Борьба за жизнь - Луи Буссенар

Прежде всего 883-й спросил у ученика имя и представился сам.

— Меня зовут Жозеф, — сказал он, — но многие предпочитают имя Майпури. Этим прозвищем я обязан моей силе. Знаешь, что это за животное — майпури?

— Нет.

— Так называют тапира, самое сильное животное Гвианы и самое большое. Он как бык. Дикий зверь, живет в лесах и похож на небольшого слона без хобота. Не злой, но дразнить его нельзя — свирепеет. Как и я, впрочем.

Поль покивал головой.

— Ты неразговорчив, — заметил Жозеф-Майпури. — Что ж, я тебя понимаю. Ничего, привыкнешь!

— Никогда! — энергично воскликнул Поль.

— Ба! Все так говорят. Но скажи-ка, как ты оказался на работах?

Надо отметить, перемещенные лица никогда не говорят «каторга», «приговор», но предпочитают выражение «быть на работах». Это несет печать престижности и некий ореол[89] мученичества.

Поль ответил:

— Меня обвинили в краже чековой книжки. Но я не виноват, клянусь.

— Ничего серьезного, — хмыкнул Майпури. — А я замочил свою маруху.

— Как вы сказали?

— Не говоришь на жаргоне? Ну и дела! — засмеялся гигант. — Я сказал, что убил жену. Так, сучка, ничего больше… Наставляла мне рога. Не хотел ее бить… боялся оплеухой размозжить башку… слишком я сильный. Думал, исправится… Втюрился, знаешь ли… Однажды здорово выпил, а пьяный я дурной… И застал ее с соседом… Давно уже подозревал. Ну и кровь бросилась в голову, все было в красном тумане… А тут еще топор оказался некстати… Я его и схватил, уж не помню как… И ударил ее, один-единственный раз ударил… и убил… Приговорили к двадцати годам. Пятнадцать лет назад это было, а сидеть еще все сорок… Но, знаешь, я никогда не воровал, никогда! Лучше отрубить себе руку.

Исповедь, сделанная тихим и усталым голосом, заинтересовала Поля. Несчастный малый, жизнь которого тоже в один миг пошла под откос, возбуждал симпатию. Виноват, бесспорно, но не преступник. Поль присмотрелся к своему соседу повнимательнее: колосс с бугристыми мускулами, добрым и мягким лицом; горько опущенные уголки губ и большие черные честные глаза. Этот человек был светлым лучом в криминальном мире каторжного сброда.

— Очень страдали? — участливо спросил Поль, вышедший наконец из оцепенения.

— Вначале да… среди этих подонков. Но со временем привыкаешь.

— Никогда не пытались бежать?

— О, много раз. Но всегда ловили. Побеги стоили мне лишних десяти лет плюс три года двойных цепей.

— Двойные цепи?

— Эдакая безделушка из двухметровой цепи. Ее прикрепляют к лодыжкам и икрам стальными браслетами. Так и таскаешь день и ночь. Но я недолго ее носил.

— Почему?

— Однажды в Кайенне мы разгружали корабль с быками из Пары[90]. А у этих зверей зловредный нрав. Один так брыкался, что оборвал привязи и побежал по улицам, все круша и калеча людей. Я бросился за ним, схватил за хвост, повалил на землю и убил ногами и кулаками. Донесли губернатору, в награду он и распорядился снять с меня двойную цепь[91].

— А что потом? — заинтересовался Поль.

— Второй раз это случилось здесь, в Сен-Лоране. Пытался бежать, поймали, как-нибудь расскажу, и военный совет приговорил меня к чертовой двойной цепи. А тут какой-то бедняга капрал[92] во всей амуниции[93] свалился в Марони в самый прилив. Ну, я бросился в воду и вытащил бедолагу, а он уже погрузился метров на пять. Ты бы тоже так поступил, верно? Губернатор опять приказал снять с меня цепь.

— Но вас должны были помиловать! — воскликнул Поль.

— Может, и так, да вот беда — я опять пустился в бега. Это у меня вроде болезни.

— Я тоже заразился, — отозвался Поль. — Пусть погибну, но убегу при первом же удобном случае. Ведь я не виноват.

— Послушай, малыш, совета. Что ты невиновен, и хорошо, и плохо для тебя. Никому не говори, добра это не принесет. Здесь, чем больше ты натворил зла, тем больше тебя уважают. Когда здешние ребята увидели, что мне претит воровать и многое другое, надо мной попытались издеваться. Но я прижал тут посильнее нескольких и меня оставили в покое. И потом, я же убийца! Тихо! Пришел надзиратель, перекличка.

Пока 881-й и 883-й беседовали в своем углу, спустилась ночь, как всегда в этих краях, без предупреждения. Деревянное помещение, служившее каторжникам домом, слабо освещалось двумя фонарями.

Каждый обитатель барака отозвался «Здесь!» на свой номер, раскинули гамаки, и надзиратель отправился к начальству доложить, что все на месте. Через полчаса раздался звук трубы, посты и дозоры были удвоены, и вот уже колония спит посреди ядовитых испарений девственного леса, воя обезьян и монотонного шелеста речных волн, перекатывавшихся через корни прибрежных деревьев.

Мокрый от пота, задыхаясь в насыщенной миазмами атмосфере, Поль не мог сомкнуть глаз, тревожимый грохотом дождя по деревянной крыше барака. Остальные спали, наполняя жаркую темноту шорохами, стонами, храпом. Время от времени вооруженная охрана делала обход, возникая, как тени, в глубине барака. До полуночи Поль насчитал четыре обхода, потом заснул; часы на здании госпиталя пробили двенадцать. Сон тяжело навалился на него, заставив забыть ужасную реальность ради не менее кошмарного миража. Полю снился побег. Он продирался сквозь непроходимый девственный лес, умирал от жажды, тонул в болотах… Его преследовали громадные звери, оплетали страшные змеи, лизали кожу своими узкими языками и касались ледяными боками его обнаженного тела. Юноше удавалось вырваться, он бежал из последних сил, напролом, но позади возникала погоня, и ноги, казалось, врастали в землю. Беглеца ловили и возвращали на каторгу, где военный совет еще на пять лет увеличивал его срок.

В половине шестого в дверях возник надзиратель с криком: «Подъем!»

В мгновение ока все были на ногах, отцепили и свернули гамаки и выстроились в два ряда.

Майпури дружески помогал Полю; вскоре они заняли место в строю, готовые отозваться на свои номера.

Осужденные второй категории, работа которых была менее тяжела, принесли еду на весь день: сушеную камбалу, немного растаявшего от жары, жидкого, как растительное масло, свиного жира и муку крупного помола из маниоки[94]. Каторжники спрятали свои порции в мешки с двумя карманами и в шесть часов, когда труба протрубила подъем для солдат морской пехоты, отправились в путь отделениями по сто человек под присмотром военных надзирателей. По дороге получили на складе кайлы, ломы, лопаты, пилы и пошли дальше к месту работы. «Стройка» (так это называлось) располагалась в двух часах ходьбы от лагеря.