Монстры - Стивен Джонс

Кафе «Бесконечность».

Впервые он увидел ее зимой, в пьесе кабуки, что само по себе было неслыханно: даже в ультрасовременной Японии женщины не участвовали в представлениях кабуки. Это была вотчина мужчин, мужчины играли мужчин, мужчины играли женщин, и мужчины верили, что перед ними женщины, а еще они верили, что они сами женщины, — настолько сильна была их преданность искусству, настолько силен был их талант.

Сатоши заглянул в театр кабуки, только чтобы скрыться от надвигавшегося зимнего дождя. Странный выдался день — улицы покрылись льдом, а с неба лилась влага. Казалось, капли замерзали сразу, как только долетали до земли. Сатоши был нагружен пакетами, после того как прошелся по магазинам. Дело было в Гинзе, известном торговом районе Токио, куда он выбрался, чтобы купить новый костюм по случаю получения более высокой должности. Пакетов было много, начинался час пик, вот он и решил купить всего лишь входной билет и простоять один акт кабуки, пока стихия не уляжется.

Совершенно необъяснимо почему, но в тот день в театре оказалось много свободных мест, так что Сатоши сумел устроиться с удобствами. Отодвинули занавес[19], заиграла музыка.

Чудо.

Она танцевала снежного призрака, печально скользящего по белым просторам, переливаясь белым и голубым, олицетворяя глубочайшее одиночество, существо, порожденное трагедией.

А потом она превратилась в невесту: мгновение радости! Промелькнувшая снежинка!

А потом она стала цаплей, величественной и деликатной птицей. Он увидел окрыленное воплощение верности и терпения. Птица улетела — далеко, далеко, за снега.

Театр окутала тишина, затем послышались аплодисменты, настолько оглушительные, что Сатоши решил, будто аплодируют ему, и заплакал. За сценой он попытался найти актера, названного в программке Цукиносюки. Ни никто не видел Цукиносюке ни тогда, ни впоследствии.

Сатоши вышел из театра, пошатываясь от горя, на зимний дождь. Он полюбил танцующее существо. И покупки, и назначение, и само его существование стали бессмысленными по сравнению с красотой того танца. Как никогда прежде, он осознал незыблемость традиции, достойной поклонения. Перед тем, что существовало еще до тебя, не стыдно испытывать душевный трепет.

Неудивительно, что она тоже в это верила.

Сейчас, в компании Бакнер-сан, он сидел за кованым столиком в виде листьев и эротических цветов, со стеклянной столешницей. После короткого разговора официант принес Сатоши порцию абсента и — вуаля! — то, что они в Японии называли cafe au lait[20], а в Америке считалось капучино.

— Все равно что найти Святой Грааль, — произнес Сатоши, когда официант поставил перед его подопечной чашку кофе. — Теперь можно и умереть.

Бакнер-сан зашлась громким, долгим смехом и назвала его чудаком.

Пока они потягивали свои напитки, он ничего не мог с собой поделать — то и дело кидал взгляд на двери по другую сторону зала. Ее там не было, иначе он обязательно это почувствовал бы. Просто все его тело изнывало от желания, удушья, жары.

А затем: чудо.

Угасающее солнце начало опускаться, окрасив окна в оранжевый и алый, кроваво-красный, цвет умирающих птиц. Чувственный и нарочитый, не знающий стыда, этот красный цвет превратил залы кафе «Бесконечность» в полости бьющегося сердца.

— Ой, — пробормотала Бакнер-сан, — взгляните.

Она показала на зеркало, и на секунду он запаниковал. Медленно повернул голову и увидел свое отражение. В то же мгновение понял, что не доверяет ей полностью, и устыдился этого. Впрочем, он быстро пришел в себя и ничего не сказал, ожидая, что сейчас поймет, о чем болтает Бакнер-сан.

— Я словно истекаю кровью. — Она состроила гримаску. — Ужасно выгляжу!

— Ничего подобного.

Сатоши поднес рюмку к губам и отхлебнул горькой настойки. Глотать сразу не стал, чтобы вкус подольше задержался во рту, до тех пор, пока она его не поцелует.

— Вы очень галантны. — Бакнер-сан улыбалась и поворачивала голову то в одну, то в другую сторону. — Омерзительный вид.

— Нет, чудесный. Совсем как в кабуки.

Она приняла позу, наклонила голову и скосила глаза:

— Банзай!

Она ему очень нравилась. Он даже подумывал, не поделиться ли с ней тайной, не в том смысле, чтобы рассказать ей обо всем, а пригласить поучаствовать. Но, как она уже сказала, она была слишком приземленной натурой для этого. А он был чересчур эгоистичен.

Потом стемнело.

— Боже мой, мы просидели здесь больше часа! — сказала она, взглянув на часы. — А кажется, будто только пришли. — Она допила кофе. — Мне пора. — (Сатоши проглотил последние капли абсента и жестом попросил счет.) — Нет, нет, вы оставайтесь. Я поймаю такси.

