Обыкновенные инцинденты - Эдуард Лимонов

Мне показалось, что я танцую лучшее ее. Возможно из-за того, что она совсем небольшая и мои движения более заметны. Мы прыгали в тесноте, время от времени натыкаясь на слаженные, стилистически двигающиеся пары. Я всякий раз говорил: «Пардон!», но не думаю, чтобы мы кого-нибудь серьезно повредили. После восторга нескольких танцев я понял, что музыка у них такая же незначительная, как лица танцоров. Невнятная. Иногда попадался, правда, рок-энд-ролл с чистым ритмом в их репертуаре, но в основном преобладали диско-ритмы семидесятых годов, устаревшие и мутные по звучанию. Мы пошли к бару.

В обмен на наши синие билеты мы получили: я — виски, она — пиво.

— Ты хорошо танцуешь, — по лицу цыганочки лился пот.

— Куда мне до бразильцев, — я вытер свой пот со лба рукою и, сняв очки, вытер лицо подкладкой куртки.

— Правда хорошо… Ты учился танцевать?

— Нет, Люсия. Даже на курс французского в альянс Франсэз я никак не найду денег, какие танцы… Однако я хотел бы научиться танцевать танго…

— Ты не умеешь танцевать танго?

— Умею, как все, но хочу научиться классическому танго, по правилам.

— Са ва? — спросил меня стоящий рядом с бокалом пива загорелый молодой тип с рыжеватыми подстриженными усиками, в джинсах и клетчатой рубашке.

— Са ва, — подтвердил я.

Приятель типа, тоже с бокалом пива, толстый молодой человек, захохотал, глядя в нашу с Люсией сторону.

— Танцуем? — продолжил рыжеватый.

— Да, — Люсия приветливо улыбнулась, обнажив все зубы.

— Вы кто? — спросил толстый, почему-то очень бледный, не ниццеанского типа, — американцы?

— Нет! — возмутилась Люсия, — я не люблю американцев! Он — русский, — она гордо положила руку на мое предплечье, — а я — бразильянка!

Оба типа переглянулись и, толкнув друг друга локтями, расхохотались. Потом обменялись несколькими фразами, смысл которых я не понял, да и не расслышал в нечистом шуме диско-ритмов.

— Ты — русский, и ты — бразильянка, вы — «кошонс!», — сказал парень с подстриженными усиками, рассмеялся и, сделав полуоборот, смеясь и скалясь, ушел в толпу танцующих.

Люсия рванулась за ним, но я удержал ее. Бледный толстяк с расстояния в несколько метров глядел на нас, пьяно хохоча.

— Ты понял, что он сказал?! — кричала Люсия, вырываясь из моих рук.

— Понял.

— Ты уверен, что ты понял? Он сказал, что мы свиньи!

— Ну сказал и сказал…

— Но нужно было что-то сделать — ударить его бутылкой!

— Если бы он ударил тебя или меня, Люсия, я бы ударил его. Он жалкий и глупый клерк, сэйлсмэн, один из говнюков, оперирующих компьютерами, или какая есть сейчас самая бесполезная, но модная профессия в пост-индустриальном обществе? Пусть он получит свое мизерное удовольствие…

— В Бразилии у нас за это убивают! — убежденно сказала Люсия.

Я почувствовал, что она меня осуждает за то, что я не ударил типа.

«Правильно сделал, — одобрил Эдурад-2,— их страсти — не наши страсти».

— Выпьем еще? — предложил я.

— Нет, идем отсюда! — глаза ее метали дикость и презрение. — Мерзкое место! Я говорила тебе, Эдуард, что они ненавидят нас!

Чтобы доказать ей, что я не боюсь драки, я заставил ее подождать, когда я закажу себе и выпью еще одно виски. Потом мы вышли из диско, пересекли автостраду и спустились к морю. У моря внизу было сумеречно и влажно. Никем не считаемые волны наваливались на пляж, но, обессиленные идти побережьем, укатывались обратно. Принимая обессиленных беглецов, море урчало, как кухонная раковина. Вверху над нами были средиземноморские созвездия, но я только изредка взглядывал вверх, а Люсия и вовсе не глядела. Она переживала национальную ссору, в каковую мы только что были вовлечены. Я дал минутам истечь и, глубоко вдохнув теплую влажность, сказал:

— Видишь, как хорошо, что мы не позволили себе ввязаться в драку. Мы не шли бы сейчас по берегу ночного моря, а находились бы в отвратительном полицейском участке, и нас обвинили бы в том, что мы затеяли драку. Тебя назвали бы несколько раз проституткой, а мне мимоходом врезали бы в живот… Выпустили бы нас только утром с помощью организационного комитета Дней литературы…

— Может быть, ты прав. Но какой подлец… Почему они нас не любят, Эдвард?

— Не они, а он. Я не знаю, много ли таких во Франции и почему они не любят иностранцев. Но тип с усиками — явное ничтожество, серийный продукт цивилизации. На нем джинсы, как на всех уродах, усы, как у всех уродов, он никто и ничто, и ему хочется сорвать на ком-нибудь злобу за свою собственную ничтожность. Ему подвернулись мы — иностранцы. Может быть, он импотент и его подружка вслух сказала ему об этом.

Люсия хмыкнула.

— Ты подумала, что я испугался? — спросил я, заглянув ей в лицо.

