Бедные углы большого дома - Александр Шеллер-Михайлов

Приближалась осень. Въ одинъ изъ тѣхъ дней, когда въ садахъ спѣшатъ срѣзать послѣднія георгины и на улицахъ продаются букеты по гривеннику, Порфирій вдругъ, неожиданно для самого себя, появился въ квартирѣ Игнатьевны съ букетомъ цвѣтовъ.

— Это я вамъ принесъ, Варя, — сказалъ онъ, подавая ей букетъ, и сдѣлался красенъ, какъ вареный ракъ.

Варя засмѣялась. Глаза всѣхъ обратились на Порфирія и на Варю, стоявшихъ посрединѣ комнаты. Молодые люди смѣшались и стояли другъ противъ друга, потупивъ глаза.

— Это вмѣсто хорошаго балла за ученье? — шопотомъ рѣшилась спросить Варя.

— Это за то, что вы хорошенькая, — еще тише прошепталъ Порфирій и засмѣялся добрымъ, молодымъ смѣхомъ; ему очень хотѣлось въ эту минуту расцѣловать и Варю, и Ардальона, и всѣхъ присутствующихъ.

Варя еще болѣе покраснѣла, поднесла букетъ къ лицу и вдругъ побѣжала ставить его въ воду. Приснухинъ сѣлъ и былъ какъ-то разсѣянъ. Варя, между тѣмъ, выдернула одинъ душистый цвѣтокъ изъ букета и все время играла имъ, поднося его къ носу, раза два она поднесла его къ губамъ и, кажется, поцѣловала, не зная, что играетъ съ огнемъ. Приснухинъ слѣдилъ за него.

— Пойдемте гулять! — неожиданно предложилъ онъ. — Въ садъ куда-нибудь, на вольный воздухъ…

— Чудесно! чудесно! Пойдемте, Ольга Васильевна, Ардальонъ, Любовь Алексѣевна! — обратилась Варя ко всѣмъ.

Любовь Алексѣевна, такъ звали маіорскую дочь, почувствовала щекотанье въ сердцѣ отъ приглашенія идти гулять съ образованными людьми и сочла непремѣннымъ своимъ долгомъ — отказаться.

— Помилуйте, я въ такомъ абилье! — потупила она стыдливо глаза.

— Ничего, ничего; что за дѣло до вашей одежды! — кричала Варя. — Милочка, пойдемте!

— Ахъ, монъ анжъ, монъ анжъ! — захлебнулась отъ радости маіорская дочь.

— Вы, Авдотья Игнатьевна, чай намъ къ вечеру приготовьте, — распоряжалась молодая царица. — Булокъ, душечка, купите…

— Нѣтъ, Варя, мы по дорогѣ купимъ, — вмѣшалась Ольга Васильевна. — Тамъ, я знаю, есть такая отличная булочная.

— Ну, и чудесно, чудесно! — кричала, Варя.

Всѣ засуетились: кто надѣвалъ шляпку, кто искалъ зонтикъ, кто поправлялъ нарукавнички и воротнички, — наконецъ, партія двинулась въ путь. На лѣстницѣ вспомнилъ кто-то, что забылъ носовой платокъ, и послалъ за нимъ Ардальона, но Порфирій побѣжалъ тоже на перегонку, и оба, красные, облитые потомъ, запыхавшіеся, вернулись съ двумя носовыми платками. Причина для смѣху, и всѣ, смѣясь громкими голосами, пошли въ Екатерингофъ. Маіорская дочь шла съ Ольгой Васильевной, Варя — съ молодыми людьми. Разговоры въ городѣ шли очень обыкновенные: то о неровныхъ и избитыхъ тротуарахъ, то о нарядахъ, выставленныхъ въ окнахъ магазиновъ, то о восковой куклѣ парикмахера, мимо котораго шли наши путники, то, наконецъ, о томъ, что никто не ѣлъ и каждый хотѣлъ бы попробовать тѣхъ яствъ, которыя продаются въ разныхъ затѣйливыхъ банкахъ и коробкахъ во фруктовыхъ лавкахъ. Наконецъ, воздухъ сталъ чище, улица просторнѣе, мостовая кончилась, и показалась зелень Екатерингофа, а тамъ виденъ кусочекъ залива и снующія по немъ лодки. Порфирію вспомнились дѣтскіе годы, катанье на челнѣ, уженье рыбы, буйный хохотъ друзей-мастеровыхъ, отвага не понимающаго опасности дѣтства, — все то, что сдѣлало его здоровымъ, крѣпкимъ и бодрымъ. Онъ предался воспоминаніямъ. Варя и Ардальонъ заслушались его своеобразныхъ, отрывистыхъ и удалыхъ рѣчей. У нихъ духъ захватывало, когда онъ говорилъ про волны, хлещущія въ лодку, про дождь, пробиравшій до костей, про черныя тучи, про то, какъ онъ въ одеждѣ выкупался, на солнцѣ высушился, какъ попалъ въ тиски между барокъ, и тому подобные ужасы.

