Черный флаг (ЛП) - Оливер Боуден

Вот значит как. Англичане захотели себе корабль. Они сами-то были не лучше пиратов.

Торговцы любили поесть почти так же сильно, как выпить. Поэтому им было свойственно полнеть. Один из пленных, тем не менее, был еще румянее и пухлее, чем его компаньоны. Это и был тот "увалень", о котором говорили англичане, его, как он потом представится, звали Стид Боннет, и, услышав слово "Кингстон", он вздрогнул и приподнял голову, которая только что была обращена к песку, и, судя по выражению лица, он гадал, как оказался в таком положении и как выберется из этой ситуации.

— Нет, нет, — сказал он, — нам надо в Гавану. Я просто торговец…

— Заткнись, чертов пират! — ответил рассерженный солдат, пнув носком песок в лицо бедняги.

— Сэр, — сжался тот, — моя команда и я просто поставили корабль на якорь, чтобы набрать воды и запасов.

Затем, по каким-то причинам, ясным только им одним, компаньоны Стида Боннета выбрали этот момент, чтобы сбежать. Или попытаться сбежать. Со все еще связанными руками, они поднялись на ноги и, прихрамывая, помчались к границе леса, где скрывался я, наблюдая за происходящим. В тот же момент солдаты, заметив побег, подняли мушкеты.

Пули попадали в деревья возле меня, и я увидел, как один из торговцев свалился на брызги крови и собственных мозгов. Другой тяжело упал с криком. Тем временем один из солдат направил дуло ружья на голову Боннета.

— Назови хотя бы одну причину, по которой я не должен продырявить твой череп, — рявкнул он.

Бедный старина Боннет, обвиненный в пиратстве, терявший корабль и находившийся в секундах от стального шарика в мозгу. Он сделал то, что мог человек в его положении. Она начал заикаться, невнятно бормотать что-то. Возможно даже, что он обмочился.

— Эм… эм…

Я вытащил свою саблю и выскочил из-за линии леса, спиной к солнцу. Солдат раскрыл рот. Вот уж не знаю, на что я был похож, в струящейся робе и размахивающий саблей, но этого было достаточно, чтобы человек с ружьем замер на секунду. На секунду, которая стоила ему жизни.

Я нанес удар снизу вверх, раскрыв его камзол и выпустив его кишки на песок, и, не прерывая движение, развернулся вокруг и пересек лезвием горло другому солдату, стоявшему рядом. Двое умерли в мгновение ока, и третий собирался присоединиться к ним, когда я пронзил его саблей. И он соскользнул с нее и умер, кряхтя, на песке. Я вытащил кинжал из-за пояса другой рукой, воткнул его в глаз четвертого, и он упал на спину с криком от шока, кровь хлестала из-под рукояти, торчащей из его лица, пачкая зубы, пока он кричал.

Все солдаты израсходовали свои патроны на сбежавших торговцев, и хотя они не затянули с перезарядкой, им все равно было далеко до фехтовальщика. В этом-то и дело с солдатами Короны. Они слишком полагаются на свои мушкеты, которые идеально подходят для борьбы с туземками, но которые теряют свою эффективность в ближнем бою с драчуном, который научился своему ремеслу в тавернах Бристоля.

Следующий еще наводил мушкет, когда я расправился с ним двумя решительными ударами. Последний из солдат был первым, кому удалось выстрелить. Я услышал, как пуля пролетела мимо моего носа, и меня будто громом поразило. Я дико рубил его по руке, пока тот не выронил мушкет и не упал на колени, моля о пощаде с поднятой рукой, и я заставил его замолчать концом сабли в его горле. Он упал с булькающим звуком, его кровь залила песок вокруг. Я стоял над его телом, и мои плечи приподнимались, пока я пытался отдышаться. Мне было жарко в робе, но я знал, что справился хорошо. Когда Боннет отблагодарил меня, сказав: "Боже правый, сэр, вы спасли меня. Чрезмерно благодарен!", он обращался уже не к Эдварду Кенуэю, парню с фермы из Бристоля. Я начал с белого листа. Я стал Дунканом Уолполом.

Выяснилось, что Стид Боннет не только потерял свой экипаж, но еще и не обладал навыками мореплавания. Я спас его корабль от конфискации англичанами, но, в сущности, я присвоил его сам. Нас объединяло, по крайней мере, одно: мы оба направлялись в Гавану. Его корабль был быстр, а сам он — болтлив, но это была приятная компания, и вот мы отправились вместе во взаимовыгодном партнерстве — хотя бы на время.

Ведя судно, я расспрашивал его о себе. Я узнал, что он был богатым, но ветреным человеком, очевидно влекомый более, скажем так, сомнительными методами добычи денег. Как минимум он постоянно спрашивал о пиратах.

— Большинство промышляют в Наветренном проливе между Кубой и Эспаньолой, — сказал я ему и старался подавить улыбку, стоя у руля его шхуны.

Он добавил:

— Мне не стоит беспокоиться о том, что пираты могут устроить мне засаду, правда. Мой корабль мал, и у меня нет ничего особенно ценного. Сахарный тростник и прибыль от него. Меласса, ром, все в таком духе.

Я посмеялся, вспомнив о своей команде.

— Нет такого пирата, который бы воздержался от бочонка рома.

Порт Гаваны был тихим местом, окруженным зеленым лесом и высокими пальмовыми деревьями с сочными листьями, которые мягко взмахивали на бризе, приветствуя нас, пока наша шхуна заплывала в порт. В самом городе стояли здания из белого камня и с крышами из красного шифера, выцветшие на солнце и поврежденные ветром, которые выглядели неопрятно и потрепанно.

Мы пришвартовались, и Боннет принялся за свое дело, помогая поддерживать дружелюбные связи с нашими бывшими врагами — испанцами. И делал он это освященным веками дипломатическим методом — продавал им вещи.

Он, казалось, знал город, поэтому, чем выдвигаться в одиночку, я решил подождать, пока его дипломатическая миссия подойдет к концу, а затем согласился сопроводить его к трактиру. Пока мы добирались дотуда, я — старый я, который Эдвард Кенуэй — понял, что он даже предвкушал оказаться в таверне. Его уже томила жажда.

Но я вовсе не желал выпить, и я размышлял над этим, пока мы шли по Гаване, петляя мимо горожан, которые спешили по залитым солнцем улицам, и наблюдаемые подозрительным людом, которые с прищуром глядели на нас с порогов. Я всего-то присвоил чужое имя и одежду, но мне казалось, будто мне даровали второй шанс стать… ну… человеком. Будто Эдвард Кенуэй был пробной ролью, из которой я мог извлечь ошибки. Дункан Уолпол станет человеком, которым я всегда хотел быть.

Мы дошли до трактира. Таверны из прошлого Эдварда были темными местами с низкими потолками и тенями, которые скакали и плясали на стенах, где мужчины, сидели, склонившись над пивными кружками, и подозрительно говорили, едва шевеля губами. Здесь, под кубинским солнцем сияла открытая таверна, битком набитая моряками, мускулистыми и с огрубевшей кожей на лицах от месяцев, проведенных на море, портовыми торговцами — друзьями Боннета, разумеется — и местными: мужчинами и детьми, державшими горстки фруктов на продажу, и женщинами, пытавшимися продать себя.