая его, Алиса заметила, что шорты он сменил на домашние штаны, и ей стало смешно.

— Максим, а почему у тебя майка порвана?

Он оглядел себя, ничуть не смущаясь.

— Порвал, пока надевал. Торопился.

— Ты выглядишь как жертва разбоя, — она рассмеялась. — Хотя нет! Ты выглядишь как разбойник!

Он смотрел на нее, невольно улыбаясь, хотя этот день, шедший с утра наперекосяк, должен был по всем законам подлости завершиться именно так: ее возвращением поздно вечером с каким-то лощеным хмырем, похожим на актера, которого он видел с ней уже второй раз, и появлением гоп-компании, членам которой он едва не переломал руки — настолько был зол и на них, и на нее. Когда Максим вышел на балкон выкурить сигарету перед сном и понял, что происходит внизу, он скатился по лестнице как был, в трусах и старой футболке, едва не вышиб дверь, и чудом удержался, чтобы не впечатать головой в стену того урода, который стоял возле Алисы, пережав ей шею. Хорошо, что в последнюю секунду привычка контролировать себя взяла верх.

Максим разлил по чашкам горячий глинтвейн и протянул одну Алисе, обернув ручку салфеткой, чтобы она не обожглась. Алиса сидела на сине-зеленом коврике, похожем на море, отпивала маленькими глоточками из чашки, и он видел по ее глазам, что она снова канула куда-то. Только что была с ним, улыбалась ему — и вот исчезла, словно провалилась в кроличью нору и помчалась за невидимым ему кроликом, оставив после себя только тень той Алисы, которую он знал. Точнее, думал, что знает.

Максим Белоусов, врач тридцати восьми лет, считавший себя уравновешенным человеком, впал в ярость второй раз за вечер, и, едва сдерживаясь, чтобы не тряхнуть как следует за плечи девушку, сидевшую напротив, спросил без всякого предисловия, жестко и зло:

— Алиса, скажи мне, что ты делаешь со своей жизнью?

Ему удалось выдернуть ее из кроличьей норы. Она подняла на него глаза, и ее улыбка — слегка рассеянная улыбка, живущая в уголках губ и маленькой ямочке на левой щеке, — исчезла.

— Ты сама понимаешь, что тебе нужна помощь?

Она аккуратно отставила чашку в сторону и поднялась, всем своим видом словно говоря: «Спасибо за гостеприимство, но мне пора».

— Сядь. Сядь, я тебе говорю! И выслушай меня…

Вместо того чтобы послушаться, Алиса отошла к окну. Теперь она стояла, отвернувшись от него, — маленькая, хрупкая, как одуванчик, тонкий стебелек которого вот-вот подломится. Она закрылась сразу, окончательно и бесповоротно, и он чувствовал, что достучаться до нее будет невозможно. Это раньше она слушала его и называла «доктор Максим Степанович» — в полушутку-полусерьез, при встрече рассказывала ему смешные случаи, происходившие с ней в институте, и с восхищением глазела на его жену. Машка как-то раз отозвалась в презрительном тоне о рыжей студентке, дочери «нижних» соседей и неожиданно для себя получила от мужа резкую отповедь — тем более изумившую ее, что в их паре прерогатива резких язвительных реплик полностью сохранялась за ней. Позже он догадался, что Машка, с ее непереносимостью красивых женщин в радиусе километра вокруг себя, всего лишь пыталась дать предупредительный залп, но перестаралась, потому что Максим не считал Алису красивой. К ней не подходило это слово, которым все чаще в последнее время называли девушек-моделей, одинаковых, как телевизоры, или таких женщин, как его бывшая жена.