Алмазная грань - Владимир Садовский

— Мне нравится ваш трезвый взгляд на вещи, Максим Михайлович, — одобрительно промолвил Георгий. — Я, кажется, постиг теперь моих соотечественников. Серые люди в городах, невежественные дикари в деревне. Мерзость запустения...

— Как ты смеешь говорить так о земле, на которой живешь? — нахмурившись, крикнул Алексей Степанович. — Зачем ты порочишь ее? Побывай-ка в крестьянской избе в зимний вечер, посмотри, как трудится вся семья. Если сам земледелец чинит сбрую, то жена его вышивает узоры, сказочных птиц на грубом полотне, дочь плетет кружева, дед режет из дерева чашки и ложки, которые украсятся потом зеленью, киноварью и золотом. Даже в убогой избе живет стремление человека к красоте, к тому, что хоть немного порадует душу... Трудно расти дереву на каменистой земле, но все же живет оно, тянется к солнцу.

— Простите, отец, — сухо возразил сын. — Возможно, я плохо знаю Россию, но и вы, мне думается, ошибаетесь. Не спорю, на каменистой почве может вырасти дерево. Однако, любуясь листвой, обращайте внимание и на его корни. Если из-под них осыпалась почва, если они обнажились, если солнце сушит их, не погибнет ли это дерево?

— Да, в избе у мужика теперь не так, как было раньше, Алексей Степаныч, — возразил управляющий. — Некогда со сбруей и крашеными ложками возиться. Давно все разбрелись кто куда. Иные до весны отходничают, а многие совсем выбираются из деревень. Каждый день сотни таких вижу. Одно только и слышу: «Возьми на работу, Христа ради». Жалею, мало кому отказываю. Пока есть работа, пусть работают да за хозяев богу молятся.

— За что? — сердито перебил Алексей Степанович. — За то, что вы людей живыми в землю зарыли? И название берлогам кто-то в насмешку придумал — «Райки». Рассказывали мне, что это за жилища. Наверное, и вам стыдно, что люди в таких норах живут? Подальше от завода позволили им селиться. Ближе-то ведь стыдно, Максим Михайлович?

— Чего мне стыдиться? — невозмутимо отозвался управляющий. — Прикажете рваную сарынь в поселок тащить? Хозяйственным мужичкам, которые со старанием в дело идут, я место в поселке отвел. Обстроились, домики ладные поставили. Я человек справедливый, Алексей Степанович. По мне все равно, мордвин ты или русский, — живи, если прилежание к делу имеешь. От хозяйственного старательного мужичка и хозяину польза есть, а от гольтепы раешной — ничего, кроме беспокойства. Пусти я их в поселок, что бы теперь было? Самого тогда надо бы гнать метлой! Грязищу да заразу эта орда в поселок затащила бы. Вон у них в Райках болезнь какая-то: глаза гноятся, пухнут, а потом люди и совсем слепнут. Двоих с завода уже убрал и сторожам строго-настрого приказал: видишь, у кого глаз завязан или покраснел, — гони прочь от ворот. Заразные нам не нужны.

— Прогнать, конечно, проще. А куда больному человеку деваться? Об этом подумали?

— Не собираюсь, Алексей Степаныч. Я не лекарь, а только управляющий. Заболел — иди лечись в город или еще куда. Здесь не лазарет и не странноприимный дом, а завод.

— Неразумно, — сказал Алексей Степанович. — Одного прогоните от ворот, а другой все же незаметно пройдет, проработает день и еще двоих заразит. Почему раньше не сказали о появлении болезни?

Максим Михайлович пожал плечами:

— Я говорил Георгию Алексеевичу. Они одобрили мои меры.

— А я нет. Открывайте лечебницу!

Сын и управляющий удивленно переглянулись, но ничего не сказали.

На другой день старший Корнилов зашел в контору и повел Максима Михайловича с собой.

— Здесь ставьте лечебницу, — показывая на пустырь около парка, сказал Алексей Степанович. — Наймите плотников, если своих не хватит, пошлите обоз за лесом на пристань, привезите из города доктора и сведущего фельдшера.

— Вы что же, всерьез? — словно не доверяя тому, что он услышал, спросил Картузов. — Боюсь, Георгий Алексеевич против будет.

— Максим Михайлович, лечебница должна быть открыта как можно скорее! — твердо сказал Алексей Степанович.

Управляющий постоял озадаченный, потом что-то пробормотал и пошел в контору.

Не доверяя никому, Алексей Степанович сам следил за постройкой. Рабочие на постройке за это время привыкли к нему и откровенно говорили о многом, чего он до сих пор даже не подозревал. Внимание Корнилова привлек пожилой озлобленный крестьянин, быстро и ловко работавший топором. Плотнику помогал худощавый подросток.

