Против течения - Нина Морозова

Как-то, уже много позднее, в один из приездов музыкантов из Владикавказа (а тогда г. Орджоникидзе) Кузя сказал мне: «Морозов — злой». Нет, он не был злым, а только очень требовательным и к себе, и к тем, с кем сотрудничал в творчестве. Ну, а 7 ноября вечеринка наша преобразилась. Мы танцевали под живую музыку настоящих музыкантов. Но вот «Босяки» заторопились. Они улетали в ночь на Мин-воды. Я проводила их до нашей сумеречной зоны на лестничной площадке и поцеловала в знак благодарности за музыку Юру в щёку. Мы ещё не стали друзьями.

Это была первая встреча. Внешне он мне понравился: высокий, длинноногий, в светло-серых брюках и почти такого же оттенка свитере, русые волнистые недлинные волосы обрамляли лоб и всё лицо, большие голубейшие глаза, расставленные чуть шире обычного, прямой, но коротковатый нос, белые ровные крепкие зубы, неожиданная улыбка. А когда он смеялся, то словно возвращался в раннее детство, казался совсем простым, своим, добрым. И так было странно, потому что обычно лицо его имело внутреннюю строгость, какой-то налёт спокойной печали. И вдруг… — бах — такой заразительный хохот!

Второй раз «Босяки» приехали в Питер 5 декабря 1970 г., то есть через месяц. В этот раз уже возникла наша любовь и вся последующая переписка, встречи и проводы Юры на аэродроме. А 27 апреля 1971 года состоялась наша свадьба. Юра очень удивлялся, когда я как-то сказала, что 7 ноября его и Кузю рекомендовали мне как женихов с Кавказа для сестёр С. «Вечно девчонки всякую дурь выдумают. Я вообще-то никогда не женюсь», — это он говорил в декабре.

3. Александрия-71

Как будто солнечное марево бежит блёстками по клонящимся под ветром травам. Чёрной, подвижной, глухо шумящей стеной стоят могучие деревья парка. В этом ветре, движении растений, солнца, воды, копошении всего живого — и есть, видимо, смысл жизни. И ещё в каком-то удивительном равнодушии всего происходящего в природе.

Только душа человека болит, страдает, жалеет, вспоминает, не хочет расставаться ни с кем и ни с чем.

Тёмный августовский вечер 1971 года. Александрийский парк. Трое. Туман окутал заросли и поляны. В тумане стоят стога. Двое юношей и девушка. Они негромко слушают радиоприёмник, радиоволна мечется от станции к станции. Но вот и долгожданный рок-н-ролл, а потом что-то нежное, слегка завывающее и тянущееся. Помехи. Шумы мешают слушать музыку — это стараются советские глушилки. Эти трое очень дружили и верили друг другу. Девушка в короткой юбке прижалась к высокому парню с волнистыми русыми волосами. Он крутит ручку транзистора, подстраивает антенну, а потом обнимает девушку, старается согреть, прижимая к себе. Вечер прохладный. Приёмник передаёт приятелю, совсем молоденькому мальчику. И уже тот ловит хрипловатые многообещающие в роке «голоса». Да. Это Юра и Нина, а молоденький пацан — Серёжа, её брат. Такими они были когда-то.

Потом они вернутся на дачу, в тот самый дом с шестью верандами на все стороны света, а восточная принадлежит им. Юра и Сергей спать не собираются. Они сядут на велосипеды. И на отчаянной скорости помчатся в темноту с горки, которая является как бы продолжением их улицы Чайковского. Они поедут до самого залива, а потом проникнут в Нижнепетергофский регулярный парк с фонтанами. И станут уже там носиться по запрещённым для таких прогулок аллеям, пока не заметят мигалку милицейской машины, совершающей очередной ночной объезд. И уже на обратном пути в липовой аллее, идущей от залива, они умудрятся при свете карманного фонарика отыскать на заветных местах несколько белых грибов, мирно дремавших под склонёнными над ними папоротниками. Когда-то в Александрийском парке было очень много грибов. А нынче все они повывелись. Но всё ещё июньскими и июльскими вечерами на Царском лугу скрипит коростель. К сожалению, полюбили в России, а вернее, переняли моду — вместо обычного сенокоса устраивать стрижку трав газонокосилками. Боюсь, что и коростелям так же не повезёт, как и белым грибам.

4. Шоссе Революции

С осени 1971 г. мы с Юрой стали жить отдельно от родителей в нашей квартире на Шоссе Революции. Я старалась быть хозяйкой дома и хорошей женой. У Юры было несколько нейлоновых рубашек, какие носили тогда, в 70-е. Мне нравилось их стирать, гладить и аккуратно развешивать в стенном шкафу, чтобы каждый день муж мог надевать всё свежее. Кстати, у нас никогда не было настоящего шкафа, так как Юра считал наличие такового мещанством.

