На городских холмах - Эмманюэль Роблес

— Если вы действительно думаете, что можно… убить Альмаро на таком основании, это говорит о том, что в вас слишком много гордости, мсье Лахдар… Да, да, ибо в конечном счете вы хотели бы подменить собой правосудие человеческое и правосудие божье!

Попробуй пойми, как он говорит — ласково, иронически, строго? Как узнаешь? Голос его бесстрастен, лицо, как и всегда, ничего не выражает.

Я вскочил с кресла. Он тоже поднялся.

— Мне нужно идти…

— Ну да. Только мне хотелось бы вам сказать еще вот что… Мсье Лахдар, чтобы обрести бога, нужно большое смирение…

У меня невольно вырвался нетерпеливый жест, но он как будто его не заметил. Мне не нравилось, когда он напускал на себя вид этакого святоши. В голове промелькнула мысль, что, быть может, я вижу его в последний раз. Его глаза тревожно светились в складках высохшей кожи. Мне почудился в них какой-то необычный блеск. Но я подумал о том, что машина летит по дороге, что она все ближе и ближе к Алжиру, и я легко выдержал его взгляд.

Я еще не забыл его замечания насчет моей гордости и поэтому спросил намеренно безразличным тоном:

— Что бы вы сделали, узнав после полудня, что Альмаро ухлопали?

Я допустил ошибку, задав этот вопрос. Я почувствовал растерянность перед этим ужасным лицом, ставшим вдруг фиолетовым от глубокого душевного волнения.

— Я молил бы бога, мсье Лахдар, чтобы убийцей оказались не вы, — скорбно ответил Сориа.

Эта фраза взорвала меня! Я бросил ему «до свиданья» и метнулся к двери. Сориа пошел за мной, но я был уже на лестнице.

— Мсье Лахдар! — позвал он, свесившись через перила. — Мсье Лахдар!..

Не отвечая, я спускался по лестнице.

Солнечные лучи пронизывали пелену известковой пыли, которая забивалась в горло и разъедала глаза. На улице не было ни души. Единственная лавчонка в этих краях — «Бакалея» — была закрыта. Я притаился в саду неподалеку от виллы Альмаро. Я опасался, что места эти охраняются, и потому залез сюда, перебравшись через невысокую стену, выходившую в переулок. Камышовый плетень, идущий вдоль решетки, довольно хорошо скрывал меня от взоров прохожих. Я выстрелю в машину, как только она остановится в тридцати метрах от меня. Потом я удеру по той же самой дороге, по которой пробрался сюда.

Я присел на корточки в голубой ажурной тени огромной смоковницы. Под ее листьями звенела мошкара. Было уже больше одиннадцати. Может быть, Альмаро задержался? Или по дороге случилась какая-нибудь поломка? Это ожидание изматывало мне нервы.

В пятидесяти метрах от меня, среди деревьев, виднелся дом, к которому примыкал этот сад. То и дело я посматривал на него. Хоть он и казался необитаемым, я все же держался настороже. Ведь жалюзи на окнах могли быть опущены и из-за жары. Стоило только показаться какой-нибудь автомашине, как я весь напрягался и сердце начинало нещадно колотиться в груди. За время ожидания я научился отличать издалека пыхтение троллейбуса от гудения автомобильного мотора.

Минутами наступала тишина, казавшаяся мне нескончаемой. Колени подгибались, губы стали сухими, как промокашка.

Иногда я закрывал глаза и начинал считать про себя, чтобы время бежало быстрее.

Когда покажется машина, я должен полностью владеть собой. Я прицелюсь как можно точнее.

…Жара.

По руке ползают муравьи. Это ощущение отвратительно.

Опять машина! Нет, не его…

По тротуару идет девушка. Она проходит всего в нескольких сантиметрах от меня, по ту сторону решетки и камышового плетня, но не замечает меня. Хорошенькая… У нее стройные ноги…

Сейчас, должно быть, не меньше половины двенадцатого. Капли пота катились у меня по лбу.

И вот тут-то за спиной я услышал шаги. Я порывисто обернулся. Какой-то человек направлялся в мою сторону. Может быть, это хозяин виллы? Меня он еще не заметил, — ветки смоковницы свисают низко над землей. Сейчас он меня увидит и примет за вора… Начнет орать… Это старик в соломенной шляпе. У него седая борода. Идет он медленно. Сейчас он меня увидит!.. Быть понахальнее. Я выпрямился и пошел вдоль решетки, чтобы подождать его у аллеи.

Я проклинал этого остолопа. Но вот он задрал кверху нос и остановился как вкопанный, заметив меня в десяти метрах от себя.

Если он закричит…

Старик разглядывал меня со злобным, недоброжелательным видом. У него мерзкая морда с тонкими губами и серо-голубыми глазами.

