Русь моя, жизнь моя… - Александр Блок

«Поздней осенью из гавани…»

Поздней осенью из гаваниОт заметенной снегом землиВ предназначенное плаваньеИдут тяжелые корабли.

В черном небе означаетсяНад водой подъемный кран,И один фонарь качаетсяНа оснеженном берегу.

И матрос, на борт не принятый,Идет, шатаясь, сквозь буран.Все потеряно, все выпито!Довольно – больше не могу…

А берег опустелой гаваниУж первый легкий снег занес…В самом чистом, в самом нежном саванеСладко ли спать тебе, матрос?

На островах

Вновь оснеженные колонны,Елагин мост и два огня.И голос женщины влюбленный.И хруст песка и храп коня.

Две тени, слитых в поцелуе,Летят у полости саней.Но не таясь и не ревнуя,Я с этой новой – с пленной – с ней.

Да, есть печальная усладаВ том, что любовь пройдет, как снег.О, разве, разве клясться надоВ старинной верности навек?

Нет, я не первую ласкаюИ в строгой четкости моей

Уже в покорность не играюИ царств не требую у ней.

Нет, с постоянством геометраЯ числю каждый раз без словМосты, часовню, резкость ветра,Безлюдность низких островов.

Я чту обряд: легко заправитьМедвежью полость на лету,И, тонкий стан обняв, лукавить,И мчаться в снег и темноту,

И помнить узкие ботинки,Влюбляясь в хладные меха…Ведь грудь моя на поединкеНе встретит шпаги жениха…

Ведь со свечой в тревоге давнейЕе не ждет у двери мать…Ведь бедный муж за плотной ставнейЕе не станет ревновать…

Чем ночь прошедшая сияла,Чем настоящая зовет,Все только – продолженье бала,Из света в сумрак переход…

«С мирным счастьем покончены счеты…»

С мирным счастьем покончены счеты,Не дразни, запоздалый уют.Всюду эти щемящие нотыСтерегут и в пустыню зовут.

Жизнь пустынна, бездомна, бездонна,Да, я в это поверил с тех пор,Как пропел мне сиреной влюбленнойТот, сквозь ночь пролетевший мотор…

«Седые сумерки легли…»

Седые сумерки леглиВесной на город бледный.Автомобиль пропел вдалиВ рожок победный.

Глядись сквозь бледное окно,К стеклу прижавшись плотно…Глядись. Ты изменил давно,Бесповоротно.

В ресторане

Никогда не забуду (он был, или не был,Этот вечер): пожаром зариСожжено и раздвинуто бледное небо,И на желтой заре – фонари.

Я сидел у окна в переполненном зале.Где-то пели смычки о любви.Я послал тебе черную розу в бокалеЗолотого, как небо, Аи.

Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзкоВзор надменный и отдал поклон.Обратясь к кавалеру, намеренно резкоТы сказала: «И этот влюблен».

И сейчас же в ответ что-то грянули струны,Исступленно запели смычки…Но была ты со мной всем презрением юным,Чуть заметным дрожаньем руки…

Ты рванулась движеньем испуганной птицы,Ты прошла, словно сон мой легка…И вздохнули духи, задремали ресницы,Зашептались тревожно шелка.

Но из глуби зеркал ты мне взоры бросалаИ, бросая, кричала: «Лови!..»А монисто бренчало, цыганка плясалаИ визжала заре о любви.

Демон

Прижмись ко мне крепче и ближе,Не жил я – блуждал средь чужих…О, сон мой! Я новое вижуВ бреду поцелуев твоих!

В томленьи твоем исступленномТоска небывалой весныГорит мне лучом отдаленнымИ тянется песней зурны.

На дымно-лиловые горыПринес я на луч и на звукУсталые губы и взорыИ плети изломанных рук.

И в горном закатном пожаре,В разливах синеющих крыл,С тобою, с мечтой о Тамаре,Я, горний, навеки без сил…

И снится – в далеком ауле,У склона бессмертной горы,Тоскливо к нам в небо плеснулиНенужные складки чадры…

Там стелется в пляске и плачет,Пыль вьется и стонет зурна…Пусть скачет жених – не доскачет!Чеченская пуля верна.

«Как тяжело ходить среди людей…»

Там человек сгорел.

Как тяжело ходить среди людейИ притворяться непогибшим,И об игре трагической страстейПовествовать еще не жившим.

