Том 3. Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе - Джеймс Купер

— Хитрая Лисица слишком отважный воин, чтобы не объяснить безоружному человеку, о чем говорят победители,— осторожно начал он.

— Они спрашивают, где охотник, который знает все пути в лесу,— на ломаном английском языке ответил Магуа, со злобной улыбкой дотронувшись рукой до повязки из листьев, прикрывавшей рану на плече.— Длинный Карабин! У него меткое ружье, глаза его всегда открыты, но ни его ружье, ни короткое ружье белого вождя не в силах отнять жизнь у Хитрой Лисицы.

— Лисица слишком храбр, чтобы помнить о ранах, которые получил в битве, и о том, кто их нанес.

— Разве была битва, когда усталый индеец отдыхал под сахарным деревом и хотел поесть маиса? Кто послал в кусты врагов, чтобы они подползли к Лисице? Кто вытащил нож? Чей язык говорил о мире, а сердце жаждало крови? Разве Магуа сказал, что томагавк вырыт из земли и разве его рука сделала это?

Дункан не решился возразить обвинителю и напомнить, кто первый совершил предательство; оправдываться он счел ниже своего достоинства и потому промолчал. Магуа был, видимо, тоже рад прекратить спор, равно как всякие дальнейшие разговоры,— он вновь прислонился к скале, от которой отошел в приливе раздражения. Но едва он прервал свой короткий диалог с Дунканом, как нетерпеливые дикари, заметив это, опять завопили:

— Длинный Карабин! Длинный Карабин!

— Слышишь? — бросил Магуа все тем же равнодушным тоном.— Гуроны требуют жизни Длинного Карабина или крови тех, кто его прячет.

— Он ушел, спасся. Им не поймать его.

С холодной и презрительной усмешкой Лисица возразил:

— Умирая, белый человек надеется обрести покой. Но краснокожие умеют мучить даже души своих врагов. Где его труп? Дай гуронам взглянуть на его скальп.

— Он не умер, он бежал.

Магуа недоверчиво покачал головой и прибавил:

— Разве он птица и умеет парить на крыльях? Или рыба, что плавает, не видя солнца? Неужели белый вождь вычитал в своих книгах, что гуроны — глупцы?

— Длинный Карабин не рыба, но умеет плавать. Когда у него кончился порох, а глаза гуронам закрыло облако, он уплыл вниз по течению.

— А почему белый вождь остался? — все еще недоверчиво спросил индеец.— Разве он камень, что идет ко дну? Или ему надоел его скальп?

— Я — не камень, и это, будь он еще жив, мог бы подтвердить твой воин, упавший в водопад,— возразил задетый за живое молодой человек, заговорив с досады тем хвастливым тоном, который, вероятно, должен был прийтись индейцу по вкусу.— Белые люди считают, что женщин бросают только трусы.

Магуа что-то пробормотал сквозь зубы и громко продолжал:

— Разве делавары плавают так же ловко, как ползают по кустам? Где Великий Змей?

Убедившись по этим канадским прозвищам, что враги знакомы с его недавними соратниками лучше, нежели он сам, Дункан осторожно ответил:

— Он тоже уплыл по течению.

— А Быстроногий Олень?

— Я не знаю, кого ты называешь Быстроногим Оленем,— отозвался Дункан, с радостью пользуясь случаем выиграть время.

— Ункаса,— с еще большим трудом, чем английские слова, выговорил Магуа делаварское имя.— Белые люди называют молодого могиканина «Бегущим Лосем».

— Тут какая-то путаница в именах, Лисица,— подхватил Дункан, надеясь углубиться в спор.— Лось — не олень, а того, кто быстроног, лучше называть не оленем, а ланью.

— Бледнолицые болтливы, как женщины. У них для всего есть по два слова, а краснокожий умеет выразить все, что угодно, одним лишь звуком голоса,— процедил Магуа на родном языке и, перейдя на английский, продолжал:— Лань быстра, но слаба; олень быстр, но силен. Сын Змея — Быстроногий Олень. Он тоже убежал по реке в лес?

— Если ты имеешь в виду молодого могиканина — да, он тоже скрылся.

Индейцу такой способ бегства отнюдь не представлялся невероятным, и Магуа поверил сказанному с готовностью, лишний раз подтвердившей, как мало его интересуют такие заурядные пленники. Однако остальные краснокожие явно придерживались совсем иного мнения.

Гуроны с присущим индейцам терпением ожидали исхода этих недолгих переговоров; они умолкали один за другим, и наконец воцарилась полная тишина. Едва Хейуорд кончил говорить, как вся шайка разом повернулась к Магуа и выразительными взглядами потребовала у него объяснений. Переводчик указал на реку и отчасти словами, отчасти жестами познакомил собравшихся с результатами разговора. Уразумев, что случилось, дикари подняли страшный вой, доказавший, сколь глубоко они разочарованы. Одни, неистово размахивая руками, вне себя от ярости ринулись к реке; другие принялись плевать в воду, словно мстя ей за то, что она коварно отняла законную добычу у победителей. Третьи, причем отнюдь не самые смирные и слабосильные, начали бросать на попавших к ним в руки пленников косые взгляды, свирепость которых умерялась лишь привычным для индейцев самообладанием. Иные выражали свой гнев в угрожающих жестах; было очевидно, что ни женская слабость, ни красота сестер не могут больше служить им защитой. Увидев, как один из дикарей вцепился смуглой рукой в роскошные кудри Алисы и поводит ножом вокруг ее головы, словно показывая, каким страшным способом девушку лишат ее природного украшения, молодой человек изо всех сил рванулся вперед — но безуспешно. Руки Хейуорда были крепко-накрепко связаны, и при первом же его движении пальцы исполина-индейца, командовавшего шайкой, железными тисками сдавили ему плечо. Уразумев, насколько бесцельно бороться против таких превосходящих сил, майор покорился судьбе и теперь пытался лишь подбодрить своих нежных спутниц, тихонько уверяя их, что туземцы чаще сыплют угрозы, чем исполняют их. Нo, пытаясь развеять страх сестер словами утешения, Дункан не обманывал себя. Он отлично знал, насколько условен авторитет индейского вождя, чаще поддерживаемый физической силой, чем признанием нравственного превосходства. Таким образом, степень угрожавшей им опасности целиком зависела от числа дикарей и прихоти их. Даже самый категорический приказ того, кто казался признанным вожаком, в любую минуту мог быть нарушен кем-либо из краснокожих, возымевшим намерение принести жертву для умиротворения душ своих погибших друзей или родных. Вот почему, несмотря на внешнее спокойствие и твердость, сердце молодого человека замирало всякий раз, когда один из свирепых победителей приближался к беззащитным сестрам или окидывал мрачным взглядом хрупких девушек, столь мало способных противостоять насилию.

Тревога его, однако, несколько улеглась, когда он увидел, что предводитель собрал воинов на совет. Переговоры оказались краткими; решение, судя по молчанию большинства,— единодушным. А если принять во внимание, что немногочисленные ораторы то и дело указывали в сторону лагеря Вэбба, было несомненно, что они боятся удара оттуда. Этот довод заставил их безотлагательно принять решение и ускорил дальнейшие события.