Первородный грех. Книга первая - Мариус Габриэль

Это церковно-приходская школа; занятия в ней ведут угрюмые монахини, и только директор здесь – мужчина. В их методике преподавания главное место занимает дисциплина, особенно телесные наказания. Старшие сестры наиболее склонны к рукоприкладству.

Однажды сестра Юфимия, словно фурия, набрасывается на Мерседес и начинает бить ее по лицу своими огрубевшими руками, пока девочка, визжа, не сжимается в комок. Ей больно, она не знает, в чем провинилась. Ее еще никогда не били. Она порывается убежать.

Сестра Юфимия не дает ей даже встать.

– Вся в отца! – шипит монахиня. Ее мясистая физиономия почти касается личика ребенка. – Мятежный дух и непокорное сердце. Сие есть грех! Смири гордыню, дитя, если не хочешь гореть в геенне огненной.

Весь день Мерседес заливается слезами. Впредь она постарается избегать сестру Юфимию, чтобы не провоцировать ее на новые вспышки гнева. Но ум-то не спрячешь. Она лучшая ученица в классе, и не только по чтению и письму, но и по арифметике и географии.

И, что особенно важно – по катехизису. Теперь она сидит на самой первой парте.

Пролетает первый школьный год.

И вот в один прекрасный день – это происходит за несколько недель до ее первого причастия – сестра Каталина отводит Мерседес в сторонку. Из всех монахинь девочка считает ее самой лучшей.

– В следующем году я уже не буду учить тебя, – ласково говорит сестра Каталина. На лице Мерседес отображается разочарование. – Ты будешь обо мне скучать?

– Да, сестра.

– Я уже старая, Мерседес. Настало время удалиться на покой, дабы остаток дней посвятить молитвам и раздумьям о царствии небесном. Но, если хочешь, ты можешь иногда навещать меня в монастыре.

Мерседес кивает.

– Господь наградил тебя разумом, Мерседес. Когда-нибудь и ты, возможно, станешь сестрой во Христе, – перебирая четки, мягко говорит сестра Каталина. – Вот как Юфимия. Или как я. И, может быть, ты тоже будешь учить детишек здесь, в этой самой школе. Тебе бы этого хотелось, а?

Мерседес снова кивает.

– Но, хотя сейчас ты еще дитя малое, придет день, и ты станешь женщиной. А для женщины ум далеко не самое главное. Гораздо важнее непорочность. И смирение. Твоя душа чиста, Мерседес, незапятнанна. Она – словно белоснежный лист бумаги, на котором тебе еще только предстоит написать историю своей жизни. Ты меня понимаешь?

– Да, сестра Каталина.

– Когда-то и сатана был красив и весел. И преисполнен талантами. Но гордыня сгубила его. И он погряз во грехе и стал отвратителен, уродлив. Давным-давно – тебя тогда еще и на свете не было – твой отец совершил страшный грех. Грех, который, словно черное пятно, лег на его душу.

– А что он сделал? – испуганно спрашивает девочка.

– Такую мерзость, – с неожиданной страстью в голосе шепчет монахиня, – что и говорить-то об этом нельзя.

– Ну что он сделал? – настаивает Мерседес. Сестра Каталина кладет руку на детское плечико.

– За это он уже наказан. Господь поразил его, сделав калекой, дабы каждый это видел. И, пока он не раскается, не будет ему прощения. Он обречен нести свой грех в себе. Всегда.

Мерседес смотрит на нее широко раскрытыми глазами. Сердце стучит так, что аж больно.

– Смотри, Мерседес. – Монахиня трясет девочку за плечо. – Остерегайся. Помни, что все, что ты напишешь на белоснежном листе своей души, останется там навсегда, до самого дня Страшного Суда. И тогда ангел, отмечающий добрые дела и грехи человека, расскажет Господу Богу, что ты написала, и Господь решит, вознесешься ли ты на небеса или гореть тебе в аду. Дрожа от страха, Мерседес спрашивает:

– Папа будет гореть в аду?

Сестра Каталина убирает с плеча девочки руку.

– Если он раскается и вернется в лоно Церкви, то спасет свою душу. Если же нет, никакая сила на свете не сможет смыть с него того пятна. Оно с ним навсегда, черное и отвратительное.

Мерседес вспоминает бушующее и ревущее пламя в печи отцовской кузницы. Она знает: папа никогда не раскается и никогда не вернется в лоно Церкви. В ее детское сознание вползает страх.

Свое первое причастие она принимает в декабре. Вся в белом.

Апрель, 1925

Сан-Люк

Они пришли в Сан-Люк через несколько дней после ее седьмого дня рождения.

Трое солдат guardia civil с карабинами за плечами. Они искали жившего в деревне фабричного рабочего Бертрана Кантарелла.

Возможно, будет перестрелка.

С выскакивающим из груди сердцем Мерседес бежала следом за ними. Посмотреть.

Бертран заперся в своем доме. Ему крикнули, чтобы он выходил, но он отказался. Тогда гвардейцы взломали дверь. На улице начал собираться народ. Солдаты взяли в руки карабины и вошли внутрь.

Минуту спустя Бертрана вывели во двор. Гвардейцы снова повесили свои карабины за плечи. Никакой стрельбы так и не было. Правда, нос и губы Кантарелла были в крови, так что выглядел он довольно-таки странно. На руки ему надели наручники. С двух сторон на нем повисли его визжащая жена и плачущий ребенок. Один из солдат грубо оттолкнул их и, чтобы они больше не приближались, наставил на них дуло своей винтовки.

У Мерседес заболел живот, так сильно, что ей хотелось побыстрее убежать домой. Но она не могла. Она вцепилась в юбку какой-то женщины и как завороженная смотрела на происходящее.

Прибыл четвертый гвардеец. Он вошел в дом Бертрана и принялся выбрасывать на улицу вещи. Мерседес и остальные собравшиеся стояли и молчали. Трое солдат пустили между собой по кругу сигаретку и завели разговор о корриде. Бертран угрюмо поглядывал на жену и ребенка, стоявших возле кучи их добра.

Лицо его жены выражало неприкрытый ужас и горе.

Стулья, одежда, стол, кое-какая посуда. Особо и выбрасывать было нечего. Вскоре все это валялось на улице.

Затем солдаты повели Бертрана вниз по дороге. Их причудливые фуражки возвышались над его непокрытой головой. Какая-то женщина, обняв дочку и сына, потащила их прочь. Кто-то пытался помочь жене Кантарелла собрать пожитки.

Какое же преступление совершил Бертран? Этот вопрос Мерседес задала своему деду, который стоял на площади и болтал с другими стариками.

– Не твоего ума дело, – ответил Баррантес. – Иди-ка лучше поиграй со своими кроликами.

– Но они выбросили на улицу все его вещи.

– Нам чертовски повезло, что мы имеем сильное правительство, – сказал лавочник приятелям. – Эти негодяи даже хотели убить короля.

– Бертран?

– Ну, не Бертран, конечно, – улыбнулся дедушка, – но те люди, которые придерживаются таких же взглядов. Что еще остается делать властям? – Он многозначительно ткнул пухлым пальцем внучку в плечо. – Вот, Мерче, так и скажи своему папаше.

Мерседес побежала домой. Отец работал в кузнице, мама стояла рядом и что-то ему говорила. Она выглядела бледной и встревоженной.