Люси Краун - Ирвин Шоу

— …Я никогда и не думал, что с нами может произойти нечто подобное. Это просто не укладывается в голове, — говорил Оливер.

Петтерсон усмехнулся про себя, не меняя при этом выражения лица. Друг мой, подумал он, нет в мире ничего невероятного.

— И как именно это произошло, — продолжал Оливер. — Чертовски банально. С двадцатилетним гувернером! Это просто как в анекдоте, услышанном в курилке!

Петтерсон иронично решил про сея, что надо посоветовать Люси быть пооригинальнее в следующий раз. Выбрать, скажем, горбуна, или губернатора Южноафриканской провинции, или может негра, играющего на барабане. У ее мужа просто отвращение к очевидным вещам.

— Когда женщина хочет найти любовника, — вслух резюмировал Петтерсон, — она выбирает из подручного материала. И литературные ссылки здесь не при чем. Никто в такие мгновения не изображает из себя героиню старого анекдота.

— Что значит найти себе любовника? — резко отреагировал Оливер. — Ты хочешь сказать, что Люси искала любовника?

— Нет, — честно признался Петтерсон. — По крайней мере раньше.

— А теперь…

— После всего случившегося, это неудивительно.

— Что ты имеешь в виду? — в голосе Оливера проскользнули нотки враждебности.

— Измена, — тихо пояснил Петтерсон, — это форма самовыражения средней американки.

Некоторое время Оливер, старался подавить злость и раздражение. Затем он рассмеялся.

— Видно, я обратился как раз по адресу, — сказал он. — Ладно, философ. Продолжай.

— Ну давай на минутку посмотрим на все это ее глазами, — развивал мысль Петтерсон. — Что ты для нее делал со дня вашей свадьбы?..

— Очень многое, — перебил Оливер. — Я заботился о ней каждую минуту все эти пятнадцать лет. Может, это звучит самонадеянно, и я никогда не скажу ей это в глаза, но она слишком хорошо жила все это время, без всяких забот и хлопот, и как бы мне туго не приходилось временами, я и словом ей об этом не обмолвился. Господи, да она единственная женщина в этой стране, которая понятия не имеет о том, что мы пережили Депрессию. Она по сей день не может толком заполнить чековую книжку и не помнит, когда нужно платить за электричество. Я скажу тебе, что я сделал для нее — снял с нее всякую ответственность, — рассержено заключил он, будто Петтерсон защищал против него интересы Люси в суде. — Ей тридцать пять лет, и она не имеет ни малейшего представления о тяготах жизни двадцатого века. Пятнадцать лет она вела образ жизни школьницы на каникулах. И не спрашивай, что я сделал для нее. Чему это ты так киваешь?..

— Именно, — подтвердил Петтерсон. — Именно это я и говорил.

— Что значит, ты это и говорил? — Оливер начал повышать голос.

— Ну на меня-то нечего сердиться, — добродушно сказал Петтерсон. -Это же не я сплю со студентами.

— Неудачная шутка, — обиделся Оливер.

— Послушай, — начал Петтерсон. — Ты обратился ко мне за помощью, не так ли?

— наверное так, — сказал Оливер. — Конечно.

— И единственное чем я могу помочь, это попытаться выяснить, почему она сделала это.

— Я знаю почему, — злобно ответил Оливер. — Она… — Он осекся и покачал головой. Потом вздохнув закончил: — Нет, она совсем не такая. Продолжай. Я буду молчать.

— Ты всегда принимал все решения, — говорил Петтерсон. — Ты лишил ее работы…

— Ее работа, — презрительно хмыкнул Оливер. — Возня в грязной лаборатории с каким-то идиотом по имени Стабс. Слышал о нем?

— Нет.

— И никто больше о нем не слышал. Если бы она проработала бы у него лет двадцать, то может быть, им удалось бы написать какую-то статеечку, неоспоримо подтверждающую, что водоросли зеленого цвета.

Петтерсон ухмыльнулся.

— Тебе смешно, — сказал Оливер. — Но так и есть. Что это меняет, это же не Галилей с его микроскопом. Человечество все равно выживет, даже если она не будет приходить каждое утро в свою лабораторию пять дней в неделю. Она ничем не отличалась от других девушек. Суетилась просто, делая вид, что занимается карьерой, а на самом деле искала случай поудачнее выйти замуж. Город просто кишит такими.

— Не в этом дело, — возразил Петтерсон. — Я говорил с ней. Она ненавидит Нью-Йорк.

