Сашенька - Саймон Монтефиоре

— Неужели вам не нужно быть в Питере и бороться с проклятыми фараонами? — спросил Саган.

— Рабочие просто хотят есть, они совсем не готовы к борьбе. А вам-то разве не тревожно?

Он покачал головой:

— Побунтуют и успокоятся.

— Партия с вами согласна. — Она всмотрелась в лицо Сагана: он выглядел измученным и озабоченным — переутомился от двойной жизни, устал от несчастливого брака, от головных болей и бессонницы.

Казалось, что волна возмущения, охватившая город, вот-вот поглотит и его.

Она покачала головой, вспоминая упрек Менделя.

Откуда ему знать, если он никогда в глаза не видел Сагана и уж точно никогда не видел их вместе? Нет, Саган ей стал даже кем-то вроде друга, лишь он один понимал, каково это — иметь такую мать, как Ариадна.

Сашенька чувствовала, что тоже нравится ротмистру, но совсем не так, как полагает дядя! Вовсе не так! Саган даже не похож на грубого жандарма, скорее уж на рассеянного поэта — со своими длинными непослушными волнистыми белокурыми волосами. И эта прическа шла ему. Они были противниками по многим позициям, Сашенька это знала, но их взаимопонимание зиждилось на взаимоуважении, общих взглядах и сходных вкусах. У нее серьезное поручение, и когда она его выполнит, вероятно, больше они никогда не увидятся. Но она была рада, что Мендель велел ей встретиться с Саганом еще раз. Очень рада. Она хотела ему рассказать о своей семье: с кем еще она могла поделиться наболевшим?

— У нас дома кое-что произошло, — начала она рассказ. Что плохого, если она поделится безобидными семейными сплетнями?

— Миссис Льюис! Моя Лала! У Менделя есть осведомитель в «Дононе». Так я и узнала. Когда я нажала на папá, он стал весь пунцовый, отвел глаза и все отрицал, но в конечном счете признался, что просил ее руки только ради меня, чтобы я росла в счастливой семье. Как будто мне есть до этого дело! Но теперь он говорит, что не будет разводиться. Мамá слишком ранима. Я спросила у Лалы, она обняла меня и сказала, что сразу же ответила отцу отказом. Они совсем как дети, товарищ Петр. Их мирок вот-вот рухнет, а они продолжают играть, будто оркестр на «Титанике»!

— Вас это задевает? — спросил он, наклоняясь к Сашеньке. Она отметила, что он подстригает свои усы так же, как ее отец.

— Нет, разумеется, — ответила она охрипшим голосом, — но от Лалы я подобного не ожидала!

— Гувернантки часто влюбляются в хозяев. Я, например, завел свою первую интрижку с гувернанткой моей сестры, — признался Саган.

— Не может быть! — Внезапно она в нем разочаровалась. — А как же ваша жена?

Он покачал головой:

— Домой возвращается лишь моя физическая оболочка. Я ухожу и прихожу, как призрак. Я стал подвергать сомнению все, во что когда-то верил.

— Моя жилетка — Лала. А ваша?

— Ее нет. Уж во всяком случае, не моя жена. Иногда мне кажется, что вы — единственный человек, с которым я могу быть самим собой, потому что мы наполовину чужие люди, наполовину друзья, понимаете?

Сашенька улыбнулась.

— Хорошая подобралась парочка! — Она прикрыла глаза, подул ветер, и на ее лицо посыпались снежинки.

— Вот туда! Но-о-о! — прокричал Саган, указывая на трактир впереди.

— Слушаюсь, барин, — ответил извозчик, нахлестывая лошадей.

— Почти приехали, — произнес Саган, касаясь ее руки.

Посреди снежной степи стояла крошечная деревянная избушка, щедро украшенная резьбой и росписью. Несколько березок окружали ее, как сторожа. Сашеньке это место напомнило сказку о Снежной королеве.

Сани остановились, на морозе из конских ноздрей валил пар. Двери отворились, на пороге появился дородный крестьянин с окладистой бородой, в медвежьем тулупе, в сапогах из мягкой кожи. Он помог Сашеньке вылезти из саней.

И внутри этот домик напоминал крестьянскую избу: «ресторан» представлял собой одну-единственную комнату с традиционной русской печью, на которой лежал дряхлый старик с косматой седой бородой и громко храпел. Чернобородый крестьянин провел их к грубо отесанному деревянному столу и сунул им в руки по наперстку с чачей.

Сашенька еще никогда не ездила обедать с кавалером.

