Колесница Гелиоса - Евгений Санин

— Я не был в Афинах двадцать семь лет… — вздохнул Афиней.

— Тогда мои новости будут для тебя свежее! — с горечью усмехнулся всадник. — Ведь я всего два года, как оставил Афины. Вернее… — неожиданно помрачнел он, — Афины сами оставили меня и сделали Афинеем. Но здесь, в Сицилии, я снова стал Фемистоклом!

— А я, значит, Клеобулом? — нетвердо выговорил свое имя грек.

— Да! — улыбнулся Фемистокл. С того дня, как он оставил Афины, его облик изменился почти до неузнаваемости. Тугие щеки запали, лицо посерело, набрякло морщинами на лбу и в уголках губ. Минуя молодость, за годы рабства из юноши он превратился в зрелого, испытанного судьбой мужчину.

— А я, выходит, снова стану Дейоком? — уточнил у него Прот, во все глаза глядя на горы и леса этой сказочной страны, где рабы сами стали господами.

— Конечно! — кивнул ему Фемистокл, и вдруг лицо его помрачнело. Он хотел было что-то добавить, но Клеобул уже обнимался с Протом, бывший гладиатор — с тремя беглецами. Все они, радуясь, плача от счастья, выкрикивали свои полузабытые имена.

— Дейок! Я снова Дейок! — кричал Прот.

— А я Клеобул!

— А я — Петесух!

— Кореид!

— Нидинтум!

— Адраст!!

— Фрак!

— Вот те раз! — воскликнул Прот, обращая свое счастливое лицо к бывшему гладиатору. — Опомнись! Мы уже не в Риме!

— Откуда я могу знать свое имя, если меня сделали рабом, когда я был еще ребенком? — огрызнулся Фрак. — Вот таким! — объяснил он Фемистоклу, чуть-чуть разведя в стороны свои огромные ладони. — Фрак, и все тут!

Фемистокл понимающе кивнул беглецу, хотя трудно было представить, что этот рослый человек с изуродованным лицом и руками был когда-то грудным ребенком. Он зримо увидел, как его, ничего не подозревавшего о своей будущей доле, может, обезголосившего от тщетных попыток дозваться матери, вез в обозе римский купец, подсчитывая доходы. Прикинул, сколько мук вынес за жизнь в рабстве этот не знающий даже вкуса свободы человек, и мягко сказал ему:

— Фрак, так Фрак. Главное, что ты скоро станешь свободным человеком!

— Скоро? — воскликнул Прот, думая, что ослышался. — А разве мы уже не свободны?!

— Нет… — покачал головой Фемистокл, отводя глаза в сторону. — Вы получите свободу только…

— Только? — шагнул вперед Фрак, торопя замолчавшего грека.

— …когда согласно повелению Антиоха докажете свою преданность нашему делу! — неохотно ответил Фемистокл. — Сейчас мы направимся под Мессану, которую осаждает наша армия. Вы пойдете с нами. Тот, кто примет участие в штурме и убьет сицилийского господина, получит от Антиоха свободу.

— А как он узнает, что я убью этого господина? — поинтересовался Прот.

— Очень просто! — объяснил подошедший Серапион. — Для этого ты отрежешь его голову или руку и положишь ее перед нашим обожаемым базилевсом!

— Голову? — вскричал Клеобул, и лицо его исказилось. — Руку?!

— А что если я принесу две головы, или пять? — улыбаясь спросил Фрак.

Фемистокл не ответил ему, и, обращаясь к остальным беглецам, сказал:

— На месте вас разобьют по декуриям[60] и выдадут оружие. Еще что-нибудь вас интересует?

— Да! — воскликнул Прот. — А Тавромений тоже в руках нашего обожаемого базилевса?

— И Тавромений, и Акрагант, и Катана, и Энна! — кивнул Фемистокл.

Серапион подозрительно покосился на Прота:

— А почему это тебя интересует наша столица?

— У меня там… родственники в домашних рабах! — быстро нашелся Прот. — Сестра и брат!

— Тогда тебе надо найти их! — посоветовал Фемистокл и предупредил засиявшего Прота: — Но не надейся, что ваша встреча произойдет так скоро. Сначала ты будешь под наблюдением начальника своей декурии, и только когда он сочтет это возможным, сможешь отлучиться по своим делам из отряда!

— Сколько же на это уйдет времени? День? Два? Неделя?!

— Я думаю, несколько месяцев.

— Несколько месяцев?! — воскликнул пораженный Прот.

— Кто это? — тихо спросил Фемистокл, наклоняясь к Клеобулу.

— Пергамец. Из домашних рабов римского купца. Хозяин приказал отделать его до полусмерти и выбросил на остров Эскулапа.

— За что?

— Говорит — за каплю пролитого вина.

