Досье Дракулы - Джеймс Риз

Что касается Тамблти, он стоял на коленях, по-прежнему издавая необычайно сильный запах фиалок, и, хотя пережил припадок, сейчас никаких признаков недомогания, кроме разве что легкого подергивания в такт некоторым ритуальным словам, не выказывал. Более того, со стороны казалось, будто весь обряд ему хорошо известен, ибо, приметив уголком глаза шевеление его капюшона в области рта, я понял, что он проговаривает текст одновременно с Иерофантом. Но чей же голос тогда я слышал, ощущая при этом, как невидимая рука словно водит веткой ежевики по всему моему телу?

— Заклинаю тебя Тотом, повелителем мудрости и магии, который есть твой бог и владыка. Заклинаю тебя всеми словами и символами власти, светом моей божественной сути, проникающей в тебя. Заклинаю тебя Гарпократом, повелителем молчания и силы, богом этого моего действа, дабы оставил он тебя пребывать под песками, чтобы окружил ты меня, незримый, неощутимый, защитной пеленой тьмы, дабы зрячие не прозревали меня, когда пребуду я перед их очами, и не ведали они, что кто-то есть перед ними. Повелительница тьмы, к которой никто не может приблизиться, обитающая в ночи, где есть тайна и глубина невообразимая и страшное безмолвие. Я взываю к тебе, дабы окутала ты меня твоей невыразимой тайной. Взываю к тебе, чтобы ты укрыла меня своим покровом, опустила вуаль свою между мною и всем, что принадлежит к внешнему и материальному миру. Окутай меня вуалью, сотканной из безмолвия и мрака, той, что окружает обиталища вечного покоя.

Глядя на Владетелей храма, я понял, что Иерофант не читает и не исполняет ритуал, как предписано. Он сидел неподвижно, сгорбившись, осунувшись, и казался половиной того человека, которым был раньше. Перо Йейтса по-прежнему не двигалось, и я увидел, как и он бросил взгляд в сторону крыши храма. Неужели ему тоже привиделись извивающиеся тени, тоже померещился шорох змеиной чешуи? Но теперь там, поверх змей, копошились и насекомые величиной с ладонь. Я увидел, что остальные адепты надвинули свои капюшоны, беспокойно всматриваясь, словно шелк мог прорваться, так что сверху на нас посыпались бы дождем змеи и… скорпионы! Надо же, здесь, в центре Лондона, скорпионы! Почудилось мне или нет, но я готов был поклясться, что видел, как скорпион со светлым туловищем и скрученным для удара хвостом, перебирая бледными с молочным отливом ножками, исчез в штанине коленопреклоненного Тамблти, а тот мигом позже дернулся и изогнулся в экстазе: несомненно, он был укушен и, несомненно, получил от этого укуса удовольствие.

По-видимому, никто, кроме меня, этого не видел, но уголком глаза мне удалось заметить, что Констанция перевела взгляд с купола храма на ложную дверь. Тем временем вещавший бестелесный голос стал еще более звучным, несмотря на то что жрец и неофит, от которых или через которых он, казалось, проистекал, слабели прямо на глазах. Я приготовился либо подхватить любого из них, если он будет падать, либо хотя бы отскочить в сторону, чтобы не свалиться опять на пол в барахтающемся клубке. Пока же мне ничего не оставалось, только слушать, как продолжает вещать голос:

— Узрите! Он во мне, а я в нем. Я альфа и омега, первый и последний, и моя жизнь есть круг бесконечности. Я меняюсь, но смерть не властна надо мною. Я восстаю из-под песков, мой свет — это свет Ра, мои силы вбирают в себя силы Осириса, Исиды и Гора, ястреба.

Тут голос начал завывать, вибрировать, и теперь то, что он звучал через людей, заполняя их тела и выходя из них, сделалось очевидным, поскольку Иерофант и Тамблти затряслись ему в такт и стали, задыхаясь, произносить имена, которые, как мне теперь известно, были именами Сета.

— Ибо я Апофис, я Тифон, я вернулся в дом Маат, дабы исправить ее весы.

Как описать этот голос, произносивший имена Сета? Завывание, хотя и весьма причудливое, было все же человеческим звуком, однако каждый раз, когда произносились эти имена, звук сопровождался явственной вибрацией. Она колыхала белый шелк моих рукавов, шевелила и шатер над головой, где извивающиеся змеи уже обретали вес, достаточный для того, чтобы обвисли шелка. И хотя я человек сильный и не робкого десятка, признаюсь, что был скован страхом, и слезы навернулись на мои глаза, когда этот сверхъестественный голос продолжил:

— Услышьте меня, повелители троп в портале сего склепа адептов. Дайте мне вобрать сине-черное яйцо Гарпократа как покров укрытия, и да обрету я знание и силу для выполнения сего великого действа и исполнения своей гениальной воли. Дайте восстать тому, кто был несправедливо изгнан в царство песков. Восстань, Апофис! Восстань, Тифон! Восстань, Сет, который положит на чаши весов Анубиса множество сердец, дабы показать, что перо Маат есть не перо истины, но перо лжи. Дабы показать, сколь лжив Гор, наследник! Сколь лживы Осирис и Исида, блудница высшего мира!

