Рыжий Орм - Франц Бенгтссон

Король Харальд кивнул, ничего не говоря, но одна из двух молодых женщин, сидевших на корточках у его ног, обернулась и взглянула на Орма и Токе и торопливо сказала по-арабски:

— Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного! Вы — люди Альмансура?

Они оба посмотрели на нее, не ожидая услышать это наречие при дворе короля Харальда. Она была красива на вид, с большими карими глазами, широко посаженными на бледном лице, ее черные волосы спускались с висков двумя длинными косами. Токе так и не успел наловчиться бойко говорить по-арабски, но он так давно не заговаривал с женщинами, что тут быстро нашелся:

— Ты, должно быть, из Андалусии? Там я видывал женщин, похожих на тебя, хотя немногие из них столь красивы.

Она в ответ улыбнулась, сверкнув белыми зубами, и лицо ее вновь сделалось печальным.

— Ты видишь, о незнакомец, говорящий на моем языке, что мне дала моя красота, — произнесла она нежным голосом. — Вот я сижу тут, андалуска знатного происхождения, рабыней среди язычников мрака кромешного, бесстыдно открыв лицо, и растираю старые скрюченные пальцы на ногах этому Синезубому. В этой стране нет ничего, кроме мрака и холода, овчин и вшей и пищи, которую в Севилье сблевали бы и собаки. Поистине, у Аллаха лишь я ищу защиты от того, чем наградила меня моя красота.

— Для такого занятия ты, мне сдается, слишком хороша, — сказал Токе ласково. — Лучше бы для тебя найти мужчину с чем-нибудь еще, кроме скрюченных пальцев на ногах.

Она опять отвечала улыбкой, но теперь в ее глазах стояли слезы. Тут конунг Харальд пошевелился и сердито сказал:

— А ты кто таков, что болтаешь на языке воронов с моими женщинами?

— Я Токе сын Грогулле из Листера, — ответил тот. — Мой меч да язык — это все мое имущество. И никакого поношения тебе, государь мой конунг, не замышлялось в моих речах к этой женщине. Она спросила меня о колоколе, и я ей ответил; и она сказала, что это столь же хороший подарок, как и она сама, и он принесет тебе большую пользу.

Харальд открыл было рот, чтобы ответить, но тотчас лицо его потемнело, и он с криком рухнул на подушки, сбив с ног обеих женщин: боль снова впилась ему в зуб.

Тут в покоях сделался переполох, и те, что стояли ближе к королевскому ложу, попятились прочь от его буйства. Но брат Виллибальд уже приготовил свою смесь и смело выступил вперед, с решительным видом и словами одобрения.

— Сейчас, государь мой конунг! Сейчас! — сказал он, осенив крестным знамением сперва короля, потом чашу со снадобьем, которую держал в руке. В другую руку он взял роговую ложечку и продолжив торжественно:

Пламень великв устах пылает,но сей родникот мук спасает;увидишь вмиг,как боль истает!

Король уставился на него и его чашу, гневно фыркнул, затряс головой и застонал, а затем, корчась от боли, крикнул властно:

— Вон, поп! Вместе с твоими заклинаниями и твоим зельем! Халльбьёрн Стремянный, Арнкель, Грим! За секиры и раскроите голову паршивому попу!

Но его люди, часто слыхавшие такие слова, не обратили внимания на его крик; брат же Виллибальд не испугался и продолжал громким голосом:

— Терпение, терпение, государь мой конунг; сядь и возьми это в рот. Тут великая святая сила и все, что с нею вкупе! Всего три ложицы, государь, и не надобно глотать. Пой, брат Маттиас!

Брат Маттиас, стоявший с большим распятием позади брата| Виллибальда, затянул священную песнь:

Solve vinca reis,prefer lumen caecis,mala nostra pelle,bona cuncta posce! [18]

Короля это песнопение, видимо, успокоило, потому что он позволил себя поднять. Брат Виллибальд проворно сунул ложку со снадобьем ему в рот и принялся тут же петь с братом Маттиасом, покуда все в покоях глядели на них в большом ожидании. Лицо у конунга от действия смеси посинело, но губ он не разжал; когда же три стиха были пропеты, он громко сплюнул то, что держал во рту, следом за чем брат Виллибальд под продолжающееся пение влил туда следующую ложку.

Все, кто это видел, сошлись потом во мнении, что прошел всего какой-то миг после того, как король взял в рот вторую ложку, даже одного стиха не успели пропеть, как он вдруг закрыл глаза и замер. Потом вновь открыл их, сплюнул то, что было во рту, и крикнул пива. Брат Виллибальд прервал свое пение и склонился перед королем:

— Тебе лучше, государь? Что, боль отпустила?

— Отпустила, — сказал конунг и снова сплюнул. — Твое пойло было кислое, но оно помогло.

Брат Виллибальд воздел к небу обе руки от радости:

— Осанна! — возопил он. — Свершилось! Святой Иаков Испанский нас не оставил! Славь же Господа, государь, ибо грядут лучшие времена. Зубная боль не омрачит отныне твоего духа и не возбудит страха в груди твоих слуг.

Харальд кивнул, утирая бороду. Он ухватил обеими руками немалую посудину, принесенную отроком, и поднес ее к губам. Сперва, судя по глоткам, он пил осторожно, опасаясь, что боль вернется, но потом уверенно допил до дна. И немедля повелел наполнить чашу снова и подал ее Орму.

— Угощайся! — сказал он. — И спасибо за помощь!

Орм принял кубок и выпил. Это было лучшее пиво из всех, что он пробовал, крепкое и духовитое, какое водится только у королей, и Орм выпил его с удовольствием. Токе глянул на него и вздохнул, а потом сказал:

У гостя присох к гортани языкот жажды в путях далеких.Будь добр, государь, яко мудр и велик,повели дать кубок и Токе!

— Коли ты скальд, так пей! — сказал конунг Харальд. — Но к пиву сложи мне вису.

Тут кубок наполнили для Токе, и он поднес его к губам и принялся пить, закидывая голову все дальше назад, и, по общему мнению, немного кубков в королевских палатах опустошались быстрее. Токе немного задумался, отирая пену с бороды, а потом сказал, еще более звучным голосом:

Много я страдал без пива,плыл и побеждал без пива,но лишь сын могучий Гормамилостиво дал мне пива.

Все нашли, что стихи эти хороши, а конунг Харальд сказал: — Худо теперь со скальдами, и редки теперь такие, что могут сказать вису без долгих раздумий. Ко мне многие приходили с драпами и флокками [19], но жалко было потом глядеть, как они сидят зиму, уткнув носы в пиво, и нет от них большого проку с тех пор, как они произнесли песнь, заготовленную загодя. Мне больше по нраву такие, у которых строки складываются легко, потому что от них всякий день на пиру радость, и может статься, что ты, Токе из Листера окажешься расторопнее многих слышанных мною с тех пор, как меня посетили Эйнар Звон Весов и Вигфусс сын Глума Убийцы. Вы должны остаться у меня до Йоля, и с вами ваши люди, а пива дадут самого лучшего, ибо вы, мне кажется, его достойны.