Возвращение Цезаря (Повести и рассказы) - Аскольд Якубовский

Владимир Петрович стал бить Малинкина.

Он сразу пресек попытку Малинкина удрать — пихнул его на песок. Затем стал вколачивать ногу в малинкинские бока, в дряблый его живот. Пинал и спрашивал:

— А в почку хочешь?… В почку хочешь?…

— Уйди, — хрипел Малинкин. — Убьешь…

«И убью…» Владимир Петрович сгреб Малинкина и мокрого, осыпанного песком пихнул в лодку. Толкнул ее.

Лодка двинулась в туман. Малинкин сидел, держа бока. Лицо его озабоченное. Он прислушивался к чему-то в себе.

— Вот, помочусь кровью, — сказал он с упреком Владимиру Петровичу.

Разгон, приданный лодке, был силен: она вошла в уплывающий туман и скрылась в нем. Владимир Петрович крикнул вслед:

— Пикнешь, с потрохами съем! Все наружу выверну, малявка лупоглазая!

— Бандит, — отозвался Малинкин.

— Дрянь ползучая! — заорал Владимир Петрович.

Он умылся и успокоился. Да и неотложное дело ждало. Он занялся рыбой: снимал ее с крючков. С ершами не церемонился: наступал пяткой и выдирал крючок с жабрами и кишками.

— Черт их знает, как заглатывают, — ворчал он.

Так добрался до кастрючков. Они были ничего, энергичные. Владимир Петрович смоделировал ход малинкинской дремучей мысли. Тот, конечно, уверен: выкинет он кастрючков от греха в воду. Сначала так и хотел — не брался за них, авось уйдут с крючков. Но теперь он возьмет и употребит кастрючков. Обоих.

А хороши… Один кастрюк был на полкило, другой — верных два. Владимир Петрович засмеялся и сказал:

— Съем! Так их, Калинкиных-Малинкиных!

Сказал и оглянулся — никого нет вокруг? Он был один, только чернявый куличок бегал на своих красных ходульках. Взглянул на часы — шесть.

Пора завтракать.

Владимир Петрович не стал вынимать другие переметы, он спешил сварить уху: и соскучился за неделю, и деликатная это рыба — кастрючки. Следовало торопиться. Сначала надо ершей, как есть, в соплях, сунуть в кипяток. Когда сварятся, отцедить их и в отвар запустить кастрючка, да лаврового листика, да перчика, да пару картофелин. (Под ложечкой засосало, рот наполнился слюной.)

— А другого изжарю! — крикнул Владимир Петрович.

Эта мысль вдохновила Владимира Петровича. Нечто парящее появилось в нем. Не чувствуя веса, он засуетился. Туда-сюда, туда-сюда бегал Владимир Петрович.

С котелком — по воду, в лес — за дровами.

Повесил котелок и, встав на четвереньки, раздул костер.

Кастрючков Владимир Петрович, чтобы не уснули, обложил крапивой, ершей ополоснул. Как есть, непотрошеными, побросал их в котелок: забулькало, зашипело, разлился вкусный запах, обнял каждую жилку на листиках.

Когда глаза ершей побелели, Владимир Петрович сцедил навар и выбросил в кусты разваренных ершей. Снова повесил котелок на огонь. И взялся за кастрючков.

Сладость такой ухи заключена в возможности сунуть еще живую, шевелящуюся рыбу в кипяток. Секунды решают дело!

Так — промахнешься, и получится хлебово, попадешь в точку — божественная еда, надолго врезающаяся в желудочную память.

Владимир Петрович распял осетрика. Для этого употребил вилку. Выдрал потроха. Перевернул, снова пронзил вилкой и сострогал спинные и боковые жучки.

И кровоточащую, бьющуюся, он бултыхнул рыбу в котелок.

Осетрик выгнулся, умер и поглядел на него белыми глазами.

Старик

Часов около девяти (стали холодеть тени) подошел теплоход «Буран». Он опаздывал и причаливал торопливо, прижимая струю к дебаркадеру. Матрос, смахивающий на Ваньку-Контактыча, прыгнул на дебаркадер и стал приматывать канат.

С грохотом упал окованный в железо трап.

Деревенские женщины (они ехали в город с грибами) помогли Владимиру Петровичу внести багаж: палатку, чемодан и рюкзаки. Это была приятная деревенская помощь.

Теплоход отчалил.

Владимир Петрович перенес вещи к аварийной шлюпке, крашенной белилами, и сел на чемодан.

Осмотрелся — где серебряный старичок? Тот здесь, рядом, Владимир Петрович знал это из присланной Иваном телеграммы. Но где сам Контактыч?

Гремела машина. Поселок, уменьшаясь, быстро уходил в прошлое со всей сумятицей, пережитыми радостями и страхом (и отличной местью за него).

Владимир Петрович думал о серебряном старичке. Главное, не робеть. Согнув, он опять ощутил налитые силой руки. Ничего, он в форме.

