Дорога - Александра Маринина

После таких пассажей у Любы и Родислава язык не поворачивался сказать, что девочка может возвращаться домой. Люба уходила на работу, и на смену ей ровно в девять утра являлась Татьяна Федоровна, которая делала вид, что ухаживает за внучкой, а на самом деле мешала Родиславу работать, потому что все время хотела или смотреть телевизор, или разговаривать, или пить чай. Стоило ему устроиться со своими бумагами в гостиной, как тут же выяснялось, что Ларочке надо почитать вслух или по телевизору идет интересная передача, он собирал документы и уходил на кухню, но через короткое время там появлялась Кемарская и просила разрешения попить чайку или подогреть еду для Ларисы. Родислав снова перемещался в гостиную, но тут выяснялось, что Ларисе надо спать, он уходил в детскую, но возвращалась из школы Леля и садилась за уроки. Николаша, убедившись, что за битую физиономию репрессий больше не будет, перестал обращать на Ларису внимание и изображать заботливого друга, после уроков пропадал где-то и возвращался только вечером, а вот Леля, несмотря на выказанную ранее неприязнь к соседке, вела себя доброжелательно и проводила с Ларисой все время, свободное от уроков.

Наконец участковый врач сказал, что Лариса здорова и может ходить в школу. Татьяна Федоровна переселила внучку домой, и все снова пошло прежним порядком. Любе даже показалось, что наступает какая-то новая полоса – полоса облегчения и улучшения. И Лариса выздоровела, и выплаты Лизе прекратились, и Аэлла сообщила, что югославские книжные полки и немецкий письменный стол для Лели можно будет приобрести уже через три недели, и даже очередь на румынский диван подходит быстрее, чем Люба рассчитывала. Конечно, денег на покупку всего сразу не было, но можно было обратиться к Николаю Дмитриевичу, да и у Клары Степановны кое-какая сумма отложена, она не откажет дать в долг. Одним словом, жизнь стала налаживаться.

Если бы не Лиза и ее ребенок… Люба свято соблюдала условия договора, но с каждым месяцем это становилось все труднее. Она-то рассчитывала, что со временем ей станет легче, она привыкнет и перестанет так остро реагировать на происходящее, однако все оказалось наоборот. Чем старательнее она соблюдала этот проклятый договор, тем благодарнее был Родислав, он старался изо всех сил помогать по дому и быть хорошим отцом для детей и хорошим мужем, он вел себя так, что Люба начинала любить его еще сильнее, а чем сильнее она его любила, тем больше старалась сделать так, чтобы ему ни за что не захотелось бросить ее. Она еще больше усилий прилагала к тому, чтобы Родиславу приятно и радостно было возвращаться домой, чтобы дом был, как завещала Анна Серафимовна, островом мира, согласия и покоя, а для этого следовало еще более тщательно соблюдать условия договора, и Родислав был благодарен ей за это, и… Возник порочный круг, вырваться из которого не было никакой возможности. Сейчас Люба любила своего мужа так, как не любила ни в юности, ни в первые годы их брака. И чем сильнее любила, тем болезненнее была ревность к Лизе.

Как ни странно, к Лизиному ребенку она совсем не ревновала. Люба проявляла искренний «дружеский» интерес к Даше, все время спрашивала Родислава о малышке, сетовала вместе с ним на Лизину безалаберность и по репликам мужа, по выражению его лица и по интонациям понимала, что к ребенку он относится довольно равнодушно. Просто у него не хватило мужества в свое время заявить Лизе, что этот ребенок ему не нужен. А Даша ему действительно не нужна, у него есть двое детей, и инстинкт отцовства он полностью удовлетворил.

Зато Лиза ему по-прежнему нужна, Люба это чувствовала, и от этого все время было больно.

В этот мартовский вечер все было как обычно. Родислав уехал к Лизе, Леля сидела в детской, Коля проводил время с друзьями, а Люба, сидя за столом на кухне, составляла план предстоящих в связи с расселением детей покупок, стараясь рационально разделить их на первоочередные и те, которые могут подождать, чтобы правильно рассчитать бюджет. Радио бормотало что-то вполголоса, но Люба не прислушивалась: только что закончился Двадцать шестой съезд КПСС, и ни по радио, ни по телевидению не говорили ни о чем, кроме материалов съезда и его итогов.

Звонок в дверь заставил ее невольно поморщиться: у Родика и Коли есть ключи, значит, это может быть только Татьяна Федоровна с очередной проблемой. Вздохнув, Люба пошла открывать.

Но к ее удивлению, на пороге стоял сын Коля в сопровождении молодой девушки со строгим, неулыбчивым лицом.

– Любовь Николаевна? Здравствуйте. Я – инспектор по делам несовершеннолетних лейтенант милиции Еремина Елена Анатольевна. Вы разрешите войти?