— Вотъ жизнь-то! — воскликнула Варя.

— Да, это жизнь, — отвѣтилъ Порфирій. — Не кататься мнѣ больше, какъ прежде… Да нѣтъ, что я! — тряхнулъ онъ головой. — Загуляю еще, закачусь когда-нибудь на цѣлый день на острова, и поминай какъ звали! Воля тамъ…

Всѣ смолкли на нѣсколько минутъ.

— Варя, что вы не начнете учиться платья шить? — вдругъ спросилъ Порфирій.

— Какія платья? — спросила Варя съ недоумѣніемъ.

— Обыкновенныя, женскія, — отвѣтилъ Порфирій. — Вотъ у моей матери стали бы учиться. Потомъ выучились бы, магазинъ открыли бы… Вмѣстѣ бы жили… всѣ…- добавилъ онъ едва слышно и покраснѣлъ отъ какой-то, одному ему извѣстной, мысли.

— Что это ты такое выдумалъ! — воскликнулъ Ардальонъ. — Развѣ Варя въ портнихи пойдетъ, этимъ мѣщанки занимаются.

— Такъ что-жъ, что мѣщанки?

— А она не мѣщанка.

— Не все равно развѣ, кому чѣмъ заниматься? Кто чѣмъ захотѣлъ, тотъ тѣмъ и занимайся, — отвѣтилъ сердито Порфирій. — Въ учительшахъ не лучше, я думаю, жить; только въ воскресенье и будемъ видѣться, — возразилъ онъ, не зная, что житье въ гувернанткахъ представляетъ не одно только это неудобство. — А въ магазинѣ-то вмѣстѣ бы всѣ жили, мы бы тоже работали…

— Ну, братъ, не пошла бы работа на умъ въ магазинѣ, ты вонъ и самъ жаловался, что у отца заниматься не могъ въ мастерской.

— Такъ вѣдь это былъ бы не такой магазинъ.

— А какой же?

Порфирій не могъ сразу найти выраженія для своей мысли.

— Ну, не дрались бы тамъ, не плакали бы, — рѣшилъ онъ. — Жили бы вотъ такъ, какъ теперь у Игнатьевны, тихо, весело, только работали бы.

— Да, толкуй, а все же и товарищи порядочные не пошли бы къ намъ, тутъ говорить неловко. Вотъ они и ко мнѣ не ходятъ.

— Ну, и чортъ съ ними!

— Нѣтъ, братъ, соскучишься… О чемъ я дома стану говорить съ матерью и Игнатьевной? Необразованныя онѣ! А у товарищей разговоры, книжки, о театрѣ, обо всемъ говорятъ… Вотъ ты не ходить къ нимъ, такъ и не знаешь, какъ у нихъ хорошо.

— Плевать я хотѣлъ на ихъ книги и разговоры!

— Такъ и оставался бы портнымъ безграмотнымъ, — разсердился Ардальонъ.

— Ай! — раздался крикъ позади заспорившихъ молодыхъ людей.

