Чекисты рассказывают... - Владимир Листов

— Паша, давай смываться, а то снова окружат! — крикнул Галушкин. — Отходи первым, я прикрою!

Маркин на четвереньках пересек насыпь, залег на откосе и ударил из автомата. Вскоре к нему подполз Галушкин. Не открывая огня, они кубарем скатились с насыпи, побежали прочь от железной дороги. Шальные пули шлепались в грязь, булькали в воду, взвизгивали над головами убегавших партизан.

— Паша, слышишь, как беснуются? Значит, еще не заметили нашего отхода.

— Дай бог! Смотри, машина. Ложись!

С разбегу они упали в грязь, затаились.

Справа вспыхнули полузатемненные фары, но тут же погасли. Неизвестная автомашина, подстегнутая стрельбой, бешено промчалась по шоссе.

Подождав минутку, партизаны пересекли шоссе и кинулись догонять носилки. Через двести-триста метров они останавливались, условно свистели, внимательно прислушивались. Ответного сигнала не было, и они снова шли вперед. Под ногами плескалась вода, сверху моросил назойливый дождь. Не раз то тот, то другой проваливался в грязь. Но на душе у них было радостно: страшная железка была позади.

Услышав шаги, ребята подумали, что это погоня, но идти дальше сил уже не было. Быстро спрятали носилки в кустарник, залегли, приготовились к бою. Правдин невольно прижал пакет с документами к груди. Сердце забилось сильнее. Щербаков отполз вправо. «Молодец Серега», — подумал Правдин и сам пополз влево от носилок. Андреев и Головенков остались у носилок...

К счастью, тревога оказалась ложной: скоро они услышали условный свист.

— Лаврентьич, это вы? Вот черти! — кинулся навстречу им Правдин.

— Все живы? — спросил Галушкин.

— Все!

— Раненых нет?

— Без единой царапины! — доложил Правдин.

Только часа через два, когда партизаны валились с ног, Галушкин разрешил остановиться. Носилки устроили под густой кроной трехстволой березы. Упали на траву. Несколько минут не могли отдышаться, как бегуны, только что преодолевшие длинную дистанцию...

VII

На шестой день похода кончились продукты. Тяжелые ночные переходы и тревожные дневки в залитом весенними паводками и дождевыми водами лесу вконец измотали партизан, а прошли они по прямой не более пятидесяти километров.

Галушкин все чаще и чаще останавливался, поглядывал на тяжело шагавших ребят. Он хорошо понимал, что без еды далеко не уйдешь, а ее можно было достать только в деревне. Наконец, он достал карту и обвел карандашом название деревни, стоявшей далеко от большака и от других деревень. Ребята окружили его.

— Пойдем к этой деревне.

Ребята молча поглядели на командира, потом друг на друга, взяли носилки и двинулись дальше. Через полчаса они остановились на опушке, огляделись. Между деревьями виднелись избы. Вечерело. На улице — никого. Сели, стали ждать, не спуская глаз с деревни.

Вот из трубы крайней избы потянулся дымок. На дворе показалась женщина. За ней мужчина. Галушкин поднял бинокль: седобородый старик с двумя ведрами шел к сараю. Послышалось мычание коровы, где-то завизжал поросенок, закудахтали куры, лениво залаяла собака. По улице промчался босоногий мальчишка, пытаясь поймать теленка, выбежавшего со двора. На дальнем конце деревни замаячило еще несколько человеческих фигур.

Солнце ушло за грозовую тучу. Быстро темнело. Галушкин оглядел ребят, спросил:

— Ну как, рискнем?

Партизаны переглянулись, пожали плечами.

— А что ж делать? Без жратвы дальше не пойдешь, — ответил Щербаков.

Его дружно поддержали, Галушкин вздохнул:

— Верно, ребята, ничего другого не остается. Сегодня или завтра, а в какую-то деревню заходить все равно придется. Лучше раньше, пока совсем не ослабли.

— Правильно, Лаврентьич, а то ноги вытянем, — поддержал командира Головенков.

— Значит, решено. Николая пока оставим здесь. За старшего — Сергей. В случае тревоги — нас не ждать. Двигаться по главному маршруту, оставлять ориентиры. Мы догоним. Понятно?

— Лаврентьич, а почему я? — недовольно забурчал Щербаков.

Галушкин не ответил, а только строго на него глянул.

— Видать, за смекалку тебя Борис в начальники выдвигает, — шепотом поддел Щербакова Маркин. — Станешь шишкой, не забывай нас, сирот.

— Давай, давай, иди, а то как бы я тебе сейчас шишек не наставил! — огрызнулся Щербаков.

— Довольно вам! — прервал спорщиков Галушкин. — Пошли!