И, вглядываясь в свой ночной кошмар,Строй находить в нестройном вихре чувства,Чтобы по бледным заревам искусстваУзнали жизни гибельный пожар!

«Идут часы, и дни, и годы…»

Идут часы, и дни, и годы.Хочу стряхнуть какой-то сон,Взглянуть в лицо людей, природы,Рассеять сумерки времен…

Там кто-то машет, дразнит светом(Так зимней ночью, на крыльцоТень чья-то глянет силуэтом,И быстро спрячется лицо).

Вот меч. Он был. Но он – не нужен.Кто обессилил руку мне? —Я помню: мелкий ряд жемчужинОднажды ночью, при луне,

Больная, жалобная стужа,И моря снеговая гладь…Из-под ресниц сверкнувший ужас —Старинный ужас (дай понять) …

Слова? – Их не было. – Что ж было? —Ни сон, ни явь. Вдали, вдалиЗвенело, гасло, уходилоИ отделялось от земли…

И умерло. А губы пели.Прошли часы, или года…(Лишь телеграфные звенелиНа черном небе провода…)

И вдруг (как памятно, знакомо!)Отчетливо, издалекаРаздался голос: Ессе homo! —Меч выпал. Дрогнула рука…

И перевязан шелком душным(Чтоб кровь не шла из черных жил),Я был веселым и послушным,Обезоруженный – служил.

Но час настал. Припоминая,Я вспомнил: нет, я не слуга.Так падай, перевязь цветная!Хлынь, кровь, и обагри снега!

Унижение

В черных сучьях дерев обнаженныхЖелтый зимний закат за окном.(К эшафоту на казнь осужденныхПоведут на закате таком.)

Красный штоф полинялых диванов,Пропыленные кисти портьер…В этой комнате, в звоне стаканов,Купчик, шулер, студент, офицер…

Этих голых рисунков журналаНе людская касалась рука…И рука подлеца нажималаЭту грязную кнопку звонка…

Чу! По мягким коврам прозвенелиШпоры, смех, заглушенный дверьми…Разве дом этот – дом в самом деле?Разве так суждено меж людьми?

Разве рад я сегодняшней встрече?Что ты ликом бела, словно плат?Что в твои обнаженные плечиБьет огромный холодный закат?

Только губы с запекшейся кровьюНа иконе твоей золотой(Разве это мы звали любовью?)Преломились безумной чертой…

В желтом, зимнем, огромном закатеУтонула (так пышно!) кровать…Еще тесно дышать от объятий,Но ты свищешь опять и опять…

Он не весел – твой свист замогильный…Чу! Опять – бормотание шпор…Словно змей, тяжкий, сытый и пыльный,Шлейф твой с кресел ползет на ковер…

Ты смела! Так еще будь бесстрашней!Я – не муж, не жених твой, не друг!Так вонзай же, мой ангел вчерашний,В сердце – острый французский каблук!

Авиатор

Летун отпущен на свободу.Качнув две лопасти свои,Как чудище морское в воду,Скользнул в воздушные струи.

Его винты поют, как струны…Смотри: недрогнувший пилотК слепому солнцу над трибунойСтремит свой винтовой полет…

Уж в вышине недостижимойСияет двигателя медь…Там, еле слышный и незримый,Пропеллер продолжает петь…

Потом – напрасно ищет око:На небе не найдешь следа:В бинокле, вскинутом высоко,Лишь воздух – ясный, как вода…

А здесь, в колеблющемся зное,В курящейся над лугом мгле,Ангары, люди, все земное —Как бы придавлено к земле…

Но снова в золотом тумане,Как будто неземной аккорд…Он близок, миг рукоплесканийИ жалкий мировой рекорд!

Все ниже спуск винтообразный,Все круче лопастей извив,И вдруг… нелепый, безобразныйВ однообразьи перерыв…

И зверь с умолкшими винтамиПовис пугающим углом…Ищи отцветшими глазамиОпоры в воздухе… пустом!

Уж поздно: на траве равниныКрыла измятая дуга…В сплетеньи проволок машиныРука – мертвее рычага…

Зачем ты в небе был, отважный,В свой первый и последний раз?Чтоб львице светской и продажнойПоднять к тебе фиалки глаз?

Или восторг самозабвеньяГубительный изведал ты,Безумно возалкал паденьяИ сам остановил винты?

Иль отравил твой мозг несчастныйГрядущих войн ужасный вид:Ночной летун, во мгле ненастнойЗемле несущий динамит?

Пляски смерти