В шесть тридцать по токийскому времени - Эд. Арбенов

— Ну, хорошо… Предположим, Янагита обрел нужный ему приют где-то на островах. Что дальше?

Можно было ответить: «Ничего!» Так, собственно, и хотел ответить Сигэки Мори. Бегство из Дайрена — грань, за которую он вступал в своих размышлениях и предположениях. Существовал, правда, еще сам Сигэки, спутник Янагиты, но его жизненный путь оканчивался где-то в волнах Желтого моря или ближе — Даляньваньского залива. Что стоило Сигэки упасть ненастной ночью за борт! Ничего не стоило. А со дна моря он не увидел бы уже ни своего шефа, ни берег, к которому пристало рыбацкое судно…

И все-таки Сигэки не сказал подполковнику: «Дальше ничего». Не мог сказать. На какое-то мгновение он представил себе генерала, прогуливающегося по улицам Гонконга. Пусть Гонконга, какое имеет значение название города? Главное, прогуливающегося, беспечного, довольного собой. Представил себе и тотчас мысленно стер картину. Она показалась ему нелепой. Невероятной показалась.

— Дальше, наверное, возвращение в Японию. У Янагиты в Токио семья.

В Японии он немедленно бы предстал перед судом Международного трибунала. Зачем такое кольцевое движение к дому? Капитулировав, Янагита достиг бы той же цели без риска погибнуть в пути.

«Дальше» не получалось. Вернее, получалось, но нелогично. Янагита не мог таким странным способом вернуться домой. Если же в самом деле собирался вернуться, то зачем было бежать из Дайрена? Зачем? Бесконечные «зачем?»!

— Нет, дом не был его целью…

— Тогда что?

— Он уходил из этого мира.

Трудное решение. Отвлеченное весьма.

— Предположение?

— Да.

— Уходил как Янагита или только менял обличье?

— Как Янагита.

— Навсегда?

— Видимо… Рассчитывался с прошлым, с тем, что составляло его жизнь и работу.

— С собственным «я» тоже?

— Естественно…

— Значит, Янагита переставал быть разведчиком…

Сигэки Мори дошел до конца по им же избранной тропе и понял, что оказался в пустоте. Он потерял Янагиту. Того Янагиту, который был знаком ему и доступен в своих намерениях и действиях. Был совсем другой человек. Нереальный. Неощутимый.

— Нет, он не мог не быть разведчиком. Не мог…

— От этого мы, собственно, и шли все время. Но если принять вашу гипотезу о расставании с прошлым, то для какой надобности сохранять частицу этого прошлого? Янагита брал с собой вас. Он сказал: «Вы мне понадобитесь там…» Выходит, он рвал не со всем, что связывало его с минувшим. Прошлое должно было служить будущему.

— Лишь на короткое время. Я был приговорен.

— Янагитой же?

— Им.

— Следовательно, он заметал следы. Какие-то следы, ни мне, ни вам не ведомые. А во имя чего они заметались? Вы предполагали тайну. Я тоже считаю, что была тайна, и весьма важная. Государственная тайна. Тайна японской секретной службы. И Янагита хотел унести ее с собой. В то самое будущее. Наш узел затянулся вопреки вашему желанию. Соединились концы, кажущиеся очень далекими…

— Вы, наверное, правы, господин подполковник.

— К сожалению… Янагита не разоружился и не собирался разоружаться. Прошлое ему необходимо для будущего.

— И тайна тоже?

— Тоже…

Сигэки Мори поднес ладони к вискам и сжал их:

— Не пойму, зачем она нужна ему там… в будущем.

Подполковник встал из-за стола и прошелся по кабинету. Как и Сигэки, он испытывал тяжесть от бесплодных исканий и пытался освободиться от нее.

— Янагита имел награды?

— Множество.

— Были особые, составляющие предмет его гордости?

— Он любил орден Восходящего Солнца, носил его постоянно.

— За что представлен?

— Точно не знаю… За какие-то заслуги по Харбину.

— Разведывательные?

— Конечно… Говорили, будто Янагита осуществил крупную акцию в советском тылу. За нее получили награды несколько офицеров секретной службы, в том числе Итагаки и Доихара.

— До войны?

— Перед Халхин-Голом. На это наступление возлагали большие надежды. Янагита дважды вылетал в Токио с каким-то докладом. Он был вроде бы героем дня, к нему постоянно обращались работники генштаба и командующий Квантунской армией…

Подполковник вернулся к столу, принялся перебирать рукой листки бумаги — это играли нервы. Тяжесть не спадала, но чувство было такое, будто вот-вот она спадет, и надо только изловчиться, сделать нужное движение.

— Кто из офицеров Харбинской миссии или второго отдела штаба был причастен к акции Янагиты?

Сигэки Мори повел плечами:

— Никто… Мы что-то, возможно, делали, но не знали задачи. Определенных, связанных между собой усилий не было. Длительной была акция, началась еще до меня и продолжалась почти все время моего пребывания в Харбине. Ближе других к чему-то важному подошел Идзитуро Хаяси, мой друг. Была ли это частица той акции, судить трудно. Краешек тайны выскользнул однажды — это связано с появлением Маратова в Харбине. Но Маратов перебежал к нам уже после награждения Янагиты. Много позже. Должно быть, тут разные акции и разные секреты.

— А если одна акция?

— Почему вы так подумали?

— Следы разных лет, которые заметал Янагита, чем-то схожи между собой. Вернее, схожи мотивы, понуждающие Янагиту действовать. Он убирает людей по одному признаку — кто знал или мог знать Сунгарийца. Верно?

— Пожалуй, верно.

— Значит, дело в Сунгарийце. В нем тайна.

— Ну, это ясно. Только почему тайна так оберегается? Почему суживается круг посвященных?

— Не суживается, а уничтожается. Не должно быть никого, помнящего «гостя» с левого берега. Даже помнящего!

— Вы повторили мои слова, господин подполковник.

— Повторил.

Подполковник перестал перебирать бумаги, поднял голову и посмотрел на Сигэки Мори:

— Мне казалось, что я пробивал свежую тропу, а она уже торена много раз. Странно… Может быть, тайна вовсе не в Сунгарийце, а в самом генерале? Вы приблизились к ней, и он принял меры защиты…

Тяжести не было, вроде спала тяжесть, мысль легко устремлялась к цели, неясной пока, но заманчивой, угадываемой одним лишь чувством.

— Без Сунгарийца нет тайны Янагиты, господин подполковник. — Сигэки Мори попытался удержать чужую мысль вблизи реального — Янагита убивал только тех, кто знал «гостя» с левого берега.

Подполковник устало вздохнул;

— Маратов знал Сунгарийца?

— Лучше остальных… Он все знал, даже то, что не следовало знать. Я удивлялся, почему свой жребий Маратов вытянул последним.

Деловой день миссии начинался в шесть утра — так предписывало военное положение. Я пришел в пять, только рассвело, а отделы миссии уже работали. Мне показалось, что никто не покидал здания со вчерашнего дня: сонные, измученные лица, угасшие глаза. Во всех кабинетах горел электрический свет — его не успели выключить.