Зиновий Гердт - Матвей Гейзер

Очень важный, быть может, главный вопрос, поставленный в фильме сценаристом, но более всего режиссером Тодоровским — это вопрос о том, на чем должны основываться взаимоотношения между людьми, то есть что такое истинная дружба. По мнению автора фильма, главный герой его под уважением понимает прежде всего отношение к достоинству, к независимости личности. Он не раз высказывает мысль о том, что истинно добрые дела должны твориться только по зову души, по велению сердца. В это по-настоящему верят и автор сценария Володин, и режиссер фильма Тодоровский, и конечно же актер, сыгравший главную роль, — Зиновий Гердт.

Классик советского кино Сергей Герасимов говорил о фильме: «Я принадлежу к той категории зрителей, которым эта картина решительно нравится. Сильное впечатление произвел на меня последний эпизод, когда Кукушкин показывает свои фокусы на бульваре случайным зрителям, детям. Это логически замыкает всю цепь интересных размышлений художника. Есть для меня в картине удивительное открытие. Тодоровский как режиссер и вдохновитель изобразительного решения фильма (это и не мудрено — мы знаем его как талантливого оператора) проявил себя уже в предыдущих своих лентах. Здесь же привлекает его работа с актерами.

Ларионова — моя ученица. Я наблюдаю за ней с появления в институте до последних фильмов, в которых ее больше “фотографировали”, используя ее внешние данные. В этой картине у нее истинно художественное выступление. Ларионова искусно скрыла подлинный характер героини, даже в самом конце фильма, когда от нее уходит Кукушкин, у зрителя теплится надежда, что все еще уладится. Мне рассказывали авторы, что героиня должна была снова встретиться с фокусником, так было в сценарии. В подобном конце был большой соблазн, но авторы избрали другое решение, и я думаю, что фильм от этого стал более острым».

Ветеран советского кинематографа режиссер Лео Арнштам очень тепло говорил о картине и о том, что Тодоровский оказался смелым режиссером, потому что взял на главную роль Гердта, человека с такой «негероической» внешностью. Лео Оскарович сказал, что его покорил и удивил Гердт — «этот грустный, внутренне очень сложный человек. Он полюбится людям, которые посмотрят этот фильм… Некоторые сомневались, зачем тащить на экран такого странного, немножко искалеченного, травмированного физически и духовно чудака, каким предстает герой фильма Кукушкин. Володин не только ищет поэзию в простой, обыденной жизни, он художник, воспевающий талант в человеке… В этом же фильме Володин обрел своего режиссера. Тодоровский создал не просто хорошую картину, но и очень сложную, потому что шел совершенно непроторенным путем».

Рассуждая о фильме, Арнштам не случайно вспомнил незатейливый рассказ Анатоля Франса «Жонглер Богоматери». В одном соборе был замечен человек, который приходил туда с шарами и проделывал различные упражнения перед образом Богородицы. Когда этого чудака задержала полиция, он объяснил, что любит Богородицу и так как ничего лучшего, чем упражнения с шарами, делать не умеет, то свое искусство и приносит ей в дар. «Мне думается, что и “Фокусник” — один из вариантов этого старинного рассказа», — сказал Арнштам. Может быть, эти слова для кого-то станут приглашением к просмотру этого почти забытого сегодня фильма — единственного, напомним, из 76 фильмов Зиновия Гердта, где он сыграл главную роль.

Глава двенадцатая НЕ ОЧЕНЬ ВЕСЕЛЫЙ ФИЛЬМ

Может быть, я жив до сих пор потому, что Твардовский от души смеялся над моим Паниковским.

В 1966 году Михаил Швейцер и Софья Милькина приступили к съемкам фильма «Золотой теленок». Софья Абрамовна уговорила Михаила Абрамовича пригласить на роль Паниковского Зиновия Гердта. Швейцер уже попробовал на эту роль одного известного актера — Ролана Быкова, но остался недоволен. К слову сказать, именно Быков, выпускник Щукинского училища, привел Гердта на большой экран: он первый снял его в своих «Семи няньках» в 1962 году. До этого Зиновий Ефимович в кино не появлялся, хотя иногда читал авторский текст за кадром.

О кинопробах рассказывает Михаил Абрамович Швейцер: «Как только Зяма вышел на съемочную, сел, вздохнул, начал кряхтеть, мне стало ясно, что это не просто актер, который подходит на роль Паниковского, а нечто взятое прямо из жизни. Он был немедленно утвержден на роль, и мы мгновенно подружились». А вот что вспоминает Милькина: «Боже, что это было! Была неотразимая правда жизни. Совсем без старания и напряга».