Три тени перебежали узкую улицу. Перемахнули через изгородь, подкрались к избе. Правдин и Маркин пошли осматривать двор. Галушкин приблизился к окну. Через щели в занавеске, он увидел за столом под висячей лампой старика, что ходил по двору. Там же была женщина и мальчишка, которых он видел. Женщина сидела лицом к окну. На ней было синее, по-городскому сшитое платье. Светлые волосы собраны в пучок. На бледном лице застыло выражение усталости и печали. Темные глаза с синими кругами настороженно глядели то в пространство, то на мальчишку, и тогда губы ее складывались в болезненную улыбку. «Эта не здешняя», — подумал Галушкин и перевел взгляд на других женщин, которые сидели сутулыми спинами к окну. Старик внимательно следил, как домочадцы черпали деревянными ложками из большой глиняной миски. При виде еды у Галушкина засосало под ложечкой.

— Ну, что там? — шепнул подошедший к Галушкину Правдин.

— Похоже, что свои.

К ним подошел и Маркин. Все смотрели в окно.

— Виктор, иди, постучи. А ты, Паша, в оба смотри за двором, — приказал Галушкин.

— Кого бог послал? — послышался из-за двери хрипловатый голос в ответ на осторожный стук партизан.

— Не бойся, хозяин! Свои мы, русские. Не слышишь, что ли?

— Как не бояться, мил человек! Ночь на дворе, время военное.

Зашаркали шаги. Скрипнула дверь. Не торопясь, на крыльцо вышел старик. Он был высок и чуть сутулился. Седые волосы свисали на глаза.

— Кто такие будете, добрые люди?

Не отвечая старику, Галушкин спросил:

— Оккупанты в деревне есть?

— Нету, сынок, у нас германцев.

— А сволочей из местных у вас много?

— Каких это сволочей?

— Не знаешь, папаша? Тех, кто с оккупантами якшается.

— А бог их знает, сынок. Мы люди мирные, — смущенно забормотал старик и переступил с ноги на ногу.

— Мы партизаны. Нам нужны продукты. Помоги нам, отец.

Старик недоверчиво посмотрел на него, кашлянул, чуть отступил.

— Да вы заходите в избу. Там и поговорим. Милости просим.

Блеснула молния. Громыхнул гром. Зашумела листвой береза, наклонившая огромную крону над домом. Крупные капли гулко забарабанили по дощатой крыше крыльца. Старик торопливо перекрестился, забормотал что-то. Пошел в избу. Галушкин последовал за ним.

— Послушай, отец, мы не одни. С нами раненый товарищ.

— Ишь ты? — удивился старик, оборачиваясь, но тут же добавил: — Ничего, ничего, сынок. Всем места хватит, изба у меня просторная.

— Спасибо, папаша! — поблагодарили и другие партизаны.

После хорошего приема у всех как-то легко и радостно стало на сердце. Тревога улеглась, уступив место благодарности.

В переднем углу, где было много икон, мерцал огонек лампадки, вырывая из полумрака вылупленные глаза какого-то святого угодника с хилой бородкой. Пучки засушенных трав лежали на божнице.

— Ну ты, нехристь, шапку сними! Видишь, боженька сердится! — зашептал Правдин и толкнул Маркина в бок.

Маркин зашептал что-то в ответ, но шапку все же снял, Галушкин глянул на них строго, сунул Маркину кулак в бок. Потом послал Правдина за остальными.

В комнате вкусно пахло едой. Женщины поднялись из-за стола, поклонились. Та, что была в городском платье, как-то испуганно посмотрела на партизан, шагнула им навстречу, протянула руку, хотела что-то сказать. Но хозяин грубо оборвал ее и тут же выпроводил ее и остальных в другую комнату. «Да, она не здешняя. Ишь, дед не дает ей хозяйничать», — снова мелькнула у Галушкина мысль.

Вскоре принесли Николая. Старик сам убрал со стола, потом пригласил за него партизан. Но они не сели за стол, пока не перевязали и не обмыли раненого.

Когда закончили перевязку, поужинали и закурили хозяйского самосаду, всем захотелось спать. Ребята молча посматривали друг на друга. Они еще не знали, где им Придется спать, но это их мало смущало. Главное — они были сыты и в тепле, а на дворе шумела гроза, в окна барабанил дождь.

— Вот тут, товарищи, располагайтесь. Я сейчас сенца принесу, — предложил старик, заметив, что они разомлели и стали клевать носами.

Борис подошел к окну, отодвинул мешковину, глянул через запотевшее стекло. «Хорошо, тепло в избе, но как в ловушке — ничего не видно и не слышно».

Со двора доносился шум дождя, ветер хлопал неприкрытой дверью.

Действительно, как ни хорошо было под крышей, но чувство тревоги не покидало Галушкина. Оно шевелилось у него где-то под ложечкой и заставляло еще и еще раз изучающе поглядывать на хозяина.

— Ну, папаша, спасибо тебе еще раз. А спать, я думаю, нам лучше пойти на сеновал, если разрешишь. Зачем вас тут стеснять.