Людмила Целиковская. Долгий свет звезды - Михаил Вострышев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слово «реклама» стало известно в России с шестидесятых годов XIX века и пришло к нам из Франции, где означало: настойчиво просить, требовать. В советские времена его подзабыли, так как любой товар расхватывали без лишних слов. Зато искусству французский смысл слова «реклама» был крайне необходим. Мало создать талантливый спектакль – надо, чтобы тебе дали возможность поставить следующий; мало в прозе искрометно высмеять современные порядки – надо заиметь покровителей, которые помогут преодолеть цензурные препоны; мало, чтобы народ валом валил в театр, – надо, чтобы партийная печать похвалила режиссера или хотя бы не обвинила в «капиталистических предрассудках».
Целиковская благодаря своему уму и умению заранее просчитывать ситуацию была выдающимся мастером рекламы, маркетинга. Лучше всего это видно по Театру на Таганке, появившемуся «сразу и вдруг» и с первых шагов ставшему сверхпопулярным.
Вахтанговские артисты Михаил Воронцов и Вячеслав Шалевич помнят, как «раскрутили» Театр на Таганке.
Воронцов. Я помогал Юрию Петровичу Любимову в Щукинском училище в музыкальном оформлении «Доброго человека из Сезуана» и часто сидел на репетициях до двенадцати, до часу ночи. А перед премьерой мне выделили машину и сказали, за кем надо заехать. Я был сопровождающим у Ивана Козловского, Петра Капицы и других знаменитостей. Потом многие из них оказались в худсовете Театра на Таганке.
Шалевич. У нас в Вахтанговском театре работал монтировщиком Добронравов. Однажды всех обескуражило появившееся объявление: «Артисты, желающие поступить в самодеятельный коллектив! Просим записываться у Добронравова». Он привлек к сценическому искусству театральных рабочих и служащих. Заведовал у них самодеятельностью Граве. И они, по предложению Добронравова, первыми стали репетировать «Доброго человека из Сезуана». Потом эту идею подхватил Любимов и принес ее в Щукинское училище.
Воронцов. Насколько я знаю, Юрий Петрович всегда советовался с Людмилой Васильевной. Дома они обсуждали все мелочи будущего спектакля. Приходя на репетиции, Юрий Петрович часто бросал фразу: «Люся мне вчера предложила вот что… Хотя она мало понимает в нашем деле, но давайте попробуем». Раза два Целиковская приходила на репетиции. Студенты при ней «зажимались», особенно женская часть. Тогда она решила больше не смущать их своим присутствием.
Шалевич. Думаю, Юрий Петрович до сегодняшнего дня стесняется говорить о Целиковской. Немного ревнует ее к своему театру. Ведь основу «Таганки»…
Воронцов.…заложила она.
Шалевич. Заложила своим энтузиазмом, абсолютной свободой мышления. Мы знали Любимова как хорошего артиста. И вдруг появляется запланированная система эпатажа. Не известно, откуда она взялась. От Евтушенко с Вознесенским?..
Воронцов. Нет, они вначале не имели никакого отношения к «Таганке». Тогда никого еще не было. Я думаю, и знаменитости, которых привозили на спектакль, и многое другое – это все благодаря энергии и уму Людмилы Васильевны.
В рекламном деле, по нынешним меркам, очень важно уметь врать. Не устарел, а даже стал более актуальным анекдот XIX века:
«Увидев в газете рекламное объявление своего конкурента, купец подивился:
– Ну наври вдвое, втрое… А то ведь сразу во сто раз хватил!»
В рекламной кампании, развернутой Людмилой Целиковской, не было никакой лжи. Любимов был великолепным выдумщиком, любил свой режиссерский труд и тонко чувствовал сценическое искусство. Но многие из подобных ему талантливых людей погрузились в реку забвения Лету, не имея поддержки, какая оказалась у Юрия Петровича в лице его супруги. Когда ему, в конце концов, дали театр, он часто зазывал ее на репетиции, заседания худсовета, советовался с ней даже по кадровым вопросам.
И, конечно, в квартире Целиковской находился главный штаб Театра на Таганке, а Людмила Васильевна была его начальником. Недаром же Любимов прозвал ее Генералом (самого его друзья звали Полковником). Почти каждый день здесь собирались артисты с «Таганки», писатели, по произведениям которых Юрий Петрович готовил спектакли.
– Я не успеваю вертеться, – с притворным ворчанием вздыхала Екатерина Лукинична. – Наготовлю, наготовлю… Юрка вечером придет, а с ним – полк народу. И все съедают!
Обильное угощение было не лишним, многие артисты жили полуголодной жизнью, ставки их заработков были ниже, чем в любом другом московском театре. Но, конечно, не хлебом единым жив человек. В домашней обстановке все, кто участвовал в работе Театра на Таганке, легче сплачивались в единый, одержимый любовью к искусству коллектив.