— Сынишка мой, — сказал плотник, когда Алексей Степанович спросил его, кто этот мальчик. — Мы у вашей милости с осени работаем.

— Откуда пришли? — поинтересовался хозяин.

— Из Покровской Садовки, — не поднимая головы, ответил плотник. — Может быть, слышали про такое село?

— А сына-то от себя не отпускаешь?

— А куда его пускать? Пусть около отца учится. Ваньке тоже плотником быть. У нас, Костровых, в роду так заведено.

— На завод в ученье не хочешь отдать?

— Нет, барин, — усмехнулся плотник, — наше дело сезонное. До весны поработаем, а там домой. От нужды уходим на зиму.

— Чего же хорошего всю жизнь бродить? Выбрал бы одно место и жил бы прочно.

— Не пойдет, барин! Как ни мотаюсь, а корень-то у меня там, в селе. Хоть худая изба, а своя; хоть неладная полоска землицы, да все же около нее маемся.

— А здесь разве хуже было бы? Работа круглый год. Вместе с семьей бы жил, ребята бы учились. Заболел бы кто — в лечебнице доктор бесплатно будет лечить.

Плотник посмотрел на Корнилова с насмешливым сожалением.

— Лечиться нам нельзя, — сказал он.

— Нельзя? — изумился Алексей Степанович. — Для чего же ее строим?

— Приказано — строим, а ходить в нее нашему брату никак нельзя, — упрямо повторил плотник. — Подумай сам, барин, мыслимое ли это дело. Стану я лечиться, а работа ждать-то не будет. Нас много по белому свету шатается. На мое место Максим Михалыч нового человека поставит, а я при чем останусь? Да и не поможет лечебница. Пока один в ней лечится, пятеро других захворают.

— Это почему же? — поинтересовался Корнилов.

— А как народ-то в Райках живет? Круглый год, ровно звери, во тьме сидят. У меня в деревне хоть худая изба, а не променяю ее на здешнюю землянку.

Алексей Степанович опустил глаза, потом спросил вдруг:

— Почему же одни в землянках живут, а другие, пришлые рабочие, дома успели поставить? Целая улица новых домов около поселка построена. Должно быть, от прилежания.

Костров усмехнулся.

— Барин, дорогой! — снисходительно сказал он. — Народ-то верно говорит: от трудов праведных не наживешь палат каменных. Весь век я махаю топором без устали, а новой избы не сумел себе срубить. Максим Михалыч, поди, не сказал, кто новые дома-то ставил и какая ему от этого польза была? Хозяева тех домов — калилы. С виду вроде нашего брата, а копни поглубже — объявится жулик. Плутнями живут. По санному пути с завода товар возят, а весна подойдет — на промысел отправятся. Лошадей в опаленные оглобли запрягут, иконы на телеги поставят, ребятишек насажают. Поедут по деревням морочить народ: «Помогите, православные! Все подчистую сгорело, образа только вынесли». Погорельцу никто у нас не откажет. Рубаху последнюю отдадут. Калилы, поди, смеются над дураками, когда по осени добро возами в дом возят. Я, правду сказать, мало их знаю, а вот мой хозяин, дядя Яков, про все их проделки рассказать может. Сам калить собирался, да совесть ему не дозволила. Дурак! Пропадает теперь через свою совесть. Совсем уходился: трифому подцепил, ослеп. У бабы его тоже краснота на глазах. Видно, и ей слепнуть. Лечебница им тоже не понадобится... Ваня, дай-ка отбойную нитку! Простите, барин, нам работать надо.

— Подожди минутку! — остановил Корнилов. — Может быть, вместо больницы другое надо строить? Землянки снести, а на месте их рабочим избы поставить?

— Шилом моря не нагреешь. Всем не выстроишь. Ставь уж лечебницу. Может, кому и польза будет.

Отслужили молебен, открыли лечебницу. Дней пять еще Алексей Степанович ходил и любовался светлыми просторными комнатами. Кроме хозяина, в лечебницу никто не заглядывал. Нанятый Картузовым доктор, сопровождая хозяина, рассуждал вслух:

— За неделю — ни одного больного. Впрочем, откуда им быть: прекрасный сосновый лес, здоровая русская природа! Даже мне с моей астмой здесь легче, чем в городе. Пока я единственный пациент в этой лечебнице.

Корнилов хмуро взглянул на разговорчивого врача. Стыдно было признаться, что на свете есть такие же, как и он, слепцы.

Глава шестая

— Гляди, Тимофей, запоминай...

Федор Кириллин быстро подхватил каплю расплавленного стекла и начал дуть, поворачивая трубку между ладонями. Розоватый огнистый шарик на конце трубки стал заметно увеличиваться и темнеть.