— А как же ваши футболки с эмблемой «Хард-рок»? Это займет всего несколько минут, — сказал он, и тут случилось чудо.

На него нахлынули волны удовольствия, возбуждения, желания. Кровь в жилах буквально вскипела, он покрылся испариной, чувствуя, как теплеет тело. Тепло, бесконечное тепло, растопляющее последний снег, первый бесконечный весенний дождик. Соски у него затвердели, пенис ожил, тестикулы запульсировали от семени.

— Придется купить их позже, — сказала она, задохнувшись. — Мне сегодня вечером предстоит деловой ужин.

— Тогда прошу прощения. — С его стороны было вполне естественно извиниться, он ведь даже не спросил, располагает ли она временем.

Его лоб усеяли бусинки пота, он опустил руки на колени, потому что они подрагивали. Если бы он вышел из кафе «Бесконечность» сейчас, то, вероятнее всего, упал бы на улице от головокружения.

— Я отвезу вас в отель. — Сатоши попытался подняться из-за стола.

— Ни в коем случае, я поймаю такси. — Она остановила его рукой. — Не волнуйтесь, Нагаи-сан. Я справлюсь.

Официант бесшумно подплыл к их столику из стекла и металла. Сатоши подписал счет за напитки. Действуя осторожно, он поднялся из-за стола. Во рту остался привкус абсента и крови. Шрамы ныли и горели. Он промокнул лоб носовым платком и убрал его обратно в карман.

— Право, вам не стоит беспокоиться, — уверяла его Бакнер-сан, пока они шли к лифту. — Я сяду в первое свободное такси.

Они спустились на первый этаж. Сатоши казалось, будто его тянут за пенис сквозь потолок лифта обратно в кафе «Бесконечность», в задние комнаты над кафе. Она была там. Она была там, и она ждала, его богиня голубого снега.

— Смотрите, вот оно! — воскликнула Бакнер-сан и помахала рукой.

Машина мгновенно остановилась. Сатоши бывал в Нью-Йорке много раз, но теперь, вероятно, ему больше не видеть этого шумного суетного города.

— Большое спасибо, — сказала Бакнер-сан, забираясь в такси. Сатоши улыбнулся и назвал водителю по-японски точный адрес ее отеля. — Было очень приятно с вами пообщаться. Мне действительно жаль, что приходится так спешно уезжать.

— О, это вы меня простите, — ответил Сатоши. Его английский начал ухудшаться. — Это был пустяк.

Он решил заказать в кафе «Хард-рок» несколько футболок, чтобы их прислали в ее отель. Разных размеров и двух цветов на выбор, черный или белый. Но не так много, чтобы поразить ее. Просто произвести впечатление и, возможно (если вообще возможно чем-то пронять эту бойкую американскую даму), заставить ее почувствовать себя обязанной ему, а следовательно, и «Ni-Koku-Sangyo».

— Чао! — весело прокричала она, и такси унесло ее прочь, затерявшись среди машин и зданий Роппонги.

Сатоши покачнулся, вытирая лоб, и метнулся обратно к лифту. В кабине никого не оказалось. Он привалился к стенке и на секунду прикрыл глаза, потом отыскал кнопки и нажал одну, но не на третий, а на четвертый этаж кафе «Бесконечность», где его ждала она.

Он открыл двери и увидел ее такой, какой она часто перед ним являлась: Цукиносюке, кабуки-мастер, в кимоно, белом как снег, голубом как лед, с золотистыми цаплями, чьи вышитые крылья были длинными, до пола, рукавами потрясающего одеяния. Она медленно кружилась с белым как мел лицом, словно в гриме кабуки, ее черные глаза влажно поблескивали. Волосы были собраны в длинный хвост, который облаком спускался до бедер. Рот — крошечное красное пламя. В руках она держала два белых веера, которыми помахивала, как птица крыльями. Комната была типично японской — просторной, красивой, естественной: сёдзи[21] из рисовой бумаги, татами[22] на полу. Она стояла спиной к окну в обрамлении двух ирисов, нарисованных чернилами. Незашторенные окна не скрывали черноту ночи.

— Добрый вечер, — сказал Сатоши и замер дверь.

Она молча смотрела на него. Она вообще редко говорила. Стояла и медленно помахивала веерами, словно раздувала пламя в его крови.

Он снял обувь, одежду и подошел к ней. Она провела по нему своими веерами. Он открыл рот, а она сложила щелчком один веер и протянула ему. Он зажал его зубами. Она вытянула из рукава кимоно два белых шелковых шарфа, обошла его сзади и, привязав концы шарфов к вееру, завела их за спину и снова завязала на затылке, так что он уже не мог выплюнуть веер, который заткнул ему рот вместо кляпа. Глаза его слезились, словно от дыма. Тело трепетало.