Удав и гадюка - Д. Дж. Штольц

Юлиан действовал быстро, хотя руки предательски тряслись. Едва не завалившись, лодка дала круто влево и ушла в узкий фарватер Нериума.

Из глотки детеныша раздался стон такой силы, что эхом прокатился меж скал и заставил людей в Луциосе с тревогой выглянуть из домов. Граф шумно выдохнул, решив, что за ним не последуют. Однако неуемное дитя, не желая отпускать ускользающую добычу, развернулось и мощными гребками ринулось в бухту. За ним, беспечным, последовала с негодующим воем и мать. Она с трудом протиснулась в узкое горло залива, задевая телом скалы, отчего те стали осыпаться.

В потаенной бухте, укрытой со всех сторон горами, ветер резко спал. Хлопнув напоследок парусом, лодчонка сильно замедлила ход и стала тонуть от пробоины.

– Твою мать! – закричал граф.

Он схватил сына купца, который обвил ручонками его шею, вцепился в мачту и кошкой вскарабкался по ней вверх, насколько это было возможно. Прямо под ним разверзлась огромная, усеянная острыми зубами пасть детеныша. Мачту затрясло из стороны в сторону. К детенышу присоединилась мать, плавая рядом. С оглушающим треском лопнула обшивка из лорнейской сосны, грот обломился – рыбацкая лодка рассыпалась, и доски, увлекаемые в пасть сильным течением, исчезли внутри.

Со всей силы Юлиан оттолкнулся от рухнувшей мачты и теперь боролся с засасывающим водоворотом. На расстоянии вытянутой руки перед ним распахнулся глаз размером с винную бочку в таверне. Заглотнув лодку со всем ее содержимым, левиафаны вновь распахнули пасти, чтобы дожрать то, что сейчас хотело уплыть. Они не понимали, что в их глотки попадают не только остатки лодки, но и медузы из трюма и с палубы.

– Вериатель! – громко завопил Юлиан, держа одной рукой мальчика, а другой пытаясь отплыть.

Он почувствовал, как вода между колен приобрела плотность, и тотчас нащупал рукой гриву. Кельпи легким движением вырвала его из смертельного водоворота и с воем отпрыгнула в сторону, словно под ее копытами была не морская гладь, а твердая земля. Мальчик закричал в испуге, хватаясь за Юлиана, и тому пришлось стащить его со спины и прижать к себе, чтобы он не касался тела демоницы. Между тем сзади раздался жуткий рык боли, отозвавшийся эхом на многие мили вокруг. Два огромных демона взметнули свои морды ввысь. Вода в бухте забурлила! Левиафаны проглотили ядовитый медузий улов, и по их глоткам сейчас проходила склизкая масса из тысячи тел, что каждым своим касанием несла мучительную смерть.

Самка кинулась к детенышу, инстинктивно желая защитить его от того, отчего теперь никакой защиты не существовало… Детеныш же, наоборот, отстранился от матери. Он закрутился вокруг собственной оси, а потом и вовсе кинулся к порту, не видя ничего вокруг себя. Когда левиафан уже почти добрался до стоявших у пирса кораблей, тело его вдруг дернулось и замерло, ударилось о берег и подмяло под себя пару суденышек. Предсмертный рык матери разносился дольше, но и она в конце концов перестала кидаться из стороны в сторону и закрыла свои пять глаз, погрузившись на дно бухты.

Над водами повисла оглушительная тишина.

– Ох, спасибо тебе, Вериателюшка, – нервно прошептал Юлиан и погладил за холкой, другой рукой придерживая трясущегося мальчика. – Чтобы я без тебя делал, душа ты моя!

Демоница радостно взвыла. Ее пасть на удлинившейся шее изогнулась, и она весело клацнула зубами перед самым лицом графа, а затем рысью поскакала по воде. Прямо рядом с ней выскочила Мафейка. И совсем нешуточно щелкнула зубами уже подле Халлика, которого успели вовремя отодвинуть. Но неуемная молодая кельпи нарочно нырнула в воду, показалась с другого бока и попыталась острейшими зубами, с кинжал длиной, сожрать мальчика.

– Вериатель! Помоги! Мафейка, прекрати немедленно! – рявкнул Юлиан, удерживая на расстоянии морду, щелкающую зубами.

Вериатель рыкнула и укусила дочь за бок, вырвав у той черный кусок шкуры. Впрочем, кусок сразу же исчез и возник на месте раны. Это подействовало на Мафейку отрезвляюще. Она подуспокоилась. Теперь она лишь визжала, хрипела, скача рядом с матерью, да злобно клацала зубищами, всем своим видом показывая, что мальчик, дескать, должен быть в ее желудке, а не на руках Юлиана.