Целиковская блестяще справлялась с профессией нынешних менеджеров – специалистов по управлению коллективом. Она не только всегда была рада видеть у себя в доме сослуживцев мужа, но и интересовалась каждым из них, сдружилась со многими. «Вы мне нравитесь», – говорили каждому ее улыбка, ее взгляд, ее слова.
Рассказывает Надежда Якунина…
Какая она была?
Она была искренним и преданным другом, отзывчивым и строгим. Я не умею тонко чувствовать талант актрисы – этот предмет я знаю плохо, но преклоняюсь перед ее талантом дружить, любить детей и жизнь во всех ее проявлениях.
Познакомилась с Целиковской я сначала заочно – о ней мне много рассказывал А. И. Микоян. С ним я была хорошо знакома, бывала в его доме – он был свекром моей подруги Нами.
– Людмила Васильевна только с виду легкомысленная, – говорил Анастас Иванович, – с эдакими легкомысленными кудряшками. На самом деле она человек умный, серьезный и эрудированный.
Микоян в свое время спас от тюрьмы ее мужа Каро Семеновича Алабяна, а после его смерти, когда в жизни Люси наступил тяжелый момент и она в первый раз плакала, помог и ей. Анастас Иванович не раз вспоминал, что беседы с Целиковской производили на него сильное впечатление; ему нравилось, что она всегда говорит смело, искренне и честно. Он разглядел в ней неординарную, умную и добрую женщину, которая, кроме всего прочего, умела постоять и за себя, и за других.
Спустя некоторое время я впервые встретила Целиковскую, когда в 1966 году мы с мужем поехали отдыхать в Форос. Люся отдыхала там же с Юрием Петровичем Любимовым и сыном Сашей. Мы с ней познакомились на теннисном корте и подружились.
В то лето произошел курьезный случай. Я уезжала в Москву раньше Люси, и она попросила меня:
– Надюнь, когда приедешь в Москву, позвони моей маме. Скажи, что я жива, здорова, все у нас благополучно.
– Хорошо.
– Только позвони сразу.
Приехали. Звоню:
– Екатерина Лукинична?
– Да. – У нее оказался очень звонкий голосочек.
– Я только что приехала из Фороса, где отдыхала вместе с вашей дочкой…
– А как вас зовут?
– Надя.
– Наденька, как там моя Люсенька? Правду скажите.
– Нормально, отдыхает.
– Как у ней с головой-то? Что случилось?
– Замечательная голова. Вам незачем волноваться.
– Ой, волнуюсь я! Как она, бедняжка, там? С постели встает?
– Не только встает, но и плавает и в теннис играет.
– Наденька, вы бы заехали ко мне, рассказали всю правду.
Я пообещала и на следующий же день с утра поехала навестить не известно чем обеспокоенную старушку.
Она в то лето осталась одна в квартире. Я долго звонила, но никто не открывал. За дверью были слышны треск и звон. Оказалось, Екатерина Лукинична на ночь придвигала к входной двери стул, на него ставила табуреточку, а на самый верх – ведро, наполненное водой.
– Зачем? – поинтересовалась я.
– Знаете, Наденька, я крепко сплю. Вот, когда ночью воры придут и дверь открывать станут, ведро упадет, зазвенит – я проснусь и буду знать, что в квартиру воры залезли.
– А почему вы так беспокоитесь за Люсину голову?
– Знаете, Наденька, в чем дело… Люсенька мне почти каждый день присылает письма. И все время пишет: «Мама! Ни в коем случае не ешь рис! Рис очень вреден для здоровья!» Я, конечно, обойдусь без риса, если Люсенька так хочет. Но когда она в пятый раз написала про рис, я задумалась: уж не заболела ли она? Раньше она никогда так часто мне не писала. Потом получаю телеграмму: «Мама. Рис для здоровья категорически вреден. Можно умереть. Люся». Я просто вся в слезах… Что с ней случилось?
Я, как могла, успокоила старушку. Вернувшись из Фороса, Люся рассказала о причине своих странных писем и телеграмм.
– Я, когда уезжала отдыхать, спрятала все свои драгоценности в коробку с рисом – и забыла предупредить маму. Просыпаюсь ночью в Форосе и вижу, как все мои серьги и кольца варятся в кастрюле вместе с рисом. Мне плохо стало. Что еще оставалось делать?
– Но почему по телефону или в письме не сказать маме всю правду?
– Что ты, Надюнь! – замахала руками Люся. – Все телефоны прослушивают, а письма вскрывают. Если бы я сказала правду, воры обязательно утащили бы все.