— Нет, я видела, что ты не испугался. Ты был спокоен. Хотела бы я быть такой спокойной, как ты.

— В твоем возрасте я тоже не был спокойным… Научился… Понимаешь, в таких случаях лучше игнорировать эмоции и уступить место интеллекту…

— Если бы все умели это, Эдвард, ты думаешь, никто не дрался бы и люди не убивали бы друг друга?

Она остановилась и прижалась вдруг ко мне, лицом в мою шею, в куртку на груди.

— Мы ведь не хуже французов, Эдвард, мы, может быть, лучше… Кому мы мешаем?

Я вдруг обнаружил, что она плачет.

— Эй, — я погладил ее по жестким волосам, — ты чего ревешь?

— Я вспомнила хозяина отеля… Они сделали мне больно! А подружка, Эдвард…

Я не дал ей пожаловаться, я встряхнул ее и повернул лицом к темной воде.

— Эй! В Париже у меня есть два друга — Тьерри и Пьер-Франсуа, они замечательные! Кроме этого, я знаю Жака и Катрин, и они замечательные. И в моем издательстве «Рамзэй» есть множество прекрасных французских людей. Не реви. Ты должна научиться чувствовать людей. Чувствовать способных причинить тебе зло и держаться от них подальше. И прекрати плакать! Глупо плакать у теплого моря, в Ницце, под такими созвездиями. Где же знаменитая бразильская жизнерадостность?! Возьми платок и вытри слезы!

«Ох, женщины, — вздохнул Эдуард-2,— они ведут себя как дети и требуют от нас, чтобы после этого мы ебали их, как взрослых самок!» Люсия послушалась, вытерла слезы и шумно высморкалась в мой большой платок. Воспользовавшись нашей занятостью, море лизнуло мои сапоги и полностью накрыло ее сникерс.

— Ой, море! — вскрикнула она, и мы отбежали от воды.

У лестницы, ведущей вверх, на набережную, дикие туристы и просто бродяги сообща разожгли нелегальный костер и теперь суетились вокруг него с кружками и бутылками красного столового.

— Пойдем ко мне? Выпьем еще, и если ты хочешь, будем делать любовь. Если не хочешь — не будем. Пойдем, Люсия?

Она задумалась.

— Бон суар! Идите к нам! — позвали нас от костра.

— Пойдем к тебе, Эдвард.

Мы напились. Мы выпили все содержимое мини-бара, который, слава Богу, вновь набили алкоголем. Люсия опять плакала, но уже от опьянения, и слезы ее смешивались со смехом. Я раздел ее и, разумеется, обнаружил, что она не трансвестай. Темная половая щель девчонки была того же возраста, как и девчонка, и была наполнена слизью. Я подумал, что она, может быть, уже несколько часов истекает желанием хуя, а я все разговариваю с ней о мировых проблемах и рассказываю о временах, когда я был бандитом. Маленькая и большебедрая, она доставила мне определенное, хотя и ограниченное, удовольствие своей вечнотекущей, крепкопахнущей щелью и звуками, неожиданно глубокими и густыми для такой маленькой девочки, которые она издавала. Увы, так как я был очень пьян, акт наш продолжался с переменным успехом несколько часов. И ничем не кончился. Только утром, с трудом открыв глаза, я решил, что следует оставить в темнокожей девочке мою сперму — символ покорения и освоения самки самцом. Солнце уже зияло в незадернутую шторой щель окна. Она молча сопела и упиралась в меня шершавыми ступнями, когда я, сжимая темный зад, ебал ее на боку, не желая смотреть в ее лицо. Почему? Может быть, в глазах-оливах оказалось бы выражение, которое помешало бы мне кончить. Я кончил в подозрительно горячую цыганочку и опять уснул с моим членом в ее щели, поцеловав ее в спину.

Проснулись мы в три часа дня. В четыре в отеле «Плаза» должна была состояться литературная игра. Десять авторов, и среди прочих дамы: Маша Мэриль, Людмила Черина и Режин Дефорж, должны были — каждому давалось тридцать секунд — сочинить совместную историю. На их игру мне было положить, но я должен был встретиться там с корреспондентом «Фринтэр» и обсудить возможное мое участие в какой-то передаче. Пришлось встать. Голова болела.

В следующие тридцать минут я чувствовал себя отвратительным обманщиком и подлецом, при этом ясно сознавая, что я таковым не являюсь. Ты не можешь взять в свою жизнь всех женщин, попадающихся тебе в дороге. Ты не должен этого делать, в противном случае, тебе придется жить в толпе и для толпы. Тебя растащат по кусочкам. Нужно было отсечь только что связавшие нас нити. И я взмахнул невидимым ножом, профессиональный отсекатель нитей и уз. Я объявил ей, что сегодня — последний день конференции и назавтра очень рано я улетаю в Париж. Она грустно улыбнулась, сказала, что хочет приехать в Париж, она никогда не была в Париже, и пошла в ванную. Пока она находилась под душем, что-то пела тихое и неразличимое в струях воды, я подписал ей «Дневник Неудачника» и протянул книгу, когда она с мокрыми волосами вышла из ванной. Абсурдный подарок, поскольку она не сможет прочесть французский текст. Может быть, кто-нибудь когда-нибудь переведет ей несколько строчек.