По Колиному убитому виду, по его опущенным плечам и виноватому лицу Люба сразу поняла, что сын опять попал в переплет. Неужели снова драка? Следов побоев на первый взгляд не видно…

Они прошли в гостиную, где Леля смотрела мультфильмы.

– Лелечка, иди к себе, пожалуйста, – дрожащим голосом попросила Люба, – у нас взрослые разговоры.

– Ну мам, – заныла девочка, – тут такое интересное!

– Вы не возражаете, если мы с вами поговорим на кухне? – смущенно спросила Люба.

– Мне все равно, – строго произнесла лейтенант Еремина.

Они перешли в кухню, Люба предложила чаю, от которого инспектор отказалась.

– Любовь Николаевна, откуда у вашего сына чеки Внешпосылторга?

– Чеки? – Люба оторопела. – Откуда у него чеки?

– Вот я и спрашиваю, откуда они. Ваш сын был сегодня задержан возле магазина «Березка», где продавал чеки по цене три к одному. При задержании у него был изъят чек на десять рублей, который он пытался продать за тридцать. Николай отказывается назвать источник приобретения чеков. Может быть, вы знаете, где он их взял?

– Одну минуту, – произнесла Люба онемевшими губами.

Она прошла в спальню, открыла шкаф и достала конверт, в который складывала купленные у Аэллы чеки. Внимательно пересчитала – не хватало двух чеков, на двадцать пять рублей и на десять. Она не могла ошибиться, ведь она так тщательно ведет бюджет, учитывает каждый рубль и всегда точно знает, сколько денег и на что потрачено и сколько осталось. И чеки эти она пересчитывала совсем недавно, когда они с Родиславом прикидывали, когда покупать новый телевизор: сейчас или попозже, то есть купить подешевле, но уже в нынешнем месяце, или еще подождать, подкопить и купить телевизор подороже.

Вернувшись в кухню, она села за стол и некоторое время молчала.

– Коля взял чеки дома. Он их не украл и ни у кого не скупал, – наконец выговорила она.

– Вы сами дали ему эти чеки?

Люба продумала каждое слово, чтобы не навредить сыну.

– Нет, я сказала ему, что он может взять чеки на тридцать пять рублей, когда ему будет нужно. И показала, где они лежат. Вероятно, он их и взял сегодня, когда я была на работе. Поэтому и получилось, что я об этом не знаю.

Еремина тяжело вздохнула и с укором посмотрела на Любу.

– Зачем вашему сыну чеки Внешпосылторга? Что он собирался на них покупать?

– Он хотел фирменные джинсы. Мы с мужем посоветовались и разрешили ему. У Коли в мае день рождения, вот мы и решили… как подарок.

– Любовь Николаевна, а вам не кажется, что Николай как-то своеобразно распоряжается подарками? Полгода назад он пытался продать с рук книги, которые ему подарил ваш отец, теперь он продавал чеки, на которые должен был купить себе джинсы. Это входит в привычку.

– Имею право, – подал голос Коля. – Раз подарок, значит – мое, как хочу, так и распоряжаюсь.

– Вот тут ты очень ошибаешься, – усмехнулась Еремина. – Чеки Внешпосылторга не подлежат скупке и продаже, они приравнены к валюте. Тебе это известно?

– Нет, – Коля посмотрел ей прямо в глаза. – Я знал, что их можно перепродать по цене три к одному, и хотел выручить деньги, чтобы сделать всем подарки – маме, папе, сестренке. Я подумал, что без джинсов обойдусь, а за тридцать пять рублей чеками можно выручить сто рублей. Представляете, Елена Анатольевна, какие подарки я бы всем купил? Это был бы настоящий праздник для всех! Я бы маме французские духи купил за сорок пять рублей…

– Хватит, – оборвала его Еремина. – Это все ты потом своей маме расскажешь. Имей в виду, Николай: еще раз попадешься – поставлю на учет.

– Я понял, Елена Анатольевна! – радостно вскинулся Коля, поняв, что самое страшное уже позади. – Мам, ты у Лельки уроки проверила или мне проверить?

«Началось, – с тоской подумала Люба. – Сейчас он будет изображать любящего сына и брата, и мое сердце опять растает, и я не смогу сопротивляться и опять все ему прощу. Господи, ну почему у меня нет сил не любить его? Ведь я все вижу, все понимаю, а сделать ничего не могу. Я вырастила негодяя. И я ничего не могу с этим поделать».

– Иди проверь, – грустно ответила она. – И сам садись за уроки, уже поздно, а у тебя еще конь не валялся.

– Не волнуйся, мамуля, я спать не лягу, пока все не сделаю. Всего доброго, Елена Анатольевна.