Они обернулись и увидали, что передъ Варей, отставшей отъ нихъ и собиравшей какіе-то поздніе цвѣты, стоялъ съ распростертыми объятіями полупьяный господинъ.

Порфирій бросился къ ней, подставилъ чисто по-школьнически ногу пьяному ухаживателю и треснулъ его кулакомъ въ спину, тотъ рухнулся на толченый кирпичъ аллеи. Порфирій съ яростью звѣря пнулъ его два-три раза ногою и плюнулъ.

— Подлецъ, — гаркнулъ онъ. — Изломаю тебя!

Ардальонъ и Варя схватили его дрожащими руками и потащили за собою.

— Сохрани Господи, еще привяжется! — прошепталъ въ испугѣ Ардальонъ. — Изъ гимназіи выгонятъ!

— Такъ что же! не прикажешь ли позволить ему обнимать ее? — выдернулъ Порфирій свою руку изъ рукъ Ардальона.

— Нѣтъ… но исторіи-то эти. Мы, братъ, еще не большіе.

Порфирій сжалъ кулакъ и въ доказательство, что онъ большой, показалъ его Ардальону, — это былъ дѣйствительно большой кулакъ.

— Справлюсь! — промолвилъ буянъ и вдругъ захохоталъ, обернувшись назадъ.

Пьяный господинъ карабкался по песку и, вставши, падалъ снова. Варя и Ардальонъ послѣдовали примѣру Порфирія и съ дружнымъ смѣхомъ прошли въ аллею, гдѣ сидѣли отдыхавшія отъ дороги Ольга Васильевна и Любовь Алексѣевна. Порфирій велъ Варю подъ руку и, кажется, боясь ее выпустить, придерживалъ лѣвою рукою ея руку. Варя хотя и смѣялась, но все еще пугливо жалась къ нему.

— Пора, пора домой, — сказали обѣ дѣвы нашей молодежи, и всѣ отправились въ обратный путь.

Всю дорогу Порфирій не выпускалъ руки Вари, а Ардальонъ почему-то хмурился и шелъ одинъ. Взбираясь по темной лѣстницѣ въ ленныя владѣнія, Приснухинъ внезапно выпустилъ руку Вари.

— Что вы? — спросила Варя.

Приснухинъ ничего не отвѣтилъ и быстро исчезъ, только внизу лѣстницы отдавались его быстрые и звонкіе шаги.

Долго не могъ онъ уснуть въ эту ночь и въ полутемной комнатѣ, едва освѣщенной лампадой, сто разъ принимался писать и рвалъ бумагу. Какія-то неуклюжія строки съ риѳмами виднѣлись на клочьяхъ бумаги, и только одна строка не выходила изъ его головы и постоянно повторялась въ ней: Черезъ весь міръ я пройду за тобою…

Куда? зачѣмъ? что изъ этого будетъ? — этого не могъ придумать Порфирій. Онъ то смѣялся, то готовъ былъ плакать, свертывался, какъ котенокъ, кутаясь въ одѣяло, потомъ становилось душно, жарко, онъ разбрасывался снова и до зари не могъ уснуть.

А путники добрались до своихъ ленныхъ владѣній. Ардальонъ дулся и выглядѣлъ очень жалко, какой-то мокрой курицей. Всѣ усѣлись пить чай.

— Что ты, Ардальонъ, все молчишь? — спросила у него Варя со смѣхомъ.

— Вѣдь я не умѣю смѣшить, какъ Порфирій, — отвѣтилъ Ардальонъ съ мрачнымъ видомъ.

— Да ужъ точно весельчакъ онъ, — замѣтила Игнатьевна.

— Герой, герой просто! — воскликнула маіорская дочь и стала распространяться о пассажѣ въ Екатерингофѣ.

— Экая у него силища-то богатырская! — ужаснулась Акулина Елизаровна. — Погубитъ онъ себя этою самою силою… А что ты-то такой блѣдненькій, Ардальошенька? Слабенькій ты, усталъ, голубчикъ мой.