Солнечный зайчик - Джулия Тиммон

И здесь ни души. Нет даже Пушика в клетке. Выхожу из дома и на крыльце сталкиваюсь с Грегори. Смотреть в его честные грустные глаза не хватает храбрости, и я трусливо потупляюсь.

– Ходили с Пушем на прогулку, – объясняет он сдержанным голосом, совсем не таким, каким разговаривал вчера вечером. – Это тебе.

Приподнимаю голову и только теперь замечаю в его руке букетик диких цветов. Нежные безыскусные красные лепестки и зеленые листики настолько прекрасны, что заткнут за пояс самую дорогую и замысловатую композицию из городского цветочного магазина.

Беру цветы и невольно прижимаю их к сердцу. Глаза наполняются слезами, и бороться с ними нет смысла. Снова опускаю голову и чувствую, как по щеке скатывается первая прозрачная слезинка.

– Кимберли! – Грегори прижимает меня сильной рукой к груди, но я, вдыхая его головокружительный запах, тотчас отстраняюсь, чтобы совсем не раскиснуть. – Кимберли… – растерянно бормочет он. – Я чем-то обидел тебя вчера? Да? Когда ты убежала, я хотел броситься за тобой следом, но подумал, что тебе нужно побыть одной… Может, не стоило торопиться с…

Смеюсь нервным прерывистым смехом, изо всех сил пытаюсь удержать слезы, а они предательски текут и текут. Вытираю щеки тыльной стороной ладони и стараюсь сделать вид, что сама не понимаю, из-за чего плачу.

– Может, принести воды? – предлагает Грегори, хмуря брови.

Меня начинает злить собственная несдержанность. Говорю себе, что, если сейчас же не успокоюсь, буду до конца дней краснеть при воспоминании об этих минутах. Не исключено, что они у нас последние… И что именно такой, какой буду в эти минуты, я и останусь в памяти Грегори. Набираю полные легкие воздуха, выдыхаю и неестественно широко улыбаюсь.

– Нет, спасибо, ничего не нужно. И ничем ты меня не обидел, об этом даже не думай. Ты все сделал здорово – все, с самого начала. Иначе… правда выглядело бы пошло… – Мысли перепрыгивают с одного на другое. Смотрю на озадаченное лицо Грегори и пытаюсь сосредоточиться. – Только вот… – Голос обрывается.

– Что? – негромко спрашивает он.

Опять дурацки прерывисто и слишком громко смеюсь. А ведь впору рвать на себе волосы. Резко умолкаю и едва различимо произношу:

– Нам нужно поговорить.

Грегори кивает.

– Конечно. Только занесу Пушика.

Пушик… Мой ненаглядный меховой малыш. Вчера вечером и все сегодняшнее утро я о нем почти не вспоминаю. Хорошо, что рядом есть более ответственный и надежный Грегори. Пока есть…

– Все. Он сыт, нагулялся, витамины принял и, по-моему, вполне доволен жизнью, – говорит Грегори, выходя на крыльцо. – Где будем беседовать? Может, пройдемся?

Киваю. Да, так лучше всего. Ходьба меня успокаивает. Спускаемся по ступеням с крыльца, и мой взгляд вдруг падает на букетик в собственной руке.

– Ой, подожди! Их же надо поставить в воду, а то погибнут. – Не дожидаясь ответа, разворачиваюсь и возвращаюсь в дом. Зачем я это делаю? Чтобы потянуть время? Еще хоть на пять минут отдалить самое страшное? Или правда из жалости к безмолвным цветам? Наверное, и то и другое. Сложно сказать. Сейчас мне лучше вообще ни о чем всерьез не задумываться, ведь голова гудит, а чувства смешались и оплели душу вьюном – не разобраться ни в чем. Главное теперь – все рассказать. Печься об остальном, в том числе и о своей несчастной душе, буду после.

Наливаю в вазочку воду, ставлю в нее цветы, неторопливо расправляю их. Потом вдруг, подумав о том, что считанные секунды все равно не облегчат моей участи, а тяжкий груз лучше поскорее с себя сбросить, опрометью выбегаю назад, к Грегори.

Выходим за ограду прогулочным шагом. Эх! Почему день выдался настолько несвоевременно волшебным? Зачем воздух так дивно благоухает, а в лесу, хоть отсюда ее и не видно, так манит быстрая речка? Лучше бы лил дождь, а над головой темнели тучи. Неужели природа не догадывается, не чувствует?

Собираюсь с духом.

– Прежде всего, пожалуйста, запомни: то, какой я была две недели назад и какая теперь, – совершенно разные вещи. И мое отношение к тебе сейчас совсем другое… Я и подумать не могла… Никак подобного не ожидала. От себя… – Говорю сбивчиво и, наверное, не совсем понятно. Боковым зрением вижу, что Грегори до сих пор хмурится, но останавливаться нельзя, не то совсем потеряю логическую нить и второй раз будет уже не начать. – Я ведь была уверена, что отношусь к той немногочисленной группе людей, которым любить просто не дано…

Любить… В волнении облизываю губы. Заговорила о чувствах – самой не верится. А теперь должна признаться, что способна на последнюю низость.

– Но тогда, перед звонком тебе…

Приковав взгляд к темнеющим впереди деревьям, чтобы не видеть, как меняется лицо Грегори, перехожу к главному. Собственные слова звучат жестоко, убийственно, и кажется, что они не про меня и не про мою лучшую подругу – про отрицательных героев из бездарной книжонки. Закончить бы побыстрее, но парой фраз, увы, не обойтись, и объяснение выливается в долгий рассказ, от которого начинает звенеть в ушах. Наконец произношу последнее слово и останавливаюсь у самого леса.

Грегори сначала долго молчит, потом медленно опускается на траву, прижимает руки к лицу, чуть раскачивается из стороны в сторону и вдруг разражается неуемным хохотом. Я хватаюсь за голову, в ужасе думая, не свела ли его с ума моя история.

– Получается, это была единственная причина? – выдавливает из себя Грегори, еще смеясь. – Желание добраться до денежек моего семейства?

– Да нет же… не добраться до денежек… просто получить возможность… – Спотыкаюсь. Тут какие ни подбери слова, суть останется той же.

– А я сам, стало быть, нисколько тебя не интересовал? – спрашивает Грегори уже без смеха, наклоняясь вперед и впиваясь в меня взглядом пылающих глаз, теперь кажущихся почти черными.

– Гм… – Надо бы что-то придумать, изобрести хитрую ложь, которая была бы не совсем выдумкой, но и не чистой правдой. Но я не могу кривить душой и чувствую себя приговоренным к смерти узником, которого уже ничто не спасет, как ни лукавь. – Когда мы сидели на скамейке тогда, осенью, на меня как-то странно подействовал твой взгляд… Я что-то такое почувствовала, но… – Тоже опускаюсь на землю и принимаюсь, чтобы хоть немного успокоиться, рвать и бросать вокруг себя траву. – Потом возникло то же самое чувство, когда ты посмотрел на меня у Стивена… Я танцевала… В тот же вечер я и позвонила.

– И больше ничего? – разочарованно произносит Грегори, и меня охватывает предчувствие: сейчас он снова расхохочется и я от этого смеха оглохну.

Кашляю. Что говорить? Того, чего ждал от меня он, я совсем не чувствовала. Мне и в голову не приходило, что буквально через неделю я по уши в него влюблюсь.