А работа предстоит страшная. Надо стремительно переродиться из бывшего геодезиста, зава фотолабораторией в члены научного коллектива. Стать ученым, со степенью.

Это — размах!

Но как вести разговор со старичком? Что бы он сам говорил на его месте?

Конечно, пути старикашечки неисповедимы, но если их смоделировать…

Итак, поставит дедуля проверочные вопросы. Тогда и следует товар показать (а кое-что — припрятать).

Если старикашечка двусмыслен?… Будет казаться, что трогаешь его настоящую кожицу, а это одежда. Он снимает ее, придя домой, и вешает на крючок.

А если старикашечка властный и брови его густы? Тогда надо придать себе трещинку. Какую? Пугливость? Чувство собачьей благодарности? Но и показать, что он видит атомы жизни, намекнуть, что только он да гениальный старикашечка видят их…

Каков он, старичок? Что у него в голове? Глупо все сделано, глупо. Не разведал сам, положился на легковесного Ваньку…

Какой, например, нос у старичка? (Владимир Петрович вспомнил крючковатый нос одного скупого бухгалтера, твердый носик жены, собственную острую шпилечку.) Ухо?… Нижняя челюсть?… Изгиб лба? Не ясно.

Но постепенно старичок формировался — сам. И встал перед ним, брюзгливо свесив нижнюю губу.

Живым стоял старичок перед Владимиром Петровичем, слабенький, дышащий на ладан.

— Слушай, старче, — заговорил Владимир Петрович. — Мы с тобой кашу сварим? А?

Старичок молчал.

— Я хороший работник, у меня изобретение. Но сколько я получу за него? Пшик. А защитив кандидатскую, буду иметь приличный кусок. Не щурься на меня. Все мы люди, ты — тоже.

…Поселок уходил, теряя одну за другой детали. Отдельно стоявшие дома теперь грудились в кучу. Закат облил их — окна домов малиново засветились, лес порыжел. Пронзительно яркими стали подсолнухи. Хорош поселок — издалека. Не бывать здесь больше, ушли в прошлое голубые дни, ночи, почтальонка. Ушла, поманив тайной, деревенская жизнь. И черт с ней! Теперь начнется городская.

Владимир Петрович вздохнул и стал опять высматривать серебряного старичка. Ему хотелось подойти незаметно, увидеть его первым, сделать точные наблюдения.

Однако куда провалился Контактыч?

Владимир Петрович прошел мимо парней в дамских прическах и увидел людей. Особенных. Судя по одежде, сумкам, виду, они возвращались с однодневного веселого пикника. Это были сытые, крупные люди. Они не играли на гитарах, не перекидывались картишками, они — беседовали.

Среди их сытых голосов Владимир Петрович услышал Контактыча. Он сыпал шуточки того свойства, что могут вызвать смех только у людей сросшихся (другим они просто непонятны).

«Это Иван…» Владимир Петрович подошел ближе и прислушался — нет, Ванька не мог городить подобную ерунду.

И вдруг его окликнули — Контактыч высунулся из толпы особенных людей, выставилась рыжая его борода.

Он подошел, схватил за руку, потянул за собой Владимир Петрович шел как во сне.

От Контактыча вкусно пахло копченой рыбой и вином.

— Это Вовка, быстро растущий гений, — говорил он особенным людям. — Да иди, иди, не упирайся… Не бойся. («Они кусают только госбюджет», — шепнул на ухо.)

Владимир Петрович шел за Ванькой. Кожа до боли стиснула его лицо.

Он смотрел на этих людей и казался себе сопляком-мальчишкой, упрямо лезущим к взрослым и вдруг оробевшим.

— Нет, не быть ему таким, не быть.

— Контактыч, дорогой, — забормотал он растерянно (а что-то посмеивалось в нем и говорило: так делай, старик).

— И верно, Контактыч! — вскричал тот. — Не выношу замкнутых чудаков! Вот эти люди… — Он сделал паузу. — Ты видишь их… Эти люди — цвет местной научной мысли (он широко повел рукой). Они двигают науку, но они… люди, и ничто им не чуждо: автомобили, оклады, чужие жены, вина, курорты. Их не надо бояться. («Днем», — шепнул он).

И стал рекомендовать:

— Знакомьтесь, это Володя, мой школьный товарищ, быстро растущий специалист. Растет как на дрожжах, особенно в районе живота.

Владимир Петрович суетился, пожимая руки.

Он жал дамские узкие руки, царапавшиеся пупырчатыми, как жабы, перстнями, встряхивал мягкие руки мужчин.

Он называл себя и все приглядывался, искал серебряного старичка. Его не было…

Иван взял его под руку и повел на корабельный нос. Они шли, расталкивая людей. Владимир Петрович ощущал свою руку чужой, отрезанной. Она уже принадлежала другому миру (сам он находился в прежнем).