Остальные адепты разрыдались, тряся капюшонами. Именно этот общий порыв удерживал меня по сию сторону рассудка. И разве мы все не наблюдали в этот миг Незримое?

Император спустился с помоста и направился в сторону Иерофанта, который остановил его, подняв руку, в то время как другой рукой взял с алтаря древний — не копию, а настоящий антикварный — систр и начал трещать им, пока старая погремушка не развалилась на части. Потом он воздел обе руки и начертал в воздухе пентаграммы Духа — и активную, и пассивную. При этом адепты издали крик, да такой, что все трое Владетелей храма воззвали к Иерофанту, требуя прекратить совершать пассы, взывающие к силам зла.[137] Он, однако, не подчинился, и потому они перешли от предостерегающих слов к делу. Между ними назревал скандал, но тут произошло следующее.

Повернувшись к Тамблти, я вскрикнул, увидев, как из-под его капюшона стекает, причем обильно, так что его шея и ворот быстро темнели, густая, похожая на патоку жидкость. Я подумал, что он не сдержал рвоты, причем с рвотой поднялась черная желчь, хотя было непонятно, как он мог извергнуть ее, пребывая в своей онемелой неподвижности. Возможно, я даже потянулся бы к нему, но тут…

Констанция вскрикнула одновременно со мной, ибо выкрашенный в красный цвет холст ложной двери разорвался и в храм проникло серное зловоние, столь сильное, что рвота началась и у других адептов. Все это время провисшие над нами шелка извивались, и казалось, что они неминуемо прорвутся, поэтому Констанция и остальные прикрыли свои головы руками. Премонстратор призывал к порядку и повиновению, но обряд все равно обратился в хаос, в сущий Пандемониум. Смрад был столь ужасающим, что адептам оставалось либо бежать из храма, либо попадать на пол. То, что я остался на месте, наверно, объяснялось лишь путаницей моих ощущений: то я видел запах в оттенках красного, то слышал вид разорванного холста как звон кимвалов. И в то время как остальные адепты бежали из храма через пронаос на улицу и прочь, я остался и стал свидетелем самого худшего.

Упавший Иерофант и Владетели храма (кроме нас пятерых и Тамблти, в помещении никого не осталось) воззрились на американца, застывшего, словно изваяние, в коленопреклоненной позе. От него исходило равномерное бормотание (неужели так преобразился голос Сета?) и извергался тот адский поток жидкости, которая, как теперь до меня дошло, и являлась источником фиалковой вони, накладывавшейся на серный смрад, истекавший из ложной двери. Только шелка над головой, к счастью, больше не прогибались и куда-то исчезли шевелившиеся по ту сторону тени. Да и та уже не была открыта, как казалось раньше. Мы, все пятеро, воззрились на американца, но именно мне, не знаю уж почему, пришло в голову потянуться и сорвать с него капюшон, чтобы открыть…

О, это был настоящий лик ада, восставшего ада!

Все его волосы, включая растительность на лице, заметно порыжели, даже покраснели. Макушка стала липкой от пота, кожа на скулах натянулась, как барабан, глаза закатились, челюсть отвисла, так что рот широко распахнулся, давая выход ужасному извержению, демонстрируя зев и распухший язык, на котором… Где найти слова, подходящие для описания невероятного?

На языке Тамблти, на его усах, подбородке, горле шевелились, ярко светясь среди черной блевотины, семь маленьких скорпионов, тех самых, которых, согласно преданию, получила Исида от Секвет для защиты младенца Гора от Сета. Но сейчас повелевал ими именно он, Сет, произнося их имена устами американца, который, оставаясь неподвижным, если не считать дрожащих век, возглашал нараспев снова и снова:

— Тефен, Бефен, Местет, Местетеф, Петет, Фетет, Матет…

Казалось, остальные восприняли эти имена как тарабарщину, если вообще их услышали. Биллиам, именно он, наклонился и коснулся плеча Тамблти, как поступил бы человек, желающий разбудить спящего. Черные зрачки Тамблти стремительно вернулись на место, кожа на левой щеке лопнула, из трещины стала сочиться черная жидкость, и скорпионы устремились к ней, словно желая напиться. Фрэнсис Тамблти застыл в коленопреклоненной позе, преображенный до неузнаваемости. По белоснежной коже растекалась черная жижа, на фоне которой поблескивали белые скорпионы, а волосы приобрели огненно-рыжий оттенок.[138]