Еще шла война - Пётр Львович Чебалин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лукьян Агафонович поспешно шагал по слякотному, наполненному дурманящим тленом штреку. У поворота, где узкоколейка сворачивала к западной лаве, встретил крепильщиков. Они подлаживали бревенчатую раму под кровлю, начавшую прогибаться. С кровли тонкими струйками просачивалась вода.
— Зря стараетесь, — безнадежно сказал он.
— Почему так думаете, Лукьян Агафонович? — узнал его один из крепильщиков.
— Сам должен соображать, — уже начальственным тоном заговорил Грыза, — рама без затяжек не удержит. Видишь, как вода напирает.
— И то правда: нудота, а не работа.
— Промокли до нитки.
— Значит, жди, вот-вот порода рухнет, — мрачно пообещал Лукьян Агафонович.
— А где возьмешь затяжек, десятник? На всей шахте поганенького обапола не отыщешь, — жаловался другой крепильщик.
Грызе льстило, что его назвали десятником. Так его величали многие годы, и чтоб не поколебать веры в свое начальническое звание, наставительно строго сказал:
— Умеючи и ведьму бьют. Пошарили бы в старых выработках — небось нашли. — И нетерпеливо, так, словно его ждало неотложное дело, зашагал своей дорогой. Когда отошел несколько шагов, услышал у себя за спиной:
— Выходит, Грыза опять выбился в десятники. А при немцах баптистами заправлял.
— Ловок мужичишка. Но шалишь! Поплела петли лисичка да нарвалась-таки, — сказал другой голос.
Лукьян Агафонович пошел еще быстрее, но через каждую минуту невольно останавливался, гасил свет, чутко прислушиваясь. Ему казалось, что крепильщики следят за ним. И когда убедился, что его опасения напрасны, немного успокоился. По мере того как он удалялся от рудничного двора, все затхлее становился воздух. Подопревшие стояки и дощатые перекрытия сплошь обросли белоснежной пушистой плесенью. У подножия покосившихся крепежных столбов целыми семьями росли на длинных ниточках-стеблях грибы-поганки. Лукьян Агафонович с трудом узнавал эти, прежде не раз исхоженные им, горные выработки. Прошел еще с десяток шагов, и вдруг лучик лампы уперся в обрушившуюся стену породы. Бесформенные ребристые глыбы преградили дорогу. Дальше идти было некуда. Постоял с минуту, по-звериному чутко прислушался. На какое-то мгновенье ему почудилось, будто все вокруг жило своей жизнью, только притаилось, поджидает роковой минуты, чтобы внезапно обрушиться. Припав спиной к холодной стене, он принялся истово вслух молиться. И ему как будто стало легче и не так боязно. Грыза собирался уже идти в обратный путь, как вдруг кто-то сзади коснулся его плеча. Он окаменел от ужаса. Но все же нашел в себе силы, обернулся. Рядом с ним стоял человек, похожий на страшный призрак — в ватнике, с обросшим лицом, с косматой нечесаной головой, с темными провалами глазниц. Видение это показалось Грызе сродни мрачному подземному миру: от него так же, как и от каменных стен, веяло плесенью и тленом.
— Ерошка!.. — с превеликим трудом узнал Лукьян Агафонович сына. Они обнялись и долго стояли онемевшие, тяжело, прерывисто дыша.
Когда разняли руки, Ерошка первым заговорил:
— Вначале я думал, кто-то чужой идет. А потом чую, вроде бы твой кашель…
Грыза всматривался в полупрозрачный лик сына и не видел в нем ни радости, ни уныния. Оно как будто застыло. Лихорадочно блестели, жили одни большие и какие-то загадочные глаза.
— Почему не приходил? — спросил Грыза-старший.
Ерофей опустил глаза, помолчал.
— Страшно, батя…
В его голосе Лукьян Агафонович уловил странную незнакомую нотку, словно в нем вдруг оборвалась какая-то струна. Вспомнил, как вскоре после возвращения Ерофея из плена скрытно спустился с ним в шахту, показал забытый всеми выход к степному шурфу. Сын был с виду спокоен. Наверное, тогда он, как и сам Лукьян Агафонович, верил, что это ненадолго: уйдут немцы, и Ерошка снова появится на свет божий. Но получилось не так, как было задумано. Когда пришли наши, Лукьян Агафонович уже готов был объявить всему поселку, что сын жив и что могилка, которую он выкопал в балочке, его хитрая уловка. Кое-кто догадывался, что Ерофей скрывается в землянке, могли выдать. Как-то надо же было спасать его. Лукьян Агафонович немедля сообщил Ерофею о приходе наших. Думал, обрадуется, но сын только тяжело нахмурился и не сказал ни слова. Лукьян Агафонович вначале удивился, но потом вспомнил о слухах, какие ходили в поселке, будто бывших военнопленных сурово наказывают, посылают их в штрафные роты, откуда почти никто не возвращается живым. Подумав хорошенько, Грыза решил: закончится война, а конец ее, судя по всему, близок, и Ерошка, ничего не страшась, выйдет из своего заточения. Но время шло, война не кончалась, а сын буквально таял у него на глазах. Знал: что-то надо предпринять. А что? Совета ни у кого не спросишь…
Лукьян Агафонович тяжело перевел дух и долго молчал. И сын не говорил ни слова. Но Грыза слышал, как он шептал когда-то заученные на память молитвы.
— Где же твое жилье? — наконец спросил Лукьян Агафонович.
— Пойдем, покажу, батя, — с готовностью сказал Ерошка и поспешно зашагал по отсыревшим скользким шпалам узкоколейки. Лукьян Агафонович только сейчас заметил, что он бос. «Как же ходит здесь, в кромешной тьме, без обувки?» — с щемящей болью в сердце думал, едва поспевая за сыном. Но вот Ерофей свернул в сторону и исчез. Грыза ускорил шаг. Осветил углубление в стене, но Ерошку там не увидел. Некоторое время стоял в недоумении: где же он? И вдруг откуда-то из глубины донесся глухой неузнаваемый голос:
— Проходи сюда, батя.
Лукьян Агафонович с трудом продвинулся в узкую нишу и дальше уже ползком добрался к сыну. Он сидел, скрестив ноги, на испревшем сене и проницательно глубоким, вдумчивым взглядом смотрел на отца. Каменное логово было не более двух квадратных метров. Угрюмый, низко нависший свод и стены — влажны, острые выступы на них блестели, как отполированные.
— И денно и нощно здесь? — спросил Лукьян Агафонович.
— Твоя правда, батя, — денно и нощно, — подтвердил Ерофей, продирая ногтями густые волосы.
Грыза не стерпел, сказал:
— Скоро шахту пустят, сынок, надо думать, и до тебя доберутся, куда денешься?
Темные глаза Ерошки загорелись:
— Я, батя, буду денно и нощно молиться всевышнему, и он скроет от чужих мою обитель.
«Денно и нощно, — с горечью подумал Лукьян Агафонович, — а знаешь ли ты, когда кончается ночь и начинается день?..»
— Нет, сынку, надо что-то придумать… — задумчиво сказал он.
— Что, батя, что собираешься придумать? — испугался Ерошка, — Выходить на люди?!
— Да нет же, — поспешил успокоить его отец, — я про то, что надо бы место тебе понадежней отыскать.
Ерофей потупился в тяжелом молчании. Затем глухо и словно самому себе сказал:
— Не надо, не делай этого…
Молодой Грыза не мог далее родному отцу сказать, почему не надо. Это было
