Навои - Айбек

Дильдор попросила Давлат-Бахт:

— Споем «Чтобы взглянуть на твою красоту…»

Нежные волны звуков поднимались все выше. Давлат-Бахт, игравшая на тамбуре, устремила больший темные глаза в пространство и теплым, чистым, как у соловья, голосом запела:

Твою увидев красоту, навек я сокрушен.О день, открывший мне тебя!Всех бед предтеча он.

Девушки тихо покачивали головой в такт волшебным звукам. Пальцы, окрашенные хной, плясали по бубну. Закрыв печальные глаза, Дильдор незаметно присоединилась к пению.

Невольницы, собравшиеся послушать, подталкивали друг друга и шептали, указывая на Дильдор:

— Вот она какая!

Когда пение кончилось, они бросились обнимать Дильдор, которая иногда украдкой напевала про себя, но еще ни разу не пела с другими девушками.

Певиц становилось все больше и больше. Они пели одну за другой известные тюркские и персидские газели. Но вдруг появился главный евнух гарема и, словно туча, затмившая яркий, радостный день, нарушил веселье девушек.

— Хватит, хватит! Через край хватили, бесстыдницы, — злобно завизжал евнух, напрягая жилистую шею.

Перед этим старым сердитым рабом трепетали все обитательницы гарема. Не только рабыни и простые наложницы, но даже и любимицы и жены государя вынуждены были с ним считаться.

Девушки подобрали музыкальные инструменты и боязливо, не говоря ни слова, разбежались в разные стороны. Старик закричал:

— Приготовьтесь к встрече Хадичи-бегим.

Встревоженная Давлат-Бахт собрала невольниц и усадила их за работу.

Вошла Хадича-бегим, окруженная, как обычно, пышной свитой. Она была в ярко-красном, вышитом золотыми цветами платье из китайского шелка, очень длинном и широком. Несколько девушек поддерживали подол ее платья. Голову царицы украшал гладкий шелковый платок в виде чалмы; этот головной убор и длинное платье делали Хадичу-бегим выше ростом. Чалму украшали искусно подобранные яхонты, топазы и огромные жемчужины. Над чалмой покачивалась легкая корона. Лицо царицы было густо покрыто белилами и румянами, скрывавшими его естественный цвет.

Женщины гарема приветствовали Хадичу-бегим низкими поклонами. Царица, казалось, никого не замечала. Сопровождаемая толпой красивых рабов и рабынь и в пестрых одеждах, она надменно проследовала в роскошный дом, возвышавшийся — посреди сада.

После ужина у Хадичи-бегим начался прием. В верхней части комнаты, на возвышении из шелковых подушек, восседала сама царица. За ее спиной стояла группа невольниц, справа и слева сидели знатные женщины, связанные родством с царствующим домом. Поодаль разместились жены беков и везиров и красавицы из родовитых семей Герата… Золотая роспись стен, обтянутая шелком мебель — вся эта роскошь и пышность ошеломляли не только тех, кто впервые попадал в эту большую комнату, но и людей, видевших ее сотни раз. Здесь всегда можно было увидеть какую-нибудь редкость. Сегодня все взоры привлекало дерево в большой серебряной кадке, стоявшее на столике подле Хадичи-бегим. Это дерево, высотой в три аршина и толщиной в голень, было сплошь вылито из золота… От золотого ствола, возвышавшегося над серебряной кадкой, во все стороны тянулись ветви и, побеги. Листья были из зеленого изумруда, концы ветвей украшали десятки крупных, сверкающих плодов из яхонта и желтоватого жемчуга.  На ветвях сидели маленькие хорошенькие птички. Они были покрыты драгоценными камнями, и казались живыми. Некоторые распростерли крылья и как будто готовились улететь, другие клевали сверкающие плоды.

Прислужницы внесли дастархан. Дильдор, Хумар и Асальхон исполняли обязанности кравчих. Разливая в золотые чаши вино из небольших кувшинов, украшенных крупным жемчугом, огненными рубинами, топазами и бирюзой, девушки расставляли их на золотых подносах. Прежде всего они подошли к Хадиче-бегим и, трижды преклонив колени, почтительно поднесли ей чашу. Затем, пятясь, медленно отошли. Другим гостям они подносили вино, не преклоняя колен, с изящным поклоном.

