Риск. Молодинская битва - Геннадий Ананьев

— Добро. Так и поступим. — И повернувшись к послам ханским, крикнул им: — Пленников, от вас бежавших, к утру соберем всех и вам передадим. Либо выкупим. Пушкаря за самовольство накажу сам. Он передо мною виновен, а не перед ханом. Выкуп за князя Оболенского отдаю сейчас. Определите, кого отрядите за деньгами.

— Именем хана повелеваю, — крикнул возглавлявший посольство мурза, — тех, кто стрелял, и тех, кто сбежал в город от своих хозяев, выдать сейчас!

— Хан твой для тебя повелитель, а не для меня! Будет так, как я сказал! Упираться станете, ничего не получите. Даже за князя Оболенского выкуп. — И махнул рукой собравшимся на колокольне. — Аида вниз. Довольно из пустого в порожнее переливать.

Снизу прокричали:

— Высылай выкуп за князя. Все остальное решит Мухаммед-Гирей, да благословит его Аллах.

— Своего человека из ворот не выпущу. Отрядите от себя одного. Всем остальным стоять на месте. Учтите, пушки у нас заряжены.

Деньги были переданы быстро через едва приоткрывшиеся ворота, и тут же воевода разослал по всему городу глашатаев со сборщиками пожертвований, а сам с князем Оболенским принялся еще раз осматривать, все ли готово к отражению врага.

На стенах ратники не дремали. Горели и костры, которые поддерживали горожане-добровольцы под котлами с водой и смолой; поступали сведения воеводе и князю, что сбор денег на выкуп пленников идет споро — настроение у Хабара-Симского и Федора Оболенского было приподнятое еще и оттого, что татары не напали сразу и, похоже, не нападут вовсе.

Во второй половине ночи, когда подсчитали пожертвования, сникли и воевода и князь: средств хватало на выкуп лишь двух третей сбежавших в город пленников, и пришлось ломать голову, как поступить в создавшемся положении.

Подсказал один из купцов, внесший, кстати, две сотни золотых рублей. Он начал с того, что как мог успокоил Хабара-Симского:

— Не огорчайся, воевода, не осуждай горожан. Они себе не враги. Отдали они все, что могли. Только прикинь, посильно ли городу откупить столько христиан? Вот я весь свой капитал, почитай, вытряхнул, а едва на четверых его достанет. А что ремесленник захудалый может пожертвовать? Слезы. Иль дворня боярская? Самих же бояр в городе раз-два и обчелся. А беженцев сколько? Что они могут? То-то. Ты, воевода, чем зря расстраиваться, поступи так: сведи всех, кто к нам перебежал, на площадь у торговых рядов и кинь жребий. Кому что Бог даст. Твоя совесть чистой останется, не придется ей остатние дни жизни твоей тебя мучить.

— Дельно, — поддержал Оболенский. — Весьма дельно. На том и порешили. Хабар-Симский велел, как и предложил купец, всех беженцев собрать у торговых рядов. Сам вызвался объяснить им, что не на всех собран откуп и что у Всевышнего в руках доля каждого.

Готовились к жеребьевке, а затем тянули жребий, почитай, до самой зари. Тем, кому не повезло, побрели к площади у главных ворот. Священник надвратной церкви принялся кропить святой водой каждого, прося Господа Бога, чтобы простил он всем несчастным грехи их, призрел их в будущем, не дал бы погибнуть душам их; сердобольные женщины несли пироги и сдобу, молоко и сало — на площади создалась обстановка грустной торжественности, и несчастные, которых город выдавал татарам, не уносили с собой обиду на горожан.

Ждали рокового часа — послов ханских. Но когда вовсе рассвело, дозорные на колокольне надвратной церкви с удивлением сообщили:

— Стана татарского нет! Всю ночь костры горели, а теперь вот пусто. Только костры дымят.

Сам воевода поспешил на колокольню. Верно, татарских шатров нет.

«Иль задумали каверзу?! Обратно к Москве пошли? Скорей, весть лазутчика, от бывшего слуги князя Воротынского сбылась…»

Немедля, послали казаков разведать. Из нескольких ворот сразу. Вернулись казаки вскорости с радостным сообщением: татары ушли.

Площадь ликовала, а воевода Хабар-Симский поведал князю Оболенскому сокровенное:

— Выходит, князь, разумно я поступил, поверив вести от верного князю Воротынскому человека. Не лез на рожон, а тянул время. Сейчас бы самый раз вдогон пуститься, много бы караванов отбили, тысячи бы полоняников вызволили. Увы, бодливой корове Бог рогов не дал…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Боярская дума собралась на совет. Царь Василий Иванович повелел, чтобы никто не смел проявлять нерадивости, а все бы думные прибыли в Золотую палату. Оттого бояре и облачились в самые дорогие шубы, усыпанные жемчугом, оттого и шапки горлатные выбрали самые высокие, а поднимались по ступеням крыльца осанисто, гордо неся свою знатность. Непроницаемо торжественны лица, словно застыли величественно.

