Измена. Мой непрощённый (СИ) - Соль Мари

— Пап, я ж просила! — тем не менее, фыркает Динка.

— Ну, извини, — пожимаю плечами.

— И ты здесь? — обращается к матери таким тоном, как будто её не ждала.

Настя сглотнув, замирает. Кусает губу.

— Что значит, и ты? — коверкаю Динку.

— То и значит, — обиженно хмурится дочь.

Настя тоже обижена. И я ощущаю себя третьим лишним.

— Дина! Не груби матери! — говорю со всей строгостью.

На меня смотрят обе. Настя — растерянно, а Динка — уже со слезами в глазах. Выдыхаю:

— Может, в кафе?

Вспоминаю, как раньше сидели после таких выступлений в кафе. Ели всякие гадости и выражали восторги. Но дочка бросает:

— Мы с друзьями потусим в Париже.

— В Париже? — хмыкаю я.

— Кафешка такая, «Париж», — закатив глаза, уточняет она.

— И до скольки будет длиться эта… тусовка?

— Да мы на пару часов всего! Нас тёть Оля потом по домам развезёт, — клянчит Динка.

— Ты знаешь тёть Олю? — обращаюсь я к Насте.

— Знаю, — кивает она.

Динка уходит. А мы остаёмся один на один. Мне неловко. Ей тоже.

— Насть, ты прости меня, ладно, — решаю начать.

Она усмехается:

— Что-то часто ты стал просить извинений, Самойлов. Тебе не кажется?

— А ты предпочла бы не знать? — удивляюсь её равнодушию. Узнав об измене любимого, нужно страдать. А она улыбается!

— Не знать чего? Что ты извращенец и трус?

— Эй, поосторожнее со словами, — торможу я её.

— А ты не указывай мне! — цедит Настя. Теплотой от неё так и веет!

Мы выходим на улицу из разных дверей. И садимся в машины. Мне интересно, куда она едет. Но я не решаюсь следить. Вместо этого заезжаю в кулинарию по дороге домой. И беру для Снежаны большой снежный торт. Он так и называется «Снежный». С узором из мелких жемчужин, утопленных в крем.

Глава 30. Настя

— Я больше так не могу! — произношу я в пространство и цепляюсь за руль, — Я за этот визит к диетологу потеряла, наверное, половину нервных клеток.

— Ну, не утрируй! — смягчает Манюня.

Голос её наполняет салон. И кажется, Машка сидит со мной рядом. Но я в машине одна. И мы говорим по смартфону. Благо, есть громкая связь.

— Я не утрирую, Маш! — возражаю, — Ты б видела, как она вела себя! Как будто я ей никто. За что она так со мной, а?

Слёзы уже наступают. И я прогоняю их. Жму на педаль, обгоняя Оку.

— Солнышко, я тебя понимаю, — пытается Машка утешить меня, — Уж кто, как ни я? Но ты придаёшь этому слишком большое значение. Это пройдёт!

— Когда? Когда это пройдёт? — тороплю я её. Словно Машка действительно знает ответ.

Вспоминаю Дианку. Её хмурый взгляд и попытку сбежать, когда она осознала, к кому на приём привела её мать.

— И что диетолог сказал? — прерывает мои размышления Машка.

Вздыхаю:

— Расстройство питания диагностировал. Первичные признаки ложной анорексии.

— Ложной? — удивляется Машка, и я представляю, как она хмурит свои идеальные брови, — Это как ложные опята?

— Это как подростковый бойкот! — поправляю её, — Он сказал, диетолог, что это не истинная анорексия, а просто уход от проблем. И спросил…

Набираю в грудь воздуха.

— Что? — требует Машка.

— Всё ли у нас в порядке дома, — завершаю я фразу.

— И что ты сказала?

— Не я! — восклицаю, — Диана! Она объявила, что её мать, то есть я, выгнала папу из дома.

— Да что ты? — Машкин голос даже осип от испуга.

— Ну, а мне каково?

— Стопудово Самойлов ей в уши поёт! — выносит подруга вердикт.

— Я спросила её после приёма, — отвечаю со вздохом, — Говорю, это отец тебе так объяснил? А она говорит: «мне и не нужно объяснять, я и сама вижу». А ещё…

Слёзы снова грозятся потечь по щекам.

Я вздыхаю.

— Что ещё? — истерично торопит подруга.

— Она мне сказала: «Ты никогда не любила отца», — говорю.

Вспоминаю жестокий, холодный, невидящий взгляд своей дочери. И то, как она развернулась, ушла, молча села в машину. Не дожидаясь ответа. Не давая возможность себе возразить.