Из здания Портового дома выбежал перепуганный Кавиан, который не прекращал работу даже после закрытия пристани. Он любил порядок, а потому, пока никто не ломился к нему в кабинет, трепетно приводил в надлежащий вид все бумаги на столе и в шкафах. В ужасе Кавиан уставился на обезображенную морду с наростами, которая протаранила своей тушей два южных корабля и один северный и теперь лежала в тридцати васо от Портового дома. Детеныш еще трепыхался, но не оттого, что был жив, а от периодических судорог, что время от времени прокатывались волнами по его огромному и гладкому телу. Из пасти вываливалась студенистая медузья масса…

Ощерившись алебардами, охрана подошла к бездыханному телу и, видя шевеление, испуганно потыкала его копейными остриями. Когда кельпи элегантно выпрыгнула к складу с сетями, Юлиан слез с нее. К груди он прижимал дрожащего ребенка, которого череда перипетий, кажется, доконала, и он продолжал панически цепляться за разорванную рубаху графа, не понимая, что все закончилось. Его попытались оторвать, однако Халлик лишь пучил глаза.

– Все закончилось, Халлик… Постой тут… не бойся… – как можно ласковее сказал Юлиан.

Наконец к задеревеневшему мальчику вернулась толика самообладания. Он разомкнул пальцы, а затем встал на доски босыми ногами, переводя взор с детеныша, убившего его отца и дядю, на место, где только что пританцовывала на воде кобыла.

– Кавиан, осторожнее! – прикрикнул Юлиан. – Там афенские медузы!

– Госп… господин, – взволнованно пробормотал Кавиан, засунув пальцы под кушак и хмурясь. – Что с ним? Почему их было два?!

И управитель порта скосил встревоженный взгляд туда, где только что видел кельпи, с которой как ни в чем не бывало спустился граф Лилле Адан. Однако и молодая, и взрослая кобылы уже пропали, будто их и не было.

– Это детеныш.

– Детеныш? Ох, Осте… – Кавиан с недоверием посмотрел на десятивасового «детеныша».

– Прикажи своим работникам все убрать! Учтите, обычные перчатки не до конца защищают от яда. Нужна толстая кожа! И запрети нырять в воду, там еще несколько дней будут колыхаться ошметки голубого жала.

– Как прикажете, господин! Прошу меня извинить, но этот мальчик… – Кавиан удивленно посмотрел на трясущегося Халлика. – Разве это не сын Намора Белозуба, купца из Лоракко? Его неф «Морской черт» отбыл из порта несколько дней назад, пополудни.

– Да, это его сын. Он единственный выжил после кораблекрушения. Пошли его пока в приют, пусть о нем позаботятся, накормят и переоденут. А завтра я подумаю над его судьбой.

– Как скажете! – басовито прогудел управитель и с сочувствием взглянул на Халлика.

* * *

На следующий день

Бухта кишела жизнью. За ночь к левиафанам сплылись самые разные твари – от демонических до обычного морского зверья, желающего поживиться падалью. Не отставали от них и гарпии. Их вопли не смолкали до самого утра… И даже когда взошло солнце, они еще продолжали кружить над портом в попытке урвать свой кусок. Охрана валилась с ног, отгоняя их, но они недовольно визжали, кидались на людей, а между делом дрались друг с другом. Опущенный в воду хвост демона рвала большая рыба, а ее, в свою очередь, жрали твари покрупнее.

На дне бухты царил пир еще радостнее. Тело самки, скрытое в водах, послужило пищей для обитателей не только Нериумского залива, но, как казалось Юлиану, и всего моря Альбо. Поверхность воды, под которой был погребен ноэльский Спящий, ни на минуту не прекращала бурлить и пениться – под ней сновали то рыба, то змеи, то чертята. В этом кровавом котле устроили дикое пиршество акулы, а порой остроглазый люд наблюдал у далеких скал и русалок. Они высовывали пакли своих волос и зыркали выпученными глазами на весь этот хаос, но подплывать боялись. Боялись не акул, боялись не чертят – русалки, как существа относительно разумные, видели колыхающееся на воде покрывало из убитых ядовитых тварей и предпочитали не рисковать.

Юлиан не покидал Луциос до полудня, пока большую часть медуз наконец не собрали и не сбросили в воду. Безумная толпа, подобно дикому, неразумному зверью, пыталась оторвать от великого ноэльского Спящего хоть что-нибудь. Остудила пыл только череда смертей, когда неосторожный люд погибал, случайно задевая щупальца медуз. Многие получили ожоги. Кто-то свалился с пирса, парализованный ядом, и захлебнулся, потому что его не успевали