А в душах — смятение. Тревожатся сердца боярские, упрятанные под дорогими мехами. Мысли тоже тревожные, мятущиеся. Вопросов много. Очень много.

Отчего в Золотой палате? Послов никаких. Гостей знатных, кому бы честь такую оказывать, тоже в Москве нет. Не слыхивали, во всяком случае, бояре о таковых. Лишь рязанский воевода Хабар-Симский прибыл в стольный град по повелению государя. Но не ему же такой почет?

Самое главное же беспокойство вызывало то, что много времени прошло, а царь Василий Иванович не сказал еще своего слова о сраме, который пережила Москва от нашествия братьев Гиреев. Каждый из бояр прикидывал, нет ли в тех промахах, которые тогда случились, и его вины, не окажется ли он в опале. А то, что царь нынче может раздать всем сестрам по серьгам, бояре не сомневались. Только никак не могли взять в толк: отчего дума в Золотой палате?

Менее всех беспокоился князь Иван Воротынский. Безмятежная радость не покидала его вот уже какой день. Да и как не быть ему довольным жизнью, если его палаты почти совсем не пострадали от пожара. Обнищали, конечно, после грабежа, что-то унесено, что-то порушено, челядь, однако, и казну, и меха самые ценные успела переправить в кремлевский терем. Жена-ладушка жива и здорова, но главное — родила во здравии сына. Наследника! Продолжателя рода! Сразу же, как татарва схлынула, стремянный Никифор доставил их в Москву на радость своему князю.

Знатно услужил!

Молодец, Никифор. Верный слуга. К тому же головастый. И в ратном деле смышлен да опытен. Смог сохранить град его удельный от разграбления и жену-роженицу уберечь. Честь и слава ему за это.

Опалы государевой, коей опасаются бояре, ему-то чего бояться. С самого начала царь не послушал его княжеского совета, а так все и вышло, как он, князь, сказывал.

Конечно, потом он мог бы упрямее стоять на том, чтобы Коломну не покидать, но воля князя Андрея — воля большого воеводы. Ему, князю Андрею, и ответ держать. Да еще юнцу Дмитрию Вельскому, который, запершись в Серпухове, всю обедню проспал. Он в первую голову ответчик.

Не только не беспокоился князь Иван Воротынский, он даже гордился собой. А причины тому имелись: не он ли предложил князю Андрею встать с царевым полком насмерть за Коломной. За жизнь свою не страшился. Не он ли добровольно, когда другие бояре отлынивали, предложил возглавить посольство к Магметке — тоже не к теще на блины прогулка!

Степенно и достойно поднимался по ступеням в Золотую палату князь Иван Воротынский, не ведающий, чем обернется для него предстоящая дума. Да ему и кланялись с подчеркнутым уважением все бояре, как сумевшему сговориться с Магметом-разбойником, отвести от Кремля угрозу полного его разорения.

Все привычно в палате: рынды-лебеди разметали крылья от царского трона вправо и влево; веселящий глаз блеск золота и эмали; меха, стеганные жемчугом. Не шелохнутся бояре, вдоль стен сидючи, терпеливо ждут выхода государя. Прошел князь Воротынский к своему месту, по роду его предназначенному, и тоже молча, не ерзая, не проявляя нетерпения, стал ждать.

Государь не спешил с выходом к думным, томя души боярские. Уже все в сборе, о чем ему наверняка донесли, и надо же — медлит. Чего бы это ради? К добру ли? К худу ли?

Появился наконец. Лицо не грозно, но и не источает довольства. Сел на трон и молвил с добротой в голосе:

— Слава Богу, бояре думные, шертная грамота возвернулась ко мне. Слава Богу!

Выдохнула палата негромко, но дружно:

— Слава Богу. Господу нашему…

— А земной герой — окольничий Иван Хабар-Симский…

Царь поднял руку, и в палату, в сопровождении дьяков, ведающих царевой писцовой книгой, вошел сам земной герой. Не очень-то уютно, похоже, почувствовал он себя, выставленный как бы на суд чинных шапок и шуб.

А царь подливает масла в огонь:

— Поведай, слуга мой верный, как послов Магмет-Гирея-разбойника вокруг пальца обвел?

— Заслуга моя невелика, — начал новоиспеченный окольничий. — Мне весть дал через посланца неведомый мне нойон, верный человек, как посланец сказывал, князя Воротынского. Два важных слова в той вести… Дашкович нудит Магмет-Гирея дать для раззору город, оттого что мало поживились казаки, к Угре в основном направленные. Но штурма не предлагал, хитростью, дескать, намерен ворота отворить. А Дашкович — атаман всем известный своим коварством. Когда мы с Крымом союзничали, он что удумал: литовскую рать в татарские одежды обрядил, чтобы, значит, мы мечи на Крым подняли за то, что якобы не держат татары слова. Вот я и — ушки на макушку. Не обвел бы вокруг пальца атаман-хитрюга. Еще одно слово нойона важное: спешит хан домой, Астрахань на него готовит поход. Долго никак у города не задержится. Потому и начал я волынить, время затягивать.