Хадича-бегим много выпила. Рассудительные старухи, состоявшие при ней, обменявшись взглядами, приказали унести вино и подали знак певицам и музыкантам. Знаменитые гератские музыкантши, среди которых были зрелые, полнотелые красотки и беззубые старые прелестницы, заиграли на своих инструментах. Зазвучали гиджак, тамбур, чанг, лютня, бубен. Певицы, со свойственной только женщинам легкостью и нежностью, пели тюркские и персидские газели. Плясуньи в пестрых одеждах исполняли тюркские, индийские, арабские и персидские танцы. Разгорелось веселье. Зрительницы дружно хлопали в ладоши. Некоторые женщины, возбужденные веселой пляской красавиц и крепким вином, держали себя вольно и любезничали друг с другом. Пьяный хохот наполнил комнату. Нарумяненные лица еще больше раскраснелись от вина, насурмленные глаза сверкали все ярче.

Но вот плясуньи, слегка прикусив раскрашенные хной кончики пальцев, щуря глаза, поводя бровями и подрагивая упругой грудью, отвесили поклон Хадиче-бегим и разлетелись по большой комнате, устланной шелковыми коврами.

По знаку Хадичи-бегим принесли несколько узлов со всевозможными нарядами. Музыкантши, плясуньи и другие женщины, сумевшие понравиться царице, с поклоном принимали подарки.

Пир окончился и неожиданно. «Хадича-бегим изволили утомиться, у Хадичи-бегим разболелась голова», — эти слова мгновенно облетели комнату. Гости поднялись с мест. Хадича-бегим сказала несколько милостивых слов знатным женщинам и, пожелав им «счастливо оставаться», величественной походкой направилась к дверям. Во дворе, выстроившись в два ряда, служанки освещали путь царице, высоко поднимая пучки зажженных свечей. Невольницы и гостьи с шумом разошлись по своим спальням.

В опочивальне девушки раздели Хадичу-бегим, и она облачилась в ночное платье. Царица прилегла на постель, а Дильдор принялась растирать ей ноги.

— Довольно, уходите — сказала Хадича-бегим окружающим. — А ты, Давлат-Бахт, останься. Девушки, пятясь, вышли.

По знаку царицы, Давлат-Бахт заперла окно и двери и села с ней рядом.

— Слыхала что-нибудь? — спросила Хадича-бегим. Давлат-Бахт шепотом сказала:

— Сердце его величества пленила новая наложница, султан бывает у нее каждый день.

От кого слышала? — строго спросила Хадича-бегим, поднимая голову.

— От Ханзаде-бегим.

— Что поделаешь… На счастье султана, в Хорасане еще много красавиц, — вздохнула Хадича-бегим. — Хорошо… А про меня там что говорят?

— Вас порицали. Говорили, что вы забрали в руки некоторых везиров.

Хадича-бегим прикусила губу и встревожено сказала.

— Говори ясней! Каких везиров упоминали?

— Не расслышала я, уж очень тихо говорили. Давлат-Бахт виновато перебирала бахрому платка.

Хадича-бегим снова опустила голову на подушку.

— Я же тебе все время повторяю: когда находишься среди врагов, притворяйся рассеянной, но не упускай ничего, — гневно сказала Хадича-бегим. — Где ночует Мирза?

У Папа-агача. — Хорошо, что ты это пронюхала, — засмеялась Хадича-бегим. — Теперь уходи, я немного отдохну. Ты не спи — сегодня ночью будет дело для тебя. Приходи, как только позову.

Глава двенадцатая

Сад фиалок купается в сиянии весны. Ветер с гор Гиндукуша носится в кипарисовой роще, овевая прохладой Гератскую область. Все цветет.

Навои один гуляет в саду. Он немного устал. Как и каждый день, ему сегодня пришлось принять много людей, ищущих у него помощи и совета.

Поэт медленно прошелся по пестрой дорожке, на которой игра света и теней создавала причудливые узоры, и, выйдя на лужайку, присел на покрытую шелковым ковром супу перед цветником. Золотые кружки солнечного света, струившегося между деревьями, играли на ковре. Лепестки яблонь и груш, точно снежинки, лениво падали на землю, на ковер и шелковый халат поэта. Горделиво расхаживали павлины, распустив веером хвосты.

Появился с охапкой книг Сахиб Даро, скромный, смиренный, весьма образованный старик. Он осторожно разложил перед Навои книги, переписанные самыми лучшими писцами Герата. Поэт хорошо знал содержание этих книг и теперь интересовался их внешним видом. Похвалив прочность и красоту цветных кожаных переплетов, он медленно перелистывал книги, любуясь почерком, горящей золотом рамкой, тщательно выполненными рисунками. Каждая страница ласкала взор, словно живой цветник; некоторые книги были украшены волшебными миниатюрами Бехзада.

По садовой дорожке приближался молодой человек. Это был Хайдар, сын покойного брата Навои; поэт относился к нему, как к своему сыну. Роскошно, но небрежно одетый, с томными, беспокойными глазами. Хайдар, как всегда почтительно, но без лишних церемоний, поздоровался с поэтом и принялся быстро просматривать книги.