Ратное поле - Григорий Баталов

Наконец впереди мелькнули брустверы, оттуда кто–то выглянул. Или показалось? Волков берет левее, туда, где что–то мелькнуло. До окопа осталось метров двадцать. И вдруг в металлический лязг ворвался решительный голос:

— Лейтенант! Беги, как бежал! Слышишь?!

Преодолев страх смерти, он повернул вправо, мимо спасительного окопа, и сразу же услышал из–за бруствера резкий хлопок орудийного выстрела. Позади что–то сильно, со звоном звякнуло, словно в неподатливый металл вонзилась заноза.

Лейтенант, обернувшись, увидел, как остановился вражеский танк и из его левого борта полыхнул язычок пламени. Быстро увеличиваясь, оно охватило весь борт и перебросилось к башне.

Волков упал на землю, судорожно хватая воздух. Все его тело дрожало от напряжения. Но в голове билось ликующее: «Жив! Жив! Жив!»

Раздался выстрел танка. Лейтенант глянул в сторону окопа. Вражеский снаряд разорвался недалеко от пушки. Но прогремевший второй ее выстрел был вновь точен. «Пантера» окуталась дымом, сквозь который прорвался огонь. «Ага, подбили!» — беззвучно закричал Волков.

Гитлеровцы, открыв люки, пытались спастись, но по броне танка гулко застучали автоматные очереди.

Волков с трудом поднялся и, шатаясь, подошел к артиллеристам. Первым он увидел капитана с оторванным на одном плече полевым погоном. Правая рука безвольно повисла, с нее капала кровь. Капитан, казалось, не обращал на это внимание; сидя на погнутой станине орудия, жадно, глубокими затяжками курил. Рядом лежал автомат.

Второй артиллерист, низенький солдат неопределенного возраста, был, видимо, контужен. У орудия оказался разбитым прицел, а щит продырявлен и погнут. Наводку капитан делал, наверное, через канал ствола, в упор.

При виде лейтенанта капитан попытался улыбнуться. Но губы на черном от копоти лице не слушались его. Волков скорее догадался, чем расслышал, о чем хотел спросить капитан. Прерывисто дыша, лейтенант сообщил:

— Б-батарея мин–номет–тная п–погиб–бла…

К своему удивлению, Волков почти не услышал своего голоса, он показался ему глухим и чужим. А неожиданное заикание угнетало еще больше.

Но капитан все–таки улыбнулся. С трудом поднялся, хрипло сказал:

— Дело сделано… Теперь можно и отойти…

Подошел солдат, тронул капитана за правый рукав шинели. Капитан, видимо, только сейчас почувствовал боль и дал перевязать рану. После этого они втроем пошли в тыл, навстречу угасавшему дню…

Только к утру лейтенант Волков нашел остатки своей минометной батареи. Ее командир лейтенант Евсютин широко раскрытыми глазами смотрел на приближавшегося друга. Обхватив его за узкие плечи, чуть отстранил от себя:

— Да ты седой, Гриша!

Волков тронул себя за голову, словно проверяя седину наощупь.

Прошло несколько дней, и на долю лейтенанта Волкова выпало еще одно испытание. К тому времени полки дивизии уже остановили врага и заделали брешь в обороне. В ответ гитлеровцы начали усиленно бомбить позиции наших войск. Один из ударов вражеской авиации пришелся на минометную батарею, которая перед этим пополнилась людьми и минометами.

В это время лейтенант Волков отправился на полковой КП. Увидев, как фашистский «юнкерс» сбросил на огневые позиции его батареи кассеты с гранатами, решил возвратиться, чтобы помочь пострадавшим. Вдруг самолет круто развернулся и на бреющем пошел навстречу одинокой фигуре, бежавшей по открытому полю. Видимо, у фашистского летчика пробудился азарт сорок первого года, когда в трудные дни нашего отступления гитлеровцы охотились даже на одиночек.

Чуть сбоку прошелестела по земле пулеметная очередь, и лишь потом донесся звук стрельбы. Волков упал. «Юнкере» сделал поворот и снова устремился в атаку. Еще одна пулеметная стежка вздыбила комья мерзлой почвы совсем рядом, задев отброшенную командирскую сумку. От блестящего целлулоида остались лишь мелкие скрученные кусочки.

Волков лежал, не поднимая головы. Через минуту гитлеровец еще раз, уже без стрельбы, прошелся над полем и повернул на запад. Но далеко уйти не успел — это был уже не сорок первый. Из–за горизонта выскочила пара наших «яков» и, сделав горку, стремительно атаковала «юнкерс». Вспыхнув, тот начал падать…

Теперь у лейтенанта голова совсем поседела. С тех пор так и прозвали в полку командира огневого взвода Григория Волкова седым лейтенантом.

