Алиби для красавицы - Наталья Александрова

Так вот, в данном случае с ногами, как с изумлением я убедился, у Сони было все в полном порядке. Обычно рост человека зависит от длины ног, уж я-то знаю, в свое время интересовался. У маленьких женщин в особенности: ноги обычно короткие. Но эта девушка была пропорциональна, как восточная статуэтка – просто очень миниатюрна.

Она почувствовала мой взгляд и обернулась.

– Вы ведь не откажетесь выпить чаю? – спросила она.

Фу-ты ну-ты, какое обращение! Прямо как в салоне Анны Павловны Шерер!

Не подумайте плохого, я не выпендриваюсь. И про салон Шерер ввернул просто так. Это из школьных уроков литературы, из «Войны и мира». Там в самом начале описывается такой салон, где они все сидели и культурно беседовали. Скажу сразу: дальше салона я в «Войне и мире» не продвинулся. Вовка Околевич – человек терпеливый, он дошел до начала третьего тома. А все четыре в нашем классе не прочел никто, даже отличница Ленка Косолапова. Я лично против Льва Толстого ничего не имею, но четыре тома – это издевательство. Мы даже хотели написать в Комиссию по защите детства, но никто не знал адреса, так дело и заглохло.

Перед каждым уроком Околевич пересказывал мне краткое содержание заданных глав, а когда дошли до четвертого тома, учительнице и самой надоело.

– Разумеется, не откажусь, – улыбнулся я как можно приветливее.

– Тогда садитесь поудобнее, я вам налью.

Я умилился и сел. Ее бы к моей бабуле. Вот кто оценит такое обращение. Я представил себе, как сообщаю бабуле, что приведу в гости девушку. Она страшно обрадуется, потому что вбила себе в голову, что мешает моей личной жизни. Эх, бабуля! Не ты мешаешь, а гены!

И вот бабуля испечет свой знаменитый лимонный пирог, будет называть гостью «деточкой» и показывать ей мои детские фотографии. Ой, я сейчас заплачу!

– Я должна вас поблагодарить за спасение, – церемонно начала Соня. – Не перебивайте, я знаю, что это было трудно.

– Вовсе не трудно, – искренне возразил я. – У меня хорошая реакция, тело само реагирует, не ждет команды.

– Вы спортсмен? – спросила она, и, как я ни старался, не мог уловить в интонации ни одной пренебрежительной нотки.

Я рассказал, что немного знаком с карате и хорошо бегаю. И еще с детства занимаюсь акробатикой и хорошо владею своим телом. Я старался не очень хвастаться.

– А вы можете разрубить кирпич? – задала Соня традиционный вопрос.

Глаза ее восторженно блестели, они оказались не темные, а серые, очень большие. И вообще она разрумянилась и выглядела довольно хорошенькой. Совсем не та запуганная пичуга, которую я встретил в филармонии. На миг мелькнула мысль, что в филармонию-то я пошел за делом. И что не в моем положении сидеть и разводить чайные церемонии с посторонними девушками. У меня следователь Громова висит на хвосте, как консервная банка у бездомной собаки.

Но я легкомысленно отогнал эту мысль и объяснил Соне, что кирпич – это не самоцель. Разрубание кирпичей – работа на публику. И что кирпич я могу сломать ногой, а рукой могу разрубить деревянную доску приличной толщины. Но сейчас я демонстрировать своего умения не буду, чтобы не устроить погром в ее квартире.

Соня ответила, что верит мне на слово, и еще раз поблагодарила за спасение ее и ее скрипки.

– Наверное, вам никогда не страшно возвращаться поздно, – грустно сказала она, – вы можете справиться с целой толпой бандитов. А я боюсь даже одиноких прохожих… Скрипка не очень ценная, – пояснила она, – но все равно стоит довольно дорого, и вряд ли мне с моими заработками по силам будет купить другую. Тем более к этой я очень привыкла – она хорошая, немецкая, прошлого века.

Про скрипки я знал немного – в голове всплыло имя Страдивари. И еще то, что на такой скрипке играл Давид Ойстрах. И ее у него как-то украли. Но потом вернули или полиция нашла. Продать такую скрипку вор никак не мог: слишком она дорогая. А может, просто полиция в то время более ответственно относилась к своей работе, душу в нее вкладывала.

– Не очень ценная – это, конечно, относительно, – продолжала Соня болтать как ни в чем не бывало, – скрипка стоит больше двух тысяч долларов. Но у нас говорят: «Не имей Амати, а умей играти».