— Насть, ну, Насть, ну сучка она малолетняя, вот она кто, — изрекает подруга.

— Потише! Она ж всё-таки дочка моя.

«Хотя, да», — думаю про себя. Ту боль, что я ощутила в тот раз, не сравнить даже с болью предательства мужа. Та уже улеглась, а эта горит синим пламенем…

— Хочешь, я с ней поболтаю? — предлагает Манюня.

— Ага, — замечаю с ехидством, — Вставишь на место мозги?

— Ну, кто-то же должен! — кичится она. Хотя у самой…

Старший сын привёл девушку в дом и намерен жениться. Средняя где-то тусит допоздна. А младшая, Соня, та — ангел, пока не услышит в свой адрес такое противное слово «нельзя».

— Ты со своей когортой разберись сначала, — смеюсь.

— Ну, вот! Ты смеёшься! Это уже хорошо, — радостно клацает Машка. И я представляю её с сигаретой в руках.

Справа вижу больницу. Привычный белёный фасад. За которым меня ожидает привычный осмотр. Но самое главное — порция юмора.

— Манюнь, мне пора!

— А куда ты? — интересуется Машка.

— Да в больницу, к маммологу.

Она усмехается:

— Опять сиськи мять? А Витя-то знает, чем ты там занимаешься? Кстати! Когда же ты нас познакомишь уже?

— Всему своё время, — говорю я задумчиво.

Машка знает о многом. Но только не о причине визита сюда. Она думает — это я так развлекаюсь. Про опухоль я не сказала. А то бы подруга проела всю плешь…

В кабинете меня уже ждут. Быть знакомой врача хорошо! Никаких очерёдностей, никаких ожиданий. И с порога улыбка во все тридцать два.

— Михаил Дмитриевич? — деликатно стучусь.

— Угу, — навесив на нос очки, отзывается доктор.

Прохожу. Ставлю сумочку. Молча сажусь. Медсестру он уже отпустил. Я обычно к нему прихожу, когда дело к закату. И он предварительно щупает. А после сажает за стол. И бросает игриво:

— Чайку? Или что-то покрепче?

Я с укором смотрю:

— За рулём.

И тогда получаю печеньку и чашку душистого чая. Мы какое-то время болтаем и я убегаю. А Мишка, оставшись один, достаёт коньячок.

Но сегодня Балык молчалив. Хмурит брови и пишет корявым размашистым почерком буквы.

— Светило сегодня не в духе? — говорю я, пытаясь его вдохновить. Получается!

Балыков поднимает глаза, улыбается:

— Что, так заметно?

— А то!

Он вздыхает. Да так глубоко и печально, что я сомневаюсь: а это действительно он? Балыков не грустит! Он всегда улыбается! Или всё-таки, не всегда?

— Что-то случилось? — интересуюсь я как бы между прочим.

— Ааа, — отмахнувшись, Мишка снимает очки, — Жена написала, что дочь в этом году не приедет ко мне. Якобы визиты в Россию к отцу на неё плохо влияют.

Он усмехается. А я не могу осознать. Жена? Дочь? Это он про кого?

— Ты ж говорил мне, что не был женат? — пытаюсь узнать.

Миша вздыхает:

— Мало ли, что я там говорил. Брехло я, Насть! Брехло! По мне разве не видно?

Я щурюсь:

— Неа.

Он улыбается:

— Кучинская ты, Кучинская. В людях не смыслишь вообще ни фига!

— Подумаешь, — я пожимаю плечами, но тут же берусь уточнять, — Так… ты женат, значит?

— Был, — поправляет меня Балыков, — Развёлся после семи лет брака. По её инициативе, кстати.

Я хмурюсь:

— Так что, выходит, она тебя бросила?

— Выходит, что так, — усмехается он, — Ну, мы и не жили как муж и жена. В смысле, не спали уже. Я знал, что она с кем-то крутит. Общается по интернету. Нашла мне замену, свинтила в Америку. Поминай, как звали.

— А дочка? — решаюсь спросить.

Мишка вздыхает. Болезненно так! Будто задела какую-то рану в душе.

— А что дочка? Дочку забрала с собой. У неё теперь новый отец. Эмигрант. Не чета мне.

— А что ты? Ты, между прочим, светило науки, — спешу я напомнить ему.

Но Миша кривится, и отцепляет свой бейджик. Которым гордился.

— Да какой я светлило? Фонарь с мигающей лампочкой.

— Ты себя недооцениваешь, — робко бросаю, пытаясь утешить его.