— Если бы каждая женщина, которая не может жить в Нью-Йорке, изменяла бы своему мужу из-за этого… — начал Оливер. Он негодующе покачал головой и допил остаток вина в стакане. — А я? — спросил он. — Думаешь, мне хочется жить здесь? Думаешь, мне нравится этот печатный бизнес? Самый несчастный день в моей жизни был, когда я приехал сюда после смерти отца, посмотреть на все эти книги, и понял, что все это дело погибнет, если я не возьму все в свои руки. В течение десяти лет всякий раз, проходя через ворота фабрики, я чувствовал, как все внутри сжимается от этой нестерпимой скуки. Но я не вымещал это на своей жене…

— Разница в том, — осторожно вставил Петтерсон, — что решение принял ты. А ей пришлось подчиниться.

— Боже, но это было более десяти лет назад!

— За десять лет можно столько накопить в себе. За десять лет можно почувствовать свою бесполезность.

— Бесполезность! — Оливер скатывал маленькие хлебные шарики из оставшихся на столе крошек и щелчком направлял их, целясь в бутылку вина. — Она заботилась о сыне, о доме…

— А тебя бы устроило только и делать, что воспитывать сына и вести хозяйство всю жизнь? — спросил Петтерсон.

— но я не женщина.

Петтерсон усмехнулся.

— А что полагается делать мужчине? — сострил Оливер. — Организовать женский клуб? Интересный проект для женщин, которым нечего делать между тремя и пятью часами дня. — И он подозрительно посмотрел на Петтерсона. -А ты откуда все это знаешь? — спросил он. — Она с тобой откровенничала?

— Нет, — ответил Петтерсон. — Зачем?

— А твоя жена? — перешел в наступление Оливер. — Как насчет Катрин?

После момента нерешительности Петтерсон ответил:

— Катрин потерянная покорная душа. Она оставила все свои надежды, когда ей было девятнадцать. А может и не оставила. Может, я вовсе не знаю ее. Может, она забирается на чердак и пишет порнографические романы или имеет толпу любовников как отсюда до Лонг Айленда. Мы так редко общаемся, что я не успел определить. У нас совсем другой брак, — с сожалением заключил он. — Не существует поступка с моей или ее стороны, который мог бы вывести из равновесия кого-то из нас. — Он горько улыбнулся. — Или даже просто взволновать.

— Почему же тогда ты так долго терпишь? — настойчиво спросил Оливер. — Почему ты не ушел?

Петтерсон пожал плечами и почти откровенно признался:

— Не стоит утруждать себя.

— Бог мой, — сокрушался Оливер. — Вот тебе и семейная жизнь.

С минуту они сидели в тишине, подавленные, погруженные в раздумья о сложности, бесцельности и запутанности жизни. Петтерсон отвлекся от Оливера и задумался о других проблемах, которые ждали его на работе, в офисе. Миссис Саерс, которой всего тридцать три года, страдала анемией, постоянно чувствовала усталость, такую усталость, что, по ее словам, когда она встает в полседьмого утра, чтобы приготовить завтрак и позаботиться о детях, она будто несет крест, и это была правда. И ничего, насколько Петтерсон понимал, в этом случае сделать нельзя. Мистер Линдси, механик, уже не мог держать инструмент в изуродованных артритом руках, и от усилий, которые требовались, чтобы скрыть это от начальника, у него лицо покрывалось потом с того момента, как он входил в цех и до самого возвращения домой. И здесь ничем нельзя помочь. А та женщина, обратившаяся за помощью на третьем месяце беременности, в то время как ее муж уехал в Панаму шесть месяцев назад. Все это было обыденное, случайное горе и болезни, с которыми человечество приходит к докторам каждый день. А дальше — газеты полные трагедий — мужчины, идущие воевать в Испанию, завтра они, наверное, будут уже мертвы и покалечены, люди которых преследуют и уничтожают в Европе… По этой объективной шкале, оценивал Петтерсон, боль и несчастье Оливера не так уж велики. Только никто не измеряет свою боль в объективных единицах, и тысячи смертей на другом континенте не перевесят твоей собственной зубной боли.

Нет, поправил себя Петтерсон. Это не так. Нужно еще учесть и вопрос терпимости. Болевой порог может так различаться — кто-то может пережить ампутацию, издав только стоический вздох, а другой человек получит болевой шок только ушибив палец. Наверное, Оливер — человек с низким порогом чувствительности, когда речь идет о супружеской измене.

— Самовыражение, — задумчиво повторил Оливер, разглядывая свои руки, лежащие на скатерти.

— Что? — переспросил Петтерсон возвращаясь к действительности.

— Твоя теория, — напомнил Оливер.

— А, да, — улыбнулся Петтерсон. — Но ты должен учесть, что это всего лишь теория, не подтвержденная научными опытами.

— Продолжай, — настаивал Оливер.

— Ну, у таких как ты, которые настаивают на собственных решениях…