Русская любовь - Борис Иванович Сотников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Неужели Зимин накаркал про судьбу?.."
В ушах стоял грохот воздушного урагана и работающих двигателей. Успокаивая себя: "Ведь самолёт же летит, не падает… Надо попробовать отжать ещё раз…", Сергей начал всё сначала. На этот раз расчётливее, не торопясь. И плита медленно стала отжиматься наружу. Самолёт увеличивал и увеличивал угол планирования, не чувствуя, что на его конце бьётся в конвульсиях у последней черты надежды ещё живая, не оборвавшаяся судьба.
Зимин, почувствовав свободное падение, открыл глаза, увидал на животе красную "грушу" от привязных ремней и потянул за неё. Ремни разлетелись в стороны, но его снова начало переворачивать головой вниз. Отталкиваться в таком положении от сиденья нельзя, оно было над ним. Он выждал…
Опять над головой синь неба. Тогда рывком сделал движение человека, вскакивающего с кресла, и сильно оттолкнулся ногами от упоров на сиденье — от "пола". И сиденье отделилось от него, освободив ранец парашюта, который находился в его углублении, как буханка хлеба в форме для выпечки.
"Кольцо!.. Пора дёргать кольцо!"
Правая рука потянулась к красной дуге вытяжного кольца на грудной лямке парашюта и дёрнула за неё. Секунды через 3 его сильно встряхнуло. Над головой расцвёл белый купол. Спуск сделался спокойным и тихим, поразительно тихим после грохота и пережитого напряжения.
"Жив! Спасён!" От животной радости, охватившей всё существо Зимина, бешено колотилось сердце, а телу стало жарко, несмотря на мороз, царивший в голубой высоте.
Успокаиваясь, Зимин переместил на ляжках ремни парашюта ближе к коленям и теперь не висел, как подвешенный на нитке солдатик, а смог сесть, удерживаемый сверху куполом. Посмотрел вниз. Зелено кругом, а впереди зеркально блестели озёра, болота — до самого горизонта. Над головой — бездонное прозрачное небо. Ух и здорово же это — уцелеть! Кажется, судьба отступила перед роковой дверью. На сколько?.. Неделю, год? На долгую жизнь? Ну, и хорошо, что неизвестно…
Несколько секунд он буквально наслаждался — жизнью, тишиной. Поправил на лице кислородную маску и только после этого вспомнил о радисте. Хотел отыскать его в небе, но не нашёл. Надо взяться руками за лямки парашюта на уровне глаз, скрестить их и держать так до тех пор, пока развернёшься в воздухе на 180 градусов. Зимин так и сделал.
Боясь смотреть вперёд на землю, где уже должен был виться чёрный столб дыма от взорвавшегося самолёта и вечной могилы Русанова, он сначала поискал в небе купол и тёмную точку под ним, но опять не нашёл. Радиста не было и в этой части неба.
И тут он заметил в воздухе свой самолёт. Целый и невредимый, тот продолжал лететь всё тем же курсом. За ним тянулся не чёрный след смерти, а белый, инверсионный, будто сама надежда. Однако Зимин был военным штурманом, а не восторженным художником-пейзажистом. Он трезво и снова безжалостно подумал: "Значит, радист почему-то не прыгнул…" Радость его померкла: вместо одного гроба будет теперь 2.
Смерть отвоёвывала своё профессионально.
В момент разгерметизации кабин Русанов проснулся от острой боли в ушах. Но тут же впал в обморочное состояние. Как и радист, он не выдержал резкого и неожиданного удара. И — его счастье, что полёт был не на максимальной высоте — перепонки просто бы лопнули. Кровь из ушей, вечная глухота… Но сначала — длительная потеря сознания и лёгкая смерть: без испуга и ужаса, когда самолёт выработает горючее, и камнем пойдёт вниз.
Продолжая в кабине полулежать, как и прежде, ничего не поняв со сна, а теперь находясь в бессознательном положении, Русанов летел с закрытыми глазами, не шевелясь, и истребители, шедшие у него по бокам, не заметили никаких перемен в нём. Даже поза была всё той же. Вот только самолёт его почему-то перешёл на лёгкое снижение…
Вывалился, наконец, из своей мышеловки радист. Добрая сегодня судьба уступила спасительную лотерею и ему. Белый купол его парашюта хотя расцвел в небе далеко от того места, где был штурман, но всё же расцвёл, и тоже счастливо начал снижаться. А люк, из которого он выпал, сразу же прикрылся. Плиту прижало встречным вихрем, она была похожа снова на кору, отставшую сантиметра на 2 от ствола пересохшего дерева, и давала чуть заметный момент на планирование. Самолёт с Русановым плавно снижался…
Смерть не благодарят за отсрочку. И радист, ошпаренный радостью спасения, провожал улетающую от него могилу завороженным взглядом. Он и теперь не понимал, почему самолёт уходит вперёд, а не пикирует на землю. Поправив на лице кислородную маску, думал о том, что со штурманом уже не встретиться — слишком далеко тот остался. Русанову — ничем не поможешь. Выяснять причины, почему не открылся от вентиля люк — некогда. Надо спасать сейчас только себя… Не сломать ноги на приземлении. Найти сухих веток на кустарниках. Разжечь костёр. Сигналить ракетами, когда спасатели начнут кружить над тундрой на вертолётах. Делать всё, чтобы скорее нашли…
Командир истребительной пары уныло передавал на землю:
— "Сосна", "телега" в пике не вошла. Снижается со скоростью 2 метра в секунду. Угол — 10–12 градусов. Что дальше?..
— Как это "не вошла"? "41-й"! — удивлённо запросил Селивёрстов. — Хвостовой покинул "телегу" или нет?
— Покинул. Сначала выбросился передний, а хвостовой — почему-то задержался. "Телега" сделала только несколько клевков на пикирование. Но выровнялась!
— Не понимаю! — продолжал изумляться полковник на весь, слушающий их, Север. — А ты не путаешь, оба выпрыгнули или один?
Откуда было знать Селивёрстову, что радисты из его полка уже овладели секретом открытия входных люков задницей. Вот и удивляется человек. И уж совсем не мог знать о такой высокой "технологии" лётчик-истребитель. Он вообще не знал тонкостей устройств спасения на бомбардировщиках — хватало своих забот. С обидой в голосе он ответил:
— Ничего я не путаю: 2 — это 2!
— Куда идёт "телега"? — запросил Селивёрстов.
— Снижается в сторону совхоза оленеводов. Курс — 110.
И опять у командира полка сдавило сердце: "Вот тебе и безлюдный район! Видно, поторопились с прыжком вгорячах, и теперь Русанов может упасть на посёлок. Только этого не хватало! Сказано, "закон пакости". Придётся взрывать в воздухе…"
Как и Зимину 5 минут назад, командиру полка стало казаться, что у него шевелятся под фуражкой волосы. Но секунды шли, и, несмотря на то, что хотелось умереть уже самому, лишь бы не видеть всего этого, надо было решать, что делать дальше — он ещё
