На службе у войны: негласный союз астрофизики и армии - Тайсон Нил Деграсс

Ватикан тоже был извещен о всемирном значении изобретения. В письме, написанном кардиналу Сципионе Боргезе накануне подписания перемирия, архиепископ Родоса посвящает целых три параграфа описанию нового приобретения Мориса и предупреждает, что похожий прибор будет доставлен его святейшеству со следующей почтой. Испанский командующий, пишет архиепископ, думал, что Морис «приобрел этот инструмент, чтобы во время войны вести разведку на расстоянии или осматривать места, которые он мог бы пожелать осадить, или места, где можно разбить лагерь, или вражеские силы на марше, или другие подобные ситуации, которые могли быть обращены ему во благо». Испробовав один такой инструмент на деле и пораженный тем, что ему удалось разглядеть на расстоянии десяти миль, архиепископ уверен, что своим обладателям инструмент «принесет довольно разнообразия [и] удовольствия»[158].

Не прошло и пяти месяцев, как в конце августа 1609 года Галилео Галилей – он называл себя «флорентийским патрицием и официальным (public) математиком университета в Падуе» – вышел в сопровождении сенаторов на площадь Святого Марка в Республике Венеции, чтобы продемонстрировать собственную значительно усовершенствованную зрительную трубу. Исполнив эту миссию, он преподнес свой прибор в дар сенату и обратился к дожу, главному должностному лицу республики, с просьбой о покровительстве (которая была тут же удовлетворена). Изготавливали и демонстрировали свои образцы нового перспективного инструмента, молва о котором разнеслась во все концы света, и другие предприимчивые изобретатели. Один из них даже, по-видимому, просил покровительства у венецианских сенаторов еще до того, как это сделал Галилей. Но у Галилея были в Венеции влиятельные связи, которые расчистили ему путь и даже, по всей видимости, позволили ознакомиться с произведением конкурента[159].

Приношение Галилея сопровождала письменная презентация, обращенная к дожу:

Галилео Галилей, нижайший слуга Вашей Светлости, <…> предстает ныне перед Вами с новым приспособлением, содержащим оптические стекла и основанным на самых хитроумных соображениях о перспективе, каковое приспособление воспроизводит видимые предметы столь близкими к глазу и представляет их столь отчетливо, что те из них, которые находятся в удалении, к примеру, на девять миль, выглядят так, как будто они находились бы всего на расстоянии одной мили. Эта вещь неоценимой пользы для всех трудов и предприятий, на море или земле, позволяющая нам в открытом море обнаружить на гораздо большем удалении, чем обычно, борта судов и паруса неприятеля, так что мы можем обнаружить его за два часа и более, прежде чем он обнаружит нас; и, различив число и род неприятельских судов, судить о его силе, дабы приготовиться к погоне, сражению или отступлению; и подобным же образом позволяющая нам на земле заглядывать внутрь крепостей, лагерей и оборонительных сооружений неприятеля с некоторого возвышения, хотя и удаленного, или также во время сражения видеть и различать в подробностях, к нашему великому преимуществу, все вражеские движения и приготовления, и кроме того, еще множество других выгод, явственных для всех здравомыслящих людей[160].

Что могло быть для морской республики XVII века более полезным в военном отношении, чем возможность следить издалека за неприятельским флотом? Для любой республики, в любом веке мало что может быть полезнее, чем возможность отслеживать вражеские перемещения где угодно: на земле, на море, в космосе, в интернете. В конце концов, разве не тем же заняты спутники – наследники зрительных труб?

В 1267 году, более чем за три столетия до того, как Ханс Липпергей установил две линзы в трубу и отправился на поиски ближайшего генерала, ученый францисканский монах по имени Роджер Бэкон послал папе Клименту IV увесистый научный труд. Некоторые мысли в нем явно опережали его время:

Мы можем придать такую форму прозрачным телам, и расположить их таким образом по отношению к нашему взору и объекту видения, что лучи будут преломляться и изгибаться в любом направлении, в каком мы пожелаем, и под любым углом, под которым мы пожелаем увидеть этот объект, вблизи от нас или на расстоянии. > Так, малая армия может показаться очень большой, и расположенное вдали может показаться находящимся на расстоянии руки, также и наоборот. Поэтому мы также можем сделать, чтобы Солнце, Луна и звезды видимым образом спустились к нам и подобным же путем оказались над головами наших врагов.

Никто, включая, возможно, и самого Бэкона, не попытался воплотить это предложение в жизнь – то ли потому, что его концепции были слишком туманными для того времени, то ли потому, что оптики были еще не готовы выполнять такие работы, то ли потому, что ученые джентльмены мало интересовались практическими делами. Однако к XVI столетию с его писаний сдули пыль и его идеи воплотились в реальность.

Одним из тех, кто взялся их оживить, был ученый, оксфордский математик, астроном и энциклопедист Джон Ди – в его библиотеке была по крайней мере одна книга Бэкона. В своем «весьма полезном предисловии» к вышедшему в 1570 году английскому переводу «Начал геометрии» Евклида Ди рассказал читателям, что всякий, