Первозимок - Михаил Касаткин

Расхват

(повесть)

Война тяжело, ржаво, скрипуче, в огне и крови двигалась, двигалась по стране на восток, догоняя беженцев терпким запахом оставленных пепелищ и конвертами похоронок; дошла почти до Москвы, дошла до Волги, а потом будто приостановилась, чтобы оттолкнуться от московской, от сталинградской земли и повернула обратно, в противоположную сторону, и в новом - теперь уже ярком, даже издалека, из тыла - огне двинулась на запад, откуда пришла.

И повернули назад эвакуированные, твердо зная, что еще одного поворота уже не будет, - потянулись к родным пепелищам, изрытым воронками лугам, растерзанным и все-таки живым зеленым перелескам.

Деревня, куда вместе с другими вернулись и Петька с Сережкой, по счастью, выгорела только наполовину. Да и вернулись в нее уже не все. Тем более что война лишь приостановилась для нового рывка: теперь уже только и только на запад. И ночами с той стороны виднелись тусклые всполохи разрывов, а может быть, это лишь казалось мальчишкам, но если очень прислушаться - улавливались отзвуки канонады.

И Петька, и Сережка, залатав камышовые крыши и оконные проемы без рам, без стекол, вселились в собственные, опять запахшие печным дымом и жизнью избы.

А возвратившиеся женщины, зажав невыплаканные слезы, взялись продолжать прерванное эвакуацией на целые годы бытие.

Из мужиков пришли пока в Подлесную, как называлась деревня, только двое - оба нездешние: четыре месяца назад появился дядька Елизар, ставший Сережкиным отчимом - Сережкин отец погиб еще в самом начале войны, как и Петькин отец, - да еще одинокий, хромой от ран, бородатый дядька Савелий. Ни Савелий, ни Елизар в Подлесной раньше даже не бывали. Но Елизар пришел в деревню за Сережкиной матерью. А Савелий - временно: переждать, пока война опять приостановилась, потому что родная его деревня где-то на Украине, чуть ли не у самой границы, находилась еще под немцем: туда фронт пока не дошел.

Савелий занял одну из бесхозных изб. Мальчишки день-деньской торчали у порога временной избы Савелия, потому что помимо Савелия здесь жил собачонок: мосластый и валкий еще, но уже по-настоящему неугомонный, глупый и черноглазый.

Собачонок скулил и тыкался влажной мордой в землю подворья, ища, видно, то ли материнской добычи какой, то ли тепла ее...

Собственно, подворья, как такового, не существовало. Сгорели курятник, сараюшка, завалился и порос бурьяном погреб.

Но Савелий по четырехугольнику бывшей когда-то изгороди поделал новую - в одну слегу: вроде бы только для виду, а все-таки получился какой-никакой двор, и стало похоже на мирное довоенное время. Даже устоявшийся запах гари здесь чувствовался как будто меньше.

Савелий, опираясь на суковатый дрючок, стоял на пороге, а мальчишки топтались в нескольких шагах от него.

Были они одногодками: перед войной, сидя рядышком, за одной партой, по три класса закончили, в эвакуации - еще по два, так что можно было и рябоватого от веснушек Петьку, и совершенно белобрысого Сережку - до того белобрысого, что волосы, ресницы и брови его были гораздо белее кожи, а потому лицо его казалось даже темноватым, - обоих можно было считать уже шестиклассниками.

- Ну, что, берете? - в который уже раз повторил Савелий. - А то ведь некогда мне с вами да и со щенком забавляться. Жить как-то надо, работать... А там, глядишь, и в свои края потопаю... - И Савелий оглянулся через плечо, словно бы мог видеть сквозь избу где-то там, на западе, приостановившуюся линию фронта.

- Да ведь очень много - такая цена... - безнадежно заканючил Петька, не в силах оторвать глаз от собачонка, который был давно не щенком, но и не взрослой собакой, добавил, нервно ерзая голой пяткой то вбок от себя, то вперед: - Двадцать яиц!.. Двадцать штук!.. - изумился он уже как настоящий покупатель. - Сейчас и пять найти - гиблое дело! Откуда они сейчас - яйца? Разве одно у кого-нибудь - и то чудом! - И была б собака... - нарочито небрежно поддержал друга Сережка и распахнул глаза для большей убедительности, взметнув белые как снег ресницы, брови. - Сами сказали: щенок ведь! Ему еще расти да расти! Ему и мяса, и молока надо!.. А после фашистов - ни коров, ни кур не осталось, сами знаете.

- Ну, как хотите... - пряча улыбку, вздохнул Савелий. - Щенком я его назвал, потому что молод еще. А его у меня - нарасхват все время! Пока ведь шкандыбал сюда - боялся: с руками оторвут. Расхват и есть! - неожиданно сказал он, определив тем самым раз и навсегда кличку будущего кобеля, потому что и сам Савелий и мальчишки вдруг поглядели на ребрастого собачонка уже не как на малыша или собачьего подростка, а как на сильного, крепкого пса с необычной, даже на слух прочной и потому вроде бы только ему данной от природы кличкой: Расхват.

А дядька Савелий после паузы продолжал, расчесав пятерней небольшую, но косматую, с проседью бороду:

- Кур нету, коров нету - верно говорите. Но ведь и собак - тоже нету?! - не то сказал, не то спросил. - Всех немцы поизвели, перебили. А собака - это, умные люди говорят, друг человека! Друг, понятно? И собаки сейчас - на вес золота! - Опираясь на дрючок, Савелий ступил с порожка на землю и одним движением левой руки ловко поймал собачонка за передние, толстенькие, не худевшие даже от голода лапы и приподнял его на задних ногах. - Глядите: пес из этого кобелька выйдет огромадный - бык, а не пес! На лоб глядите, на грудь, на лапы! Мне который человек отдавал его, потому как нельзя было с собой взять - в госпиталь, чуть не плакал: знающий в собаках человек!.. - внушительно, с уважением добавил Савелий, опустив Расхвата на землю, и помолчал, глядя, как тот опять зарыскал вокруг в поисках невесть чего.

Петька едва сдержался, чтобы горестно не вздохнуть при этом. Но только поглядел на Сережку, а тот - на него. Жизнь впереди теперь уже оба не представляли без Расхвата. А потому что двадцать яиц тотчас достать они явно не могли - жизни впереди у обоих не было.

- Старшина тот, который собачонка оставил мне, он и бумагу дал, где все прописано, как растить его! Это ж особая псина, а не какая-нибудь! - продолжал дядька Савелий. - А я у вас пришлый тут, временный... И по всем правилам, должен бы сейчас в своей деревне быть... Может, из родных дожил кто... - Савелий тяжело вздохнул. - Но теперь и самому бы надо выжить, чтоб свидеться... - Он опять глянул через плечо, сквозь избу. - А почему у вас тут задержался, чтобы подождать? - спросил у самого себя. - Я ить два раза проходил через эти места: как отступали - раз, как наступать начали - два... Тут меня и контузило в последний раз... А в санбате, где мне собачонок этот достался, у меня ко всему в грудях, - Савелий ткнул себя дрючком в грудь, - болесть нашли... Лучше всех лекарств, чтобы ужить, наказали: яйца мне нужны, масло, мед... А где это возьму я сейчас? Вот и товару всего, что кобелек этот... А то ж разве я б с ним расстался? Хоть за тыщу яиц - нет, хоть за целую пасеку!

Мальчишки, чтобы получше рассмотреть кобелька, присели на корточки. А тот сразу метнулся к ним, словно бы тоже уговаривая купить его или взять себе (что он мог понимать в торговле?!), сначала ткнулся носом в босую Петькину ногу, потом лизнул Сережкину ладонь, которую тот протянул к нему.

- Ишь ты!.. Есть просит... - сочувственно сказал Петька, взглянув почему-то на хозяина.

- Просит, - согласился тот. - И его откармливать еще надо. А потому конец свиданию, ребятки. Надо мне, как ни крути, что-то придумывать насчет пропитания... Так-то вот! Такие дела...

- Дядь Савелий... - осторожно начал смекалистый Петька Самопряхин и приумолк, выжидая, когда Савелий, продолжавший глядеть на собачонка, обратит внимание и на них с Сережкой.

Самопряхиным Петьку прозвали по бабке. Мать его погибла, ненамного пережив отца, под бомбежкой во время эвакуации, потому жил он с бабушкой, которая, чтобы прокормить себя и внука, сутками напролет просиживала над прялкой, не отвергая ни одного заказа... Но ведь и платили люди скромно: несколько картофелин, ложка-другая подсолнечного масла, кусок хлеба...

Савелий наконец опять поерошил бороду и взглянул на мальчишек.

- Дядь Савелий, - начал заново Петька, - мы потом тебе - ну, когда-нибудь - как только сумеем... А мы это постараемся! - подчеркнул он. - Мы даже больше яиц принесем! И еще чего-нибудь, чего захочешь, - все принесем! Только ты не отдавай Расхвата нарасхват! А? Скажи всем, что он уже продан. Подожди, пока мы плату тебе принесем! Мы найдем эти двадцать яиц, раз нужны! А, дядь Савелий?!

Тот подумал, почесал затылок, потом опять бороду, снова шумно вздохнул и решил, придвигая к своим ногам собачонка:

- Что ж... Пусть будет по-вашему! Только слово должно быть крепким. Чтоб не обнадеживать напрасно. А кобель - что надо, потому и не хочется, чтоб в плохие руки попал кому... Его ведь и обучать надо по писаному. А то пропадет зазря вся его породистость. Лаять, как простая дворняга, - это ему продешевить всю свою жизнь собачью. А он работать сможет и, если надо, лучше другого человека воевать станет... Особо - если кто малообстрелянный - тогда и вовсе... - Дядя Савелий помедлил, щекоча Расхвата между ушей. - Я ведь эти бумаги, в которых написано все про его школу собачью, - ну, которые мне старшина дал, - прочитал, мало-помалу разобрался. Говорится там, к примеру, что собака должна служить человеку за совесть. И люди говорят, к примеру опять, что она - собака, значит, друг человека. Это верно. Только одному она - друг, а другому, как понадобится, - враг. Слов наших человеческих она не понимает, но ее приучать надо к разным командам. Она их но звукам, значит, запоминает. Скажешь тогда: «Лежать!» - будет ложиться, «Рядом!» - пойдет рядом... Или: «Ко мне!», «Гуляй!» - разные команды есть. Иногда учишь, надо сначала мяском ее или хлебушком, лаской приваживать, пока она все это в собачьей голове своей намертво задолбит, вроде бы как вы умножение заучиваете: дважды два - и не надо думать, а знаете - четыре... Правил тут много, как воспитать ее. Или - выучить. И значит, еще... - Савелий опять по привычке тронул свою бороду. - Один ее должен учить, чтобы хозяина знала! Щас я... - Уводя с собой кобелька, Савелий прошел в избу, потом вернулся и подал Петьке тетрадку. - Вот они, правила эти. Написано тут понятно. А раз вы всерьез сказали, что берете кобелька, - верю и даю вам тетрадку загодя.