Утром я смотрела из окна, как муж переходит улицу к автобусной остановке и мысленно крестила и его, и весь его путь до работы.

Юра любил, чтобы я мыла ему голову, спину и иногда говорил: «У других — дети, а у тебя — я». У нас было много заветных слов, одно время мы их даже записывали в блокнот. Тогда, в 70-е, мы очень любили друг друга. Даже в самых ужасных мыслях я не допускала возможности нашего расставания.

Квартира на Шоссе Революции первоначально принадлежала моей крёстной тёте Симе (Серафиме Борисовне Штейнерт). Я помню, как мы с ней поехали туда впервые на 22 автобусе, чтобы подготовить к нашему заселению с Юрой. Редкими и крупными снежинками падал первый снег, дни стояли тёмные. Тётушки Ольга и Серафима не смогли жить в этой квартире из-за шума машин на улице. Действительно, движение там очень сильное, настоящее «шоссе». Но квартира мне понравилась — пол покрыт лаком, чисто — здесь никто до нас не жил. Мебель, если это вообще можно назвать мебелью, — «доисторическая». Этажерка, стол, венские стулья, старинное кресло, какие-то тумбочки из почтовых ящиков, покрытые кружевными накидками, постель, сооружённая на коробках со старыми вещами (поначалу в некоторых коробках лежали иконы, вывезенные тётками из Стрельны после смерти деда, священника Бориса Павловича Заклинского). На коробки был положен матрас, а на нём ещё помещалась перина.

Мы часто ездили с Юрой в гости к тётушкам, в Львиный переулок у канала Грибоедова. У них мы обедали, спали после обеда, Юра играл там на фисгармонии.

Этот начальный период нашей жизни я достаточно подробно описала в книге «Наши дни», поэтому постараюсь не повторяться.

Первоначально Юра работал инженером на Ленинградском металлическом заводе, а затем уже устроился на студию грамзаписи «Мелодия».

В Капелле, где находилась одна из аппаратных «Мелодии», он познакомился с необычным рабочим сцены, неким Тагиром, который, видимо, поразил его оригинальным взглядом на мир и отношения между людьми. У Тагира была подруга Татьяна, умная, острая на язык и гордая. Мы вчетвером ездили за город: в Вырицу, в Ушково, где купались и загорали нагишом. Пили сухое вино, пекли на костре картошку, хлеб и даже бутерброды. Дремали под соснами. Фотографировались. Сохранилось какое-то количество нудистских, рискованных и раскованных для того времени слайдов. Возвращались вечером к нам на Шоссе Революции, где я готовила жареную картошку с грибами, открывала «Ланчен мит» (некие венгерские консервы, которые мы потребляли, когда было лень готовить что-либо более изысканное). Аппетит после прогулки у всех оказывался зверским. Как сейчас, вспоминаю один из таких вечеров после возвращения из Ушково. Слушали «Мессу» Л. Бернстайна, буквально впадая в транс.

Тагир и Татьяна были уникальной парой. Она — умна, оригинальна, он — по-восточному замысловат, весь окутан дзэн-буддизмом и, словно паук, окутывает им всех окружающих.

Я в этот вечер, уж, не помню под какую музыку, пускаюсь в пляс только в юбке и бюстгальтере, буквально погружаясь в музыкальный и ритмический экстаз. Все в восторге. А похвала Тагира — дорого стоит!

Потом в Новый год Тагир вдруг явился к нам с новой девушкой — совершенно пустым местом. Она не дерзила Тагиру, как Татьяна, а больше молчала или поддакивала. История Тагира и Татьяны печальна. По крайней мере, мне так видится со стороны. У Тагира сформировалась со временем семья с одной из его пассий, но в итоге он остался один. Татьяна родила сына Ганца от молодого мужа. Сын по достижении зрелого возраста погиб от наркотиков. Татьяна покончила с собой.

5. Библиотечные дни

Замечательным местом, которое мы посещали с Юрой по разным поводам (а до знакомства и жизни с ним — я одна), была наша Санкт-Петербургская академия художеств. Об академических вечерах, спектаклях и малых вечеринках в мастерских я довольно много написала в самых разных своих опусах. Сейчас несколько слов о другом.

Полутёмные коридоры Академии, завораживающий запах разбавителей и масляных красок, винтовая металлическая лестница в конце коридора второго этажа. Иду по коридору, поднимаюсь по каменной спирали плоских ступеней. Гулкие своды, узкие высокие окна, выходящие в круглый внутренний двор. На стенах под стеклом фотографии советских и дореволюционных деятелей искусства, но больше советских. Я ходила сюда изучать историю искусств всех времён и народов, а ещё читать философские сочинения.