По мнению Швейцера, Паниковский оказался таким живым и настоящим потому, что был взят не из одесского анекдота, а из реальной российской жизни: «Вот почему люди, даже не отдавая себе отчета, так хорошо воспринимают этот образ и по сей день. Никакой одесский анекдот не просуществовал бы так долго, если бы за всем этим не проглянула некая судьба своего времени и своей родины. Не знаю, правда ли то, что Зяма не был доволен тем, что страна его запомнила прежде всего Паниковским, но в любом случае бесполезно сетовать или не сетовать, быть довольным или не быть довольным тем, что твоя популярность складывается из материала менее серьезного, чем тебе хотелось бы, что ты прославился не в Шекспире и не в Достоевском…»

Обращение Швейцера к роману Ильфа и Петрова вполне объяснимо. Режиссер, с успехом снявший «Крейцерову сонату» и «Воскресение», захотел попробовать свои силы в жанре комедии. «Золотой теленок» с его комическими диалогами, мгновенно разобранными на цитаты, и смешными образами героев предоставлял для этого прекрасную возможность.

Впрочем, можно ли образ Паниковского отнести к смешным? Вот как размышляет об этом Софья Милькина: «Был Паниковский — часть живой русской жизни. Вобравший в себя всю эту многосложную киевскую жизнь (Киев тогда был тоже — Россия; и Российская империя сверкала серебряным самоваром на столе Михаила Самуэлевича). Была яркость, была мера, была сама жизнь, но еще ярче, еще живее самой жизни. Ни грамма притворства, ни грамма “игры”, ни миллиграмма нажима. Была высокая эксцентрика, ни на йоту не переступающая границ достоверности. Гердт аристократически естествен. Просто он близко знал этих людей и эту жизнь, подлежащую воскрешению из литературы обратно в реальность».

Без сомнения, и в Себеже, и в Москве 1930-х годов Гердт не раз видел таких вот Паниковских, выброшенных революцией на обочину жизни, ненужных, нелепых. Часто они были не в ладах с законом, но выглядели при этом не пугающими, как настоящие уголовники, а жалкими и даже трогательными. Созданный Зиновием Ефимовичем образ зрители называли «стопроцентным попаданием». Точнее всего об этом сказал Михаил Ульянов: «Когда я читал книгу “Золотой теленок”, я именно таким и представлял себе Паниковского. Именно с такой ногой, с таким баритоном бывшего барина… Именно такой конфликт Паниковского с миром мне и представился между строк… И когда ты видишь настолько снайперское попадание актера в роль, то радуешься еще больше!.. Радуешься и за него, и за себя, и за Ильфа и Петрова, за это негласное “единение”, за родство представлений». И снова размышления Софьи Милькиной: «Так воскрес из книги и живет, и будет жить Паниковский. Так и сам Гердт будет веселить и трогать, и утешать своей непокорной искренностью, нелживостью и печалью искусства миллионы мятущихся сердец».

Наверное, Гердту так удался образ Паниковского в «Золотом теленке» еще и потому, что он усмотрел в нем человека свободного. И это чувство свободы толкало его на ту жизнь, которую он прожил. Быть может, точнее других сказал об этом сам Михаил Абрамович: «В случае с Паниковским, которого Зяма исполнил легко и гениально, вся страна его запомнила именно по этой роли потому, что он вывел этот персонаж, как мы пытались вывести всю картину, из уровня анекдотичности на уровень узнаваемой реальности».

У самого Гердта отношение к роли Паниковского было сложным. Наверняка его раздражало, что многие видели в нем исключительно «человека без паспорта» из «Золотого теленка». Бывали случаи, когда не слишком культурные граждане встречали его на улицах криками: «Во, гляньте, Паниковский идет!» — так же как Фаину Раневскую доводили до белого каления фразой: «Муля, не нервируй меня!» И все же о своем герое артист вспоминал долгие годы, а со Швейцером дружил до конца дней своих.

Михаил Швейцер писал: «Кинорежиссеры очень зависимы от стечения обстоятельств, в смысле работы. Когда мы работали в Ленинграде, у меня по бедности не было пальто. Ходил в чем попало… И вот Зямка подарил мне шубу. Такую роскошную, бежево-белую, из искусственного меха. Она была не просто необычной, а жутко пижонской!.. Зяме она была велика, а мне пришлась в самую пору. Но эту шубу ожидала жуткая участь. Примерно через год я поехал в ней в Магнитогорск собирать материал для документального фильма о металлургах. И пока я ходил в этой шубе по литейному и доменному цехам, она из бежевой превратилась в черную. Но не в благородно-черную, а в беспризорно-страшное одеяние. Ни одна химчистка ее, разумеется, не взяла. Таким образом, Зяма, как Паратов, как щедрый русский купец, бросил с барского плеча шубу, а я, как бестолково-нелепый Карандышев, угробил ее почем зря…»