Разведывательная служба Третьего рейха. Секретные операции нацистской внешней разведки - Вальтер Шелленберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, нет, я не боюсь французов, нисколько не боюсь. — Сделав пометку на отчете карандашом, он отдал его помощнику: — Положите его на мой письменный стол. Я хочу вечером перечитать его».
К удивлению всех присутствовавших, я нарушил последовавшее молчание, задав вопрос, имевший отношение к последним замечаниям Гитлера: «Мой фюрер, а как вы оцениваете силу британского оружия? Нет сомнения в том, что Англия будет воевать, и, на мой взгляд, всякий, кто не верит в это, плохо информирован».
Гитлер мгновение смотрел на меня в изумлении. «На данный момент, — сказал он, — меня интересует исключительно британский экспедиционный корпус на континенте. В настоящее время вся наша разведка работает над этим вопросом. Что касается англичан, не забывайте, что у нас более сильные военно-воздушные силы. С их помощью мы разбомбим их промышленные центры, и они перестанут существовать».
«Я не могу сейчас оценить мощь британских сил ПВО, — сказал я. — Но мы можем быть уверены, что им окажет поддержку их флот, а он, безусловно, превосходит наш».
«Поддержка, которую может оказать их флот противовоздушной обороне, меня не волнует, — сказал Гитлер. — Мы примем меры к тому, чтобы отвлечь британский флот, ему будет чем заняться. Наши ВВС сбросят мины вдоль побережья Великобритании. И не забывайте вот о чем, мой дорогой Шелленберг: я собираюсь строить субмарины, субмарины и еще больше субмарин. На этот раз Великобритания не поставит нас на колени, угрожая голодом».
Затем он вдруг спросил: «Какое сложилось у вас общее впечатление во время разговоров с этими англичанами в Голландии? Я имею в виду, прежде чем они подверглись допросу».
«У меня сложилось впечатление, — сказал я, — что Британия будет воевать в этой войне так же беспощадно и безжалостно, как воевала во всех своих предыдущих войнах; что, даже если нам удастся оккупировать Англию, правительство и руководство страны будут вести войну из Канады. Это будет борьба не на жизнь, а на смерть между братьями, а Сталин будет наблюдать за ней с улыбкой».
В этот момент Гиммлер пнул меня по голени под столом так сильно, что я не смог продолжать, а Гейдрих сверлил меня тяжелым взглядом через весь стол. Но я не понимал, почему я не могу свободно говорить хоть бы и с Гитлером. И словно какой-то бес мне подсказывал, я не удержался, чтобы добавить: «Я не знаю, мой фюрер, действительно ли необходимо менять нашу политику в отношении Великобритании после меморандума Годесберга».
Все сидевшие за столом теперь смотрели друг на друга, ужасаясь моей дерзости. Гейдрих побледнел до корней волос, а Гиммлер смотрел на стол перед собой в глубоком замешательстве и нервно играл с кусочком хлеба.
Гитлер пристально смотрел на меня несколько секунд, но я твердо глядел ему в глаза. Какое-то время он не говорил ни слова. Пауза казалась бесконечной. Наконец он сказал: «Надеюсь, вы понимаете, что необходимо рассматривать ситуацию в Германии в целом. Изначально я хотел работать вместе с Великобританией, но она отвергала меня раз за разом. Действительно, нет ничего хуже семейной ссоры, и с расовой точки зрения англичане в какой-то степени наши родственники. Возможно, вы и правы. Жаль, что мы сцепились в этой смертельной борьбе, в то время как наши реальные враги на Востоке могут сидеть, откинувшись в креслах, и ждать, пока Европа не истощит свои силы. Вот почему я не хочу уничтожать Великобританию и никогда не буду делать этого, — здесь его голос стал резким и пронзительным, — но их следует заставить понять — и даже Черчилля, — что Германия тоже имеет право жить. И я буду воевать с Великобританией до тех пор, пока она не слезет со своего высокого коня. Наступит время, когда они будут готовы заключить с нами договор. Это моя настоящая цель. Вы понимаете это?»
«Да, мой фюрер, — ответил я. — Я понимаю ход ваших мыслей. Но не следует забывать, что менталитет островного народа отличается от нашего. У них другие традиции и история, которые определяются историческими законами, наложенными на них их островным положением, вследствие которых они являются колониальной державой. У них островной образ жизни, у нас — континентальный, и, как следствие этого, мы сейчас являемся континентальной державой. Очень трудно примирить два совершенно разных национальных характера, возникших в результате этих различий. Англичане — упорные, неэмоциональные и безжалостные; не зря их называют Джон Буль. Такая война, как эта, когда она начинается, то похожа на лавину. А кто может попытаться рассчитать ход лавины?»
«Мой дорогой друг, — ответил Гитлер, — пусть это будет моя забота. И еще одно, — сказал он после паузы, — вы разговаривали с Риббентропом о голландской ноте в отношении офицера, который умер от ран? — Затем он обернулся к Гейдриху и начал смеяться. — Эти голландцы просто дураки. Если бы я был на их месте, я бы сидел тихо. Вместо этого они играют нам на руку своей нотой. И когда наступит время, я им отплачу. Они признают, что этот человек был офицером их Генерального штаба, и это доказывает, что это они, а не мы первыми нарушили нейтралитет».
Я сказал, что еще не разговаривал с Риббентропом. Снова наступила пауза. Затем Гитлер сказал Гиммлеру: «Я с вами должен обсудить еще несколько вопросов. — Он резко встал, поклонился всем за столом, а затем повернулся ко мне и Гейдриху: — Я хочу, чтобы вы тоже остались».
Мы вышли в соседнюю комнату, где вокруг камина были удобно расставлены большие кресла. По дороге Гиммлер сказал мне: «Вы точно большой болван, но фюрера это, по-видимому, позабавило». А Гейдрих добавил: «Дорогой друг, я не знал, что вы такой англофил. Это результат ваших контактов с Бестом и Стивенсом?» Я понял, что мне лучше держать себя в руках, я и так зашел слишком далеко.
В течение следующего часа Гитлер разговаривал только с Гиммлером. Он почти все это время стоял, раскачиваясь вперед-назад на каблуках, а Гиммлер стоял совсем рядом с ним, склонив лицо к Гитлеру
