Любовь на полях гнева - Стэнли Джон Уаймен

Мы очутились в полутемной узкой и длинной комнате с каменным полом и тремя бойницами вместо окон.

– Боже мой! Мы чуть было… – заговорил первым дю Марк, вытирая мокрый лоб. Его лицо было бледно как у мертвеца. – Теперь мы…

– Еще не выбрались из беды, – серьезно промолвил доктор. – Нам следует прежде всего поблагодарить виконта. Однако наше убежище раскрыто, и они идут. сюда!

Очевидно те, кто был на крыше собора, видели, как мы скрылись в двери, и указали толпе наше пристанище. Шум толпы был слышен уже у стен башни. Вскоре дверь задрожала от сильных ударов, а в узких бойницах показалось десятка два свирепых физиономий, осыпавших нас ругательствами. К счастью дверь была дубовая, обитая железом, какие делали в старину нарочно для таких случаев. Сломать ее будет трудно. Но слышать, как кричит и беснуется толпа, было довольно страшно. Страшно было чувствовать эту толпу так близко от себя, страшно было подумать, что вот-вот мы рискуем попасть в ее руки! Мы молча смотрели друг на друга. Оттого ли, что в нашем убежище было темновато, или от страха, но бледны как полотно были все. Молчание продолжалось недолго: впустивший нас сюда священник открыл другую, внутреннюю дверь и сказал:

– Сюда…

Рев и гул толпы почти заглушали его голос.

– Идите за мной, я выпущу вас через южные врата. Они могут догадаться об этом и опередить нас.

Легко догадаться, что после этих слов мы не теряли времени даром и со всех ног побежали за ним по узкому подземному коридору, сырому и темному. В конце его находилась лестница, по которой мы поднялись наверх, в новый коридор. Дверь, ведущая в него, была закрыта, и пока священник открывал ее, казалось, прошла целая вечность. Перешагнув порог, мы оказались в комнате, подобной первой, но на противоположном конце собора.

Священник открыл дверь, ведущую наружу. Длинная улица, идущая от собора к дому дворянства, была совершенно безлюдна.

– Мы добрались вовремя, – сказал я со вздохом облегчения.

Приятно было вдохнуть свежий воздух. Отходя от быстрого бега, я повернулся, чтобы поблагодарить спасшего нас священника.

Маркиз де Сент-Алэ, следовавший за мной молча, также выразил ему свою благодарность, но вместо того, чтобы поспешить по безлюдной улице, затем в нерешительности остановился на пороге.

– Господин де Со, – заговорил он, не прибегая в этот раз к своей обычной насмешливости и самоуверенности. – Я должен поблагодарить и вас. Но, может быть, положение, которое мы взаимно заняли…

– Я не желаю говорить об этом, – прервал я. – А вот положение, о котором вы изволили говорить…

– А! – воскликнул он, пожимая плечами. – Значит вы все-таки избираете этот путь?

– Да, я избираю этот путь.

Кровь капитана Юза еще не успела засохнуть на шпаге этого человека, а он еще говорит со мной!

– Я избираю этот путь и должен вас предостеречь, – строго продолжал я, – что если вы будете далее гнуть свою линию, которая стоила уже жизни одному хорошему человеку, то она может повернуть и в вашу сторону, и это будет ужасно.

– Я по крайней мере не собираюсь просить вас защищать меня, – надменно сказал он и пошел беззаботно по улице, вкладывая на ходу шпагу в ножны.

За ним двинулся Луи. Доктор и дю Марк уже давно исчезли. Мне показалось, что проходя мимо меня, Луи на мгновение задержался, что он хотел сказать мне что-то, заглянуть в глаза, протянуть мне руку.

Но перед моими глазами возникло мертвое лицо и закатившиеся глаза Юза. Ни один мускул не дрогнул в моем лице, оно было как каменное, и я отвернулся к стене.

Часть вторая

I. На фонарь!

Из всех происшествий, случившихся с тех пор, как я вышел из комнаты, где заседал комитет, смерть капитана Юза больше всего врезалась мне в память. Я живо представлял себе, как он шел со мной в сад при соборе, как храбро встретил своих врагов. То и дело воспоминания о нем, полном жизни и энергии, поднимались в моей душе, вопиющей о его смерти. Это казалось мне ужасным, и я готов был возненавидеть человека, отнявшего у него жизнь.

Я знал до известной степени историю Юза. Я знал, что он занял ту небольшую сумму денег, что у него была, я знал, какие надежды он питал. Знал я и то, что он пришел сюда с твердым убеждением, что нашел выход из сложившегося положения… И вот теперь он лежит там, возле собора, окоченевший и бездыханный!

Мне было до такой степени жаль его, что я почти не думал о том, удастся ли Сент-Алэ окончательно спастись или нет. Прислушавшись, я убедился, что шум толпы затихает где-то в отдалении и что в городе все, более или менее, спокойно. Еще раз горячо поблагодарив священника, я простился с ним и пошел своей дорогой.

Кругом стояла такая тишина, что мои шаги гулко раздавались по мостовой. Хотелось бы знать, почему толпа, несколько минут назад пылавшая местью, теперь исчезла, оставив окрестности собора! Через несколько шагов это, очевидно, должно было выясниться. Я прибавил ходу и скоро вышел на рыночную площадь. Поразительно, но залитая солнцем площадь была также совершенно спокойна и безлюдна. Там и сям бегали, обнюхивая отбросы и высоко подняв хвосты, собаки. Около лавок на противоположной стороне рынка виднелось несколько старух. Кое-где торговцы запирали свои лавки. Но толпы, недавно заполнявшей всю площадь, хвостов около весов для хлеба, белых кокард уже не было. Это удивило меня несказанно. Недоумение мое продолжалось, однако, недолго. Тишина, царствовавшая меж высокими стенами переулка, стала сменяться каким-то глухим, тяжелым шумом, словно волны били о песчаный берег.

Я прибавил шагу и вскоре был уже у порога гостиницы. Сердце у меня сильно билось, когда я поднимался по лестнице.

В здании не было ни души: весь дом, казалось, вымер. Никого не было видно и слышно. Наконец я добрался до комнаты, где заседал комитет, и вошел в нее. Здесь, хотя и была жизнь, но также царило безмолвие.

За столом еще сидело с полдюжины членов комитета. Увидев меня, они вздрогнули, как люди, застигнутые за делом, которого стыдятся. Одни из них продолжали сидеть, положа локти на стол, другие, склонившись друг к другу, о чем-то перешептывались. Я заметил, что все они бледны и мрачны. Несмотря на то, что снаружи светило яркое солнце, меня невольно бросило в дрожь и на душе стало сумрачно.

Отца Бенедикта не было, но Бютон еще был здесь. Тут же находились нотариус, торговец овощами, два мелких дворянчика, один из священников и Дюри. Последний был бледен, как полотно, и на всей его фигуре лежал отпечаток ужаса. Можно было предполагать, что никто из них еще не знает того, что случилось, но всмотревшись в них, я сейчас же понял, что им известно все о дуэли и о буйстве толпы даже больше, чем мне самому. Многие из них, встретившись со мной взглядом, поспешили отвести глаза.