Место преступления - Фридрих Незнанский

Вот чего им и нельзя позволить. А сейчас Крохалев будет из кожи лезть, чтобы доказать, а то и додавить, свои версии. И — самый главный фактор: нужных свидетелей у полковника, как всегда в подобных ситуациях, окажется в избытке.

И, наконец, в этой связи необходимо учитывать и последний, самый, пожалуй, главный фактор. Если судить по ситуации с расследованием дела о смерти Краснова — не важно, убийство это или самоубийство, — отчетливо видно, что практически все правоохранительные службы в районе находятся в руках Крохалева. Уж если ему удалось даже такого человека, как патологоанатом Игорь Федосович, запугать, заставить принять ложную версию, то дела здесь, в округе, совсем плохи.

А может, и прав Турецкий: не стоит Агееву рисковать?

Но есть и другая сторона медали. Те наблюдатели с камерой слежения в доме мадам Фомкиной наверняка зафиксировали прибытие в дом Кати Красновой сестры ее покойного мужа. И эти сведения могли тут же поступить к Крохалеву, а езды от Дорогобужа до Боброва каких-то сорок минут, а то и меньше. К тому же полковнику известно и о том, что в город едут лица, которым поручено разобраться в сложившейся ситуации, и он станет носом рыть землю, чтобы доказать свою правоту. А как это делается, тоже не секрет. Некоторые свидетели, особенно молодые и красивые женщины, не выдерживают «настоятельных просьб» этих самых «правоохранителей» и подписывают любые документы, которые им кладут перед носом. Увы, есть такая порочная практика, и никуда пока от нее не денешься. Особенно когда заботливой матери, например, напоминают о существовании ее малолетнего ребенка, который может нечаянно, перебегая не в том месте дорогу, вдруг попасть под машину, которая к тому же, оказывается, давно числится в розыске.

Вот именно поэтому Филипп, считавший поначалу, что приезд Веры облегчит положение Кати, а там, глядишь, и «Глория» подрулит, хорошенько подумав и прикинув Крохалевские возможности, пришел к обратному выводу. Собственно, так и получалось, что поначалу не собирался Агеев «жертвовать» собой, а теперь, видно, придется. Ибо дело решали уже не сутки, а часы. Притом, что, кстати, доставать человека из тюрьмы куда сложнее, чем отправить его туда. Это профессионалы знают. И тем не менее…

Итак, Агеев получил из рук Кати уже почти традиционную чашку ароматного чая и приступил к изложению своей программы на ближайшие часы. От них требовалось только одно: видеть и запоминать, не больше.

Но тут уже Вера усомнилась, что Крохалевские бандиты, — она так прямо и выразилась, — вряд ли станут совсем уж по-наглому попирать все существующие законы и права граждан. На что Филя «мягко усмехнулся», как ему показалось, и ответил, что будут. Причем обязательно. Женщины ведь еще не знают того, что знает он, а ему выгодно некоторое время держать их в состоянии неведения. После чего беглой информацией выдал свою версию того, как в ближайшие часы начнут развиваться события. Но убедительно попросил их обеих держать разговор в строжайшей тайне и ни словом не выдавать то, о чем он расскажет.

О своих вещах и документах он не стал вообще ничего говорить, полагая, что Турецкий знает, и этого достаточно. Однако чтобы потом дамы не конфузились, предпочел рассказать им о том, у кого остановился, где снимал койку и провел минувшую ночь. Это чтоб им не пришла в голову идея начать его выгораживать и утверждать, будто он переночевал у них, на Первомайской. И вообще, он попросил их ничему не удивляться. Спросил только, как здесь тюрьма, достаточно ли комфортна, чем немедленно привел их в ужас.

Но шутки шутками, а время тянулось медленно, но и неотвратимо…

Агеев ведь еще не ведал о том, что рассказывал ментам про его приезд Сергуня, которого полковник Крохалев прямо так вот, конкретно, и заподозрил в непосредственном пособничестве приезжему киллеру. Что и было им заявлено — твердо и безапелляционно. Сергуня готов был перекреститься и в ноги пасть высокому милицейскому начальнику, чтобы оправдаться полным своим незнанием и непониманием, но только чтоб лично его миновала чаша самому оказаться на мушке у этого опасного преступника. Сергуня, по правде-то говоря, сразу в нем усомнился, но не знал, что делать, и не нашел ничего более умного, чем отвести преступника к Фроське Морозихе. Чтоб знать, где тот остановится и, по возможности, проследить за ним. Ну, и… доложить, куда надо, если покажется…

Вместе с Сергуней к дому Ефросиньи Морозовой немедленно отправилась опергруппа во главе с самим полковником Крохалевым. Случай практически небывалый, чтоб такой большой начальник и — как простой опер! — лично ехал арестовывать уголовного бандита. Да, знать, очень важной птицей был тот московский киллер, которого брать следовало со всеми предосторожностями, ибо он вооружен и, значит, представляет крайнюю опасность при задержании. И, как Сергуня ни отказывался, к его величайшему неудовольствию, лично полковник Крохалев фактически заставил фабричного сторожа, чье безделье стало уже привычным во всей округе, сесть в машину и отправляться вместе с оперативной группой — на смертельно опасную операцию, куда же еще. У Сергуни даже сердце провалилось к самым пяткам: он решил, что полковник нарочно заставит его первым идти на преступника, вызывая встречный огонь на себя…

