Посох Богов - Евдокия Филиппова

День был изнурительно знойным, с востока дул горячий ветер, и голубоватая дымка зноя задёрнула даль, солнце стояло прямо над головой, обрушивая вниз мириады беспощадных, как боевые стрелы, лучей, казалось, раскалённые камни дворцовой площади прожигают подошвы сандалий насквозь.

Асму-Никаль торопилась.

Зной становился всё злее…

Истапари готовила воду возлияний для вечернего Богослужения. Перед ней стояла священная чаша из чистого золота, украшенная драгоценнейшими камнями. Каждое движение она повторяла уже тысячи раз с того самого первого своего ритуала, проведённого самостоятельно вот уже тридцать лет назад. Ей было восемнадцать, как сейчас Асму-Никаль, и она была лучшей ученицей в храме. Наставница ценила её, хотя она и не обладала способностями такой силы, как у Асму-Никаль.

«Эта девочка настоящее сокровище».

И ей выпала честь готовить Прирождённую к посвящению. С той ночи на горе Эббех, она чувствовала себя усталой и старой, но её не покидало слабое беспокойство. Что-то должно было произойти. У неё не было такого яркого Дара предвидения, какой был у Асму-Никаль, но её личный опыт, опыт всей её жизни, почти уравновешивал её способность предвидеть и способность Асму-Никаль к мгновенному прозрению.

Молодая жрица появилась на пороге комнаты и сразу же, словно в изнеможении присела на скамью, стоящую у входа.

— Асму-Никаль? Что случилось? — волнуясь уже совершенно осознанно, Истапари подошла к девушке.

— Беда, Истапари. Я не знаю, что мне теперь делать. Я не хотела, я не знала… я не знала…

— Говори толком, Асму-Никаль, — она догадывалась, что случилось именно то, чего она опасалась. Налив в кружку воды из кувшина, она подала её девушке. Та сделала глоток и прошетала:

— Жезл…

— Похищен?

— Нет, но не исключено, что это случится. Он обнаружен.

— Кто?!

Асму-Никаль сбивчиво, словно и сама плохо понимала, что произошло, рассказала Истапари о том, что случилось в храме Лельвани. Дослушав её, Истапари воскликнула, воздев руки к небу:

— Слава Богам Хатти! Слава Хаттахци-Фури! Слава Намму! Жезл у тебя. Это главное.

Помолчав мгновенье, она сразу продолжила:

— Нужно немедленно готовить побег. Отправляйся домой и начинай собираться. Отцу ничего не говори. Устроешься, дашь ему знать. Он простит тебя и даст благословение на брак с Алаксанду, хотя брак-похищение — это не то, чего хотел для тебя твой отец. Но такие браки тоже имеют законное право.

— Но я никогда не прощу себе, что принесла ему такое огорчение. Я слишком люблю его, поэтому всё расскажу.

Асму-Никаль заплакала.

Истапари обняла воспитанницу и тихо сказала:

— Он не станет сердиться, ведь он всегда знал, что ты не простая девушка. Отец с самого твоего рождения ждал часа, когда ты сделаешь что-то, что не укладывается в обычный ход вещей. Отправляйся домой. У тебя совсем немного времени. А я буду готовить ваш отъезд.

Наутро после мучительной бессонной ночи, опустошённая и разбитая, Асму-Никаль вышла к завтраку.

— Ты ничего не ешь? — спросил старый Тахарваиль.

— Не хочется.

Асму-Никаль готова была разрыдаться. Милый, добрый отец! И она должна скрывать от самого близкого во всём свете человека и намерение бежать, и имя своего возлюбленного. Украдкой рассматривая знакомые морщины на отцовском лице, она вдруг поняла, что этот добрый почтенный старик поймёт и простит её поступок, потому что знает, что его дочь никогда не сделает ничего постыдного.

— И всё-таки съешь чего-нибудь, — настаивал Тахарваиль. — Кстати, благородный Тасмис приглашает нас совершить увлекательную поездку в его охотничьи владения в окрестностях Хаттусы.

Отец бросил на неё испытующий взгляд. В семье не принято было принуждать, но Асму-Никаль чувствовала, что отец рассчитывает на благочестивое дочернее послушание.

Чтобы скрыть растерянность, она отломила кусочек брынзы. Есть не хотелось, но надо было как-то оправдать своё молчание, справиться со смятением. Всё, что произошло, произошло слишком быстро.

Отец, похоже, решил внести ясность:

— Тебе понравился Тасмис? — спросил он прямо, рассчитывая на такой же прямой ответ.

Ах, как нелегко было Асму-Никаль говорить об этом! Как много всего произошло за эти несколько дней с её восемнадцатого дня рождения! Ах, как она жалела, что всё сложилось именно так! Но она всё-таки произнесла:

— Отец, Тасмис очень-очень приятный человек. Он мне понравился. Правда. Но ведь я понимаю, о чём ты спрашиваешь, поэтому и отвечу прямо. Тасмис прекрасный жених. Другая на моём месте мечтала бы о таком, но… Я не могу. Давай подождём немного…

И снова Асму-Никаль не отважилась сказать отцу о своей любви к троянцу. Да и говорить об этом накануне побега, значит, поставить под вопрос саму возможность бежать. Ей нужно было время, чтобы решить эту задачу как-то по-другому. И выход, похоже, был только один — поговорить с самим Тасмисом. Он показался ей хорошим, умным, понимающим человеком. Она должна попытаться объясниться с ним. Нельзя, чтобы дело дошло до сватовства. Если это случится, будет уже слишком поздно.

Так она размышляла, доедая свой завтрак и стараясь не смотреть отцу в глаза. Наверное, он подумал, что это всего лишь девичье смущение, и не стал настаивать на продолжении разговора.

Потом она ушла к себе, оставив отца в раздумьях о странном поведении Асму-Никаль.

«Тасмис молод, умён, знатен, богат и, наконец, хорош собой. Что же её не устраивает? Так, наверное, считает отец!» — думала Асму-Никаль, в то время как Субира бесшумно вошла в комнату и, аккуратно складывая одежду в большой кедровый сундук, стала рассказывать, о чём болтают служанки в городе. Раз в неделю она ходила на базар за продуктами, и приносила своей госпоже вместе с фруктами и сладостями новости и слухи, из тех, о чём сплетничают служанки — кто из хозяев выдал дочь замуж, кто получил хорошее назначение, кто умер, кто разорился. Асму-Никаль в полуха слушала болтовню Субиры и рассеянно теребила пальцами серебряное веретёнце или перебирала украшения в ларчике. Субира пересказывала новости:

— А ещё говорят, что из храма Каттахци-Фури украли священную золотую чашу. Уж и не знаю, как руки-то у вора не отнялись! Такое кощунство. И кто вор-то! Царский гимнопевец Алаксанду.

Асму-Никаль словно обожгло. Она вздрогнула и выронила из рук пояс из морских ракушек. Субира бросилась его поднимать и задела потемневший от времени серебряный кувшин. Кувшин опрокинулся, вода в нём тяжело колыхнулась, и пролилась на ковёр.

— Алаксанду, придворный поэт, тот, которого пригласили из Таруиши для обучения царевичей, — продолжала Субира, промакивая тряпкой воду. — У него в доме её и нашли, чашу эту. Да смилостивятся над ним Боги! Не знаю, кто на него донёс, но только сегодня утром его уже схватили и бросили в дворцовую темницу. Теперь ему не миновать смерти. Лабарна, когда вернётся из похода, за такое ни за что не помилует!