— Ты что тут делаешь? Как ты сюда попал?

Его скрипучий разъяренный голос будто царапал мне нервы. Я ответил:

— Иду вот предложить вам масло.

— Что? Масло? Но как ты сюда вошел?

Я притворился изумленным, но в его нахмуренном лице все еще сквозила подозрительность.

— Да через калитку же, вон там!

А про себя подумал: «Если калитка закрыта, сейчас начнется…»

Но днем калитку редко закрывают на засов…

Старик проворчал:

— Она включена в электросеть. Когда калитку открывают, у меня звонит звонок…

Он стоял неподвижно, соединив вместе пятки, и недобро смотрел на меня.

— Может, в сети повреждение? Разве так не бывает?

Я попытался улыбнуться. Если он продолжит этот приятный разговор, машина может проскочить, и опять все пойдет прахом. Я чутко прислушивался к гулу моторов. Если появится машина Альмаро, я оттолкну старика, брошусь к решетке…

— А что у тебя за масло?

— Кабилийское. Масло что надо! Привезли из Фор-Насьональ.

— Почем?

Цены черного рынка были мне известны: двести франков литр. Но мне хотелось поторговаться — без этого пришлось бы уйти из сада и перейти улицу, а так я рисковал не только пропустить машину, но и попасть в руки какого-нибудь полицейского.

Я ответил:

— Двести двадцать пять франков литр.

— С ума сошел!.. Пошел вон! Проваливай! Вор!

Бесполезно возмущаться. Сохраняя видимость спокойствия, я возразил:

— Да ведь масло превосходное. Потом пожалеете. Это не та дрянь…

— Ну конечно! Две недели назад жена покупала по сто восемьдесят…

Когда он говорил, казалось, будто рот у него набит шерстью.

Я воскликнул, притворяясь чуточку возмущенным:

— Сто восемьдесят! Не богато!..

— Ни франка больше. В Кабилии оно обходится тебе по двадцать франков… Известное дело…

Ах ты, чертова обезьяна! Так бы и съездил ему по физиономии!

— Но я ведь рискую! К тому же приходится пробираться пешком!

— Что ж, в таком случае — делать нечего. Убирайся!

— Для вас — двести десять франков…

— Нет! Пошел вон!

Он ткнул пальцем в сторону калитки, и его разъяренные, налившиеся кровью глаза вылезли из орбит.

Но мне были знакомы все эти штучки. Не повышая голоса и пытаясь улыбнуться, я сказал:

— Двести франков. Я сам заплатил за него сто восемьдесят… Уж не хотите ли вы…

Пронзительно сигналя, по улице промчался троллейбус.

Старикашка размышлял, подергивая себя за бороду. У-у, старая дохлятина!..

— Сто девяносто, — отрезал он.

Я развел руками: мол, делать нечего, уступаю, но очень огорчен подобной жертвой.

— Где же твое масло? — опять с подозрением спросил меня старикан.

— Я принесу его вам сегодня вечером. Сейчас здорово следят. Днем я только собираю заказы.

— Тогда два литра.

— Хорошо.

— По сто девяносто франков.

— Ну да.

Вдруг затрещал мотор. Рука моя скользнула в правый карман… Нет, не то… Теперь придется уходить. Ох, до чего же я ненавидел этого старого кретина! Втянув щеки, он с любопытством уставился на меня. Что делать? Я сказал как можно небрежнее:

— Но у меня нет посуды.

— Как, как? Это еще что?

— Дайте мне бутылки.

Снова на его лице промелькнуло недоверие.

— Ага! Вон оно что!.. Ты, значит, хочешь забрать бутылки, а потом ищи ветра в поле! А тебе известно, почем нынче бутылка? Пятнадцать франков штука! Пятнадцать!..

Я возмутился:

— Неужели вы мне не доверяете?

— Ни на грош, — отчеканил он, вскинув вверх подбородок, чтобы его ответ звучал еще убедительнее.

— Ну что ж, а вот я вам доверю. Держите пятьдесят франков задатка за две бутылки.

Вид у него был очень удивленный.

На улице по-прежнему стояла тишина.

— Ладно, согласен, — наконец ответил он.

Снова во мне зародилась слабая надежда.

Он не смотрел на меня, глаза его беспокойно бегали.

Я протянул ему бумажку. Он сунул ее в карман, причмокивая губами точно так же, как это делала Флавия.

— Хорошо. В таком случае иду за бутылками, — заявил он.

— Вот и прекрасно.

— Но стой здесь. Дальше не ходи.

— Я подожду вас у ограды.

Должно быть, моя покладистость показалась ему подозрительной. Он не двинулся с места и, водя указательным пальцем у себя под носом, весь ушел в свои мысли. Я чувствовал, что старикашка колеблется. По спине у меня градом катился пот.