А вот Фрося встретила целую толпу милиции неприязненно. Но когда увидела еще и Сергуню, который все пытался отвернуть от нее бегающие, плутовские глазки, закричала, никого не стесняясь:

— Ах ты, прохвост старый! Сам водишь жильцов! Сам водку с ними жрешь с утра до вечера, друзьями своими называешь, а теперь я, выходит, виноватая? Да я тебя, сукиного сына! А ну, пшел вон со двора, и чтоб я тебя больше не видала!

И, тут же успокаиваясь, пояснила самому старшему из милиционеров, который был в фуражке, в отличие от других, в пятнистых кепках, что ее постоялец еще совсем рано поутру собрал вещички и отбыл в Дорогобуж, где у него свой бизнес. Но обещал вернуться, чтобы отдохнуть еще несколько деньков, поскольку он — в отпуске. И этот, вон, козел плешивый, обещал его на речку, в рыбные места проводить.

Полковника такая информация не устраивала, и он стал расспрашивать подробнее: как выглядел постоялец внешне, на кого похож, какого роста, телосложения, глаза какие, и есть ли у него другие запоминающиеся приметы? Могла, конечно, про шрамы Филипповы рассказать Фрося, но сочла это неудобным. Для себя, в первую очередь. Женщина ведь она, да и сердце вон как замирало, когда рукой своей горячей проводила в темноте по «рубцеватой» спине хорошего человека, что говорить. Конечно, запоздалым умом понимала она: зря Филя не рассказал ей всего. Не верила она, что он — убийца, ни за что не принимала такой «версии» ее чувствительная к правде душа. Но противоречить большому начальству, да еще прибывшему в таком количестве, она не решалась. Потому и отвечала сбивчиво, ссылаясь на свою невнимательность, забывчивость и вечные домашние заботы, которые постоянно отвлекали ее внимание от постояльца. Не до него ей, короче, было. Зато вон пьяница этот, Сергуня, которому делать вообще не хрена, кроме как водку жрать с приезжими, с мужчиной тем все часы проводил, вот пусть теперь и отвечает по закону, как положено. А такое объяснение полковник Крохалев, который давно привык никому не верить, тем не менее, принял-таки от этой явно пустой дуры-бабы…

Однако собранная информация не помогала отыскать хоть какие-нибудь следы заезжего киллера, подозреваемого в убийстве, — а как же иначе? — ростовщика Плюхина. Впрочем, чего теперь подозревать-то? Картина для полковника Крохалева была достаточно прозрачной для вынесения неведомому пока убийце самого сурового обвинительного приговора. Нет, ну, по закону, конечно, в суде, а как же иначе? Закон — всему голова…

А как оно все случилось? Да вот же, бледный от ужаса, с трясущимися руками и безумными глазами, Захариков подбежал к полковнику, медленно прогуливавшемуся по двору, и, задыхаюсь, сообщил, что, оказывается, Игнат-то Савельич мертвый лежит, и он, Лешка, стало быть, сразу не понял, а только когда тронул тело рукой, вот тут как бы удостоверился. Как бы, сказал, понимаешь, ну, совсем тупой…

— Так отчего умер-то? — грубо оборвал его полковник.

— А это… — стал мямлить Лешка. — Кто-то нож ему, наверное, в горло воткнул… Так страшно… Хрипел, а потом глаза закрыл и… того.

— Так ты что, еще и слушал, как он хрипел? — полковник взглянул на него так грозно и пронзительно, что до Захарикова дошел наконец смысл вопроса.

— Не… не видел и не слушал, он ведь уже… был… там… нож этот… который торчал…

Крохалев тяжко вздохнул и покачал головой, опустив ее и удовлетворенно усмехаясь, чтобы этот кретин не заметил его насмешливого выражения.

Значит, этот хрен в любовники к Наташке рвется? Ну и ну! Снова покачал головой Крохалев, чтоб непонятно было, в чей адрес, и сказал Лешке, что раз уж так получилось, ну, что обнаружил он труп, то придется срочно вызывать оперативно-следственную группу из отдела милиции, чтобы начать расследование и возбуждать уголовное дело в связи с убийством уважаемого в городе человека. И он, Захариков, будет выступать свидетелем, так как именно он первым оказался в доме, потому что двери были открыты, а на зов хозяин не откликался. Вот он, Лешка, по указанию, естественно, Степана Ананьевича, поднялся в спальню Игната, где неожиданно увидел труп человека, у которого из горла торчал нож. А до приезда опергруппы полковник велел Лешке отправляться к соседям и найти понятых, которые должны будут присутствовать при установлении факта смерти и обыске в доме покойного.