— А ты хотел называть меня господином! — укоризненно заметил Фемистокл и, снова взглянув на пустынное море, сказал беглецам: — При штурме Мессаны, обрушивая свой меч на богатых сицилийцев, помните, что пощады заслуживают те, о ком их рабы скажут, что это были добрые господа! Их человечность по отношению к вашим собратьям должна остановить вас! Примером тому пусть служат вам те трое…

Фемистокл повернулся к морю и долго смотрел на его бескрайнее синее пространство, такое же загадочное и таинственное, как и опускавшиеся над островом сумерки.

Через полчаса они тронулись в путь к Мессане.

— Эти трое были совсем не похожи на обезумевших от жадности и жестокости сицилийских господ! — ведя коня в поводу, рассказывал идущему рядом Клеобулу Фемистокл, и Прот, помещенный по приказу сострадательного грека в роскошную повозку, внимательно вслушивался в долетавшие до него слова: — Они обращались со своими рабами, как… с людьми. Жалели их, перевязывали раны!

— Разве такое возможно? — усомнился Клеобул. — В Риме меня дважды пытали, трижды сажали в глубокую яму, такую узкую, что я не мог в ней даже присесть. Держали там сутками! А уж сколько раз били — этому, наверное, и числа нет. И никто, никогда даже словом не пожалел меня!

Фемистокл громко вздохнул:

— В Сицилии господа применяли к нам и не такие пытки. Собственно, вся наша жизнь здесь была сплошной пыткой. Мы ходили совершенно голые даже зимой, голодные — даже в дни сбора урожая. Они экономили на нас во всем: не давали ни еды, ни одежды. Заставляли отбирать это на дорогах у путешественников или своих же соседей! А те, как правило, не пускались в дорогу по острову без надежной охраны. Сколько моих друзей полегло из-за корки хлеба или лоскута хитона под копьями и мечами… Но еще хуже было тем, кто просил еду или одежду! Их избивали и заживо сгнаивали в подвалах… Единственные рабы, что сытно и привольно жили тут — это бывшие пастухи, нынешняя личная охрана Евна. Они все время проводили в горах, вдоволь ели мяса, отгоняли от стад зверей и в конце концов сами превратились в хищников. Одетые в шкуры, вооруженные дубинками, они без разбору грабили богатых и рабов, отбирая у нас последние крохи…

— Как же ты выжил в таком кошмаре?

— Не знаю… То, что они делали здесь со мной, в Риме тебе не снилось даже в самых страшных снах. Первым делом выжгли на щеке вот эту сову, как бы в насмешку, что я из Афин. Потом за малейшие проступки втыкали в меня раскаленные прутья, вешали на крючья за ребра, словом, совсем, как у Аристофана:

Души, дави, на дыбу вздерни, жги, дери,

Крути суставы, можешь в ноздри уксус лить,

Класть кирпичи на брюхо. Можешь все! Прошу

Лишь об одном: не бей его былинкою!

— со злобой процитировал Фемистокл и грустно улыбнулся: — Вряд ли бы я выжил после всего этого, если бы не поданная доброй рукой кружка воды и ломоть хлеба… если бы та же рука украдкой от свирепого отца не перевязывала мне раны, обливая их своими слезами…

— К тебе, наверное, спускались сами боги? Только они могут помочь рабу облегчить страдания! — воскликнул Клеобул.

— Нет, — возразил Фемистокл. — Это был человек, хотя, кое в чем ты прав, потому что этот человек стал для меня богом, и даже больше, чем богом!

— Я, кажется, догадываюсь… Это была та самая девушка, которая уплыла на паруснике?

— Ты видел ее?!

Прот осторожно выглянул из повозки, и увидел, как Фемистокл порывисто ухватил Клеобула за руку чуть повыше локтя.

— Да… — помолчав, отозвался Клеобул, осторожно высвобождая руку. — Но как человек, побывавший рабом в Риме, прости, не могу одобрить твой выбор!

— Понимаю — полюбить римлянку! — с отчаяньем воскликнул Фемистокл, бросая взгляд на ехавших в отдалении всадников.

Прот нырнул в повозку и уже оттуда услышал голос грека:

— Если Евн узнает об этом и сообщит своим сирийцам — это стадо забитых, темных людей разорвет меня в клочья! Из-за этого я даже не смог попрощаться с ней по-человечески, чего не прощу себе до последнего своего часа.

— С римлянкой — по-человечески?!

— Клеобул, я понимаю тебя! Но пойми и ты: Домиция не была римлянкой в настоящем, страшном смысле этого слова! Да — ее отец и мать были истинными патрициями. Собственная честь и честь римского государства были для них превыше всего, даже жизни. Но остальные народы и племена для них как бессловесный скот, одним словом — варвары! И скажу тебе больше, я заслужил свою свободу тем, что положил перед Евном руку именно этого Домиция Ребила! Но его дочь… Она была совсем не такой, она сама боялась и ненавидела своего отца! Два года я был рабом у них в доме. И лишь после того, как стало известно, что Домиция и я… Что мы…