Заказанная Саганом чача обожгла все внутри. Горящий в печи огонь, доносившиеся из нее ароматы, спящий в углу старик — Сашенькино сознание покрывал какой-то туман. Ей стало казаться, что они единственные люди на всем этом ледяном севере. Потом она мысленно одернула себя. Отпуская шуточки, крестьянин подал им жареного гуся в обжигающе горячей гусятнице; птица настолько долго тушилась, что жир и мясо отслоились от костей и получилась вкусная мясная похлебка со свеклой, чесноком и картофелем, прямо пальчики оближешь. Они так были поглощены едой, что почти забыли про революцию, просто болтали. Десерт так и не подали, старик даже не проснулся. В конце концов они, выпив еще по порции чачи, уехали.

— Ваши сведения оказались правдой, — произнесла Сашенька, когда сани снова понеслись по заснеженным полям.

— Было непросто добыть их для вас.

— Но этого недостаточно. Нам нужно имя человека, который нас предал.

— Я, наверное, смогу его назвать. Но если мы продолжим наши встречи, я же должен как-то отчитываться перед начальством…

Сашенька тянула с ответом, опасная игра стала щекотать ей нервы.

— Ладно, — проговорила она. — У нас есть кое-что. Гурштейн бежал из ссылки.

— Нам это известно.

— Он в Петрограде.

— И об этом мы догадывались.

— Хотите узнать, где он?

Саган кивнул.

— Пансион «Киев», номер двенадцать. — Именно такой ответ репетировали они с Менделем, который предупреждал, что ей придется выложить кое-какие секреты. Гурштейн стал разменной монетой.

Казалось, новость совсем не произвела впечатления на Сагана. Гурштейн меньшевик, Сашенька, а мне нужен большевик.

— Гурштейн бежал с Сенькой Шашьяном, бакинцем.

— Ненормальный бандит, грабивший банки для Джугашвили-Сталина?

— Он в тринадцатом номере. Теперь вы у меня в долгу, товарищ Петр. Если об этом узнают, я не доживу до утра. А теперь назовите мне имя предателя, который выдал подпольную типографию.

Какое-то время слышался лишь хруст снега под санями, и Сашенька почти чувствовала, как Саган кладет на одну чашу весов человеческую жизнь, на вторую — ценного агента.

— Верезин, — произнес он.

— Привратник?

— Удивлены?

— Я ничему не удивляюсь, — ликуя, ответила Сашенька.

Небо окрасилось багрянцем, как будто его искупали в крови. Ее задание успешно выполнено. Партия будет довольна. Она узнала то, что хотел Мендель, — совсем неплохо для воспитанницы Смольного! Они с Саганом раскрыли карты.

Оба чувствовали возбуждение после удачно проведенной операции.

Она его переиграла, и он — уж все равно, по какой причине — назвал имя.

Сани подъехали к особняку, вероятно, к какому-то имению. Похолодало, и снова появились сосульки.

Сосновый бор тускло отливал серебром.

— Смотрите! Смотрите туда! — воскликнул Саган, взяв ее за руку. — Разве не красота? Вдали от городских беспорядков! Я хотел показать вам свой самый любимый, самый красивый уголок.

Сани остановились.

— Приехали, барин, — сказал извозчик, поднимая брови и сплевывая. — Как вы и велели. Я подожду.

— Я бы мог остаться здесь навсегда, — горячо воскликнул Саган, стягивая шапку. — Может, и перееду сюда жить. Как вы думаете, был бы я счастлив здесь?

Из крошечной трубы клубами поднимался дымок.

Остроконечные сосульки, образовавшиеся с вечера, свисали с крыши, на окнах мороз нарисовал удивительные узоры. Саган взял ее за руку и снял перчатку. Их руки, теплые и сухие, сплелись. Потом он засунул ее левую руку в свою перчатку; ее пальцы, зарывшись в кроличий мех, коснулись пальцев ротмистра. Этот жест казался таким дерзким и таким интимным, но одновременно и таким восхитительным!

Сашенька тяжело задышала. От прикосновения к его загрубевшим пальцам нежная кожа ее ладоней, казалось, стала необычайно чувствительной, как будто ее покалывали сотни иголочек. Она почувствовала, как щеки заливает румянец, и решительно вытащила руку из его перчатки.

Она чувствовала на себе его взгляд, но сама глаза отводила. Это зашло слишком далеко.

— Быстрее! — прикрикнул Саган на извозчика.

Тройка рванулась вперед, и вдруг кони понесли. Сани бросало из стороны в сторону, извозчик что-то кричал, но сугробы с одной стороны были выше, к тому же то тут то там попадались кочки, — сани перевернулись, и Сашенька полетела в сугроб.

Она приземлилась чуть в стороне, лицом в снег, и какое-то мгновение не двигалась. Саган лежал рядом и тоже без движения. Он жив? Сашенька села. Лошади продолжали нести, волоча за собою перевернутые сани, извозчик хрипло ругался. Саган не шевелился, лицо его было все покрыто снегом.