НЕ РАДИ СЛАВЫ

Фашистский танк разбив гранатой,

Он не считал, что подвиг это.

Где тот критерий, которым на войне можно точно определить меру подвига?

Принято считать, что наиболее полно могут рассказать о том, как человек воевал, боевые ордена и медали. Ведь награду давали, как правило, за подвиг. Но война знала немало случаев, когда свидетелем подвига был лишь сам свершивший его. А часто бывало и такое: герой узнавал о своем подвиге от других. И удивлялся: вроде ничего особенного не совершил. Да и можно ли было в такой обстановке действовать иначе?

Наградами гордились, но сражались, конечно, не ради них…

Как–то позвонили из штаба полка: срочно вышлите представления на отличившихся в боях на тройском плацдарме. К минометчикам приехал офицер штаба, чтобы помочь написать представления по всей форме. В землянке собрались командир батареи лейтенант Евсютин, командиры огневых взводов. Парторг старшина Зсленков подал Евсютину список личного состава. Начали обсуждать кандидатуры.

— Сержант Акимов, — назвал лейтенант первую фамилию. И сразу же сообщил: — Действовал, как герой. Помните венгерский городок Камендин? Не растерялся, отсек вражескую пехоту от танков. Все вокруг в дыму, враг лупит, а сержант, знай, бросает мины. Одним словом, достоин ордена.

Затем шла фамилия Бакрадзе, щупленького паренька с агатовыми глазами, который был и подносчиком мин, и ездовым, и разведчиком. Его ранило осколком, но об этом узнали на батарее, когда закончился бой и Бакрадзе, потеряв много крови, свалился у горячего миномета.

— Медаль «За отвагу» заслужил. Это точно! — дал оценку старшина Зеленков.

Одного за другим называл командир батареи. И все по очереди вспоминали, как и где отличился тот или иной минометчик. Отбывших в медсанбат раненых тоже занесли в список. Не забыли и павших. В итоге получилось, что за время февральских боев отличился почти каждый воин. Когда обсудили последнюю кандидатуру рядового Якушева и тоже представили к награде, лейтенант Евсютин почесал затылок.

— Что же получается? — показал на красные и синие птички по всему списку (красные — представленные к ордену, синие — к медали). — Вся батарея достойна награды. Что скажут в штабе?

Евсютин позвонил начальнику артиллерии полка майору И. Н. Суханову. Выслушав командира батареи, майор с минуту молчал, потом четко и ясно ответил:

— Нормы представлений к наградам никто заранее не устанавливал. Только в бою можно определить это. Говорите — вся батарея отличилась в февральских боях? Всю и представляйте…

Представили тридцать два человека. Два дня составляли реляции по всей форме. На нашем участке фронта наступило временное затишье, и можно было обстоятельно рассказать о действиях воинов в трудных боях севернее Будапешта.

А вскоре пришел приказ о наградах. Получили их все представленные. На груди минометчиков появились новенькие ордена Отечественной войны, Красной Звезды, Славы; медали «За отвагу», «За боевые заслуги». Правда, не обошлось и без огорчений: одного из сержантов представляли к ордену Славы III степени, а ему в штабе определили медаль «За отвагу», которых он имел уже три.

А вот полковому разведчику старшине Степану Луговому с наградами везло. Но относился он к ним весьма своеобразно. Получал Луговой ордена и медали за дело: был известен своим искусством разведчика далеко за пределами полка. Когда, например, однажды срочно потребовался «язык», сам командарм генерал М. С. Шумилов порекомендовал командиру дивизии поручить задание старшине Луговому. И тот короткой летней ночью, переправившись с напарником через Северский Донец (разведчики не любили ходить на задание большой группой, всегда отправлялись вдвоем, в крайнем случае — втроем), «выудил» из вражеского штаба рыжего писаря.

«Язык» оказался, что называется, длинным. Знал многое и не жалел секретов. Вначале думали — наговаривает, хочет шкуру спасти. Перепроверили, оказалось: все правда. Одним словом, данные сообщил важные. И командующий решил лично поблагодарить старшину за ценного «языка».

Представ перед генералом, старшина Луговой немало удивил его, во–первых, своим неказистым росточком, во–вторых, тем, что на груди, обтянутой полинялой гимнастеркой, висела лишь медаль «За отвагу». Вначале генерал усомнился, тот ли это разведчик, о котором не раз слышал доброе слово. Но, увидев две нашивки за ранения, решил: наверное, по госпиталям гоняются за старшиной его награды. И вручил ему орден Красного Знамени.