Хоть я и не знал точно, кто такой Амати, но очень рассердился. Рассказывать такие вещи совершенно незнакомому человеку! А вдруг я сейчас оглушу ее, ограблю и уйду? Разумеется, я совершенно не собираюсь этого делать, но надо же соблюдать осторожность…

Только я раскрыл рот, чтобы нарушить неловкое молчание, как раздался звонок мобильника девушки. Соня вздрогнула, мгновенно побледнела и выронила чашку. Она помедлила, растерянно оглянулась на меня, но телефон трезвонил очень настойчиво. Наконец Соня встала с места и с видимой неохотой пошла в комнату с маленьким телефончиком в руках. Она оставила дверь открытой, и я мог слышать разговор.

– Да… – еле слышно бормотала она, – да, я… Конечно, как всегда…

Тут она надолго замолчала, очевидно, слушала, что ей говорят. Я тихонько встал со стула и подошел к двери, стараясь держаться так, чтобы меня не было видно из комнаты. Соня слушала, прижав к уху трубку, и снова выглядела очень напряженной.

– Послушайте! – неожиданно прервала она своего собеседника. – Дело в том… что я сейчас очень занята. Вы не могли бы перезвонить попозже?.. Да, когда будет удобно… – она послушала еще немного, – нет, просто я репетирую и не хотела бы отвлекаться.

Она положила телефон на тумбочку и повернулась к двери, но я уже сидел за столом и прихлебывал остывший чай. Соня вошла на кухню с опущенной головой.

– Что-то случилось? – осторожно спросил я.

– Нет-нет, так, случайный звонок, – рассеянно ответила она. – Так о чем мы говорили?

– Мы говорили, что вам страшно ходить поздно вечером одной. Так я могу показать несколько приемов – самых простых. От компании хулиганов они не спасут, но от одинокого прохожего мерзавца могут помочь.

Я сказал это совершенно неожиданно для себя, но она вдруг ужасно обрадовалась, даже глаза заблестели.

– Это замечательно, только… – она просительно заглянула мне в глаза, – можно в следующий раз? Мне и правда нужно репетировать.

– Все понял, я и так уже засиделся.

– Нет-нет, я очень рада, что мы познакомились, – залепетала Соня.

– А разве мы познакомились? Вот, держи. – Я протянул ей визитку.

Околевич напечатал их на своем шикарном принтере штук двести. Там был мой адрес, телефон и номер электронной почты.

– Когда будешь свободна, сама мне позвони.

– Журавлев Андриан… – тебя зовут Андриан?

Совсем забыл, я ведь представился ей Андреем.

– Терпеть не могу свое имя! – в сердцах сказал я. – С детства ненавижу.

– Я тоже свое имя ненавижу. Софья – это что-то ископаемое… Тебя в школе дразнили? – со знанием дела спросила она.

Я ответил, что дразнили, и назвал ей самые приличные из моих кличек. Она, в свою очередь, призналась, что дразнили ее «Соня-Засоня», а самое обидное прозвище – это «Софья Ковалевская». Потому что с математикой у нее всегда были проблемы.

Я хотел попросить показать мне скрипку, но побоялся, что она не так поймет. Может быть, в следующий раз? Хотя вряд ли он будет, следующий раз…

Но Соня сказала, что будет ждать моего звонка, на том мы и распростились.

Едва дверь квартиры захлопнулась за Андрианом, телефон снова зазвонил. Соне мучительно не хотелось брать трубку, она почти не сомневалась, что снова звонит тот же самый человек, но телефон звонил и звонил, как сверла ввинчивая звонки в ее голову. Она подошла к аппарату и ответила.

– Почему ты так долго не брала трубку? – раздался хорошо знакомый голос, как всегда звенящий от странного, нездорового возбуждения. – Ты не одна? У тебя кто-то есть?

– Нет, у меня никого нет, – ответила она устало, – я репетировала. – И, чуть помолчав, добавила еле слышно: – Зачем вы звоните мне?

Эта фраза неожиданно подействовала на ее собеседника. Быстро, возбужденно, захлебываясь словами, словно боясь не успеть выговорить наболевшее, он заговорил:

– Я слушал твою музыку… Твою скрипку. На свете нет ничего прекраснее. Впрочем, я уже говорил тебе об этом. Я слушаю твою скрипку каждый день… Никто не понимает эту музыку лучше, чем я, никто не понимает тебя лучше, чем я…

– Спасибо, это очень лестно, – перебила Соня этот горячечный монолог, – то, что вы говорите, чрезвычайно приятно, но я хотела бы…

– Остальные ничего в этом не понимают. – Он продолжал говорить, совершенно не слыша ее ответов, и ей стало страшно, как всегда становилось страшно от звуков его голоса.

Казалось, он говорил ей комплименты, желал ей только добра, но сама его маниакальная одержимость, болезненная напряженность голоса пугали Соню.

– Скоро конкурс, – продолжал он, – ты должна победить…

– Я репетирую, – произнесла она с нажимом, стараясь внушить этому ненормальному поклоннику, что своими звонками он отрывает ее от репетиций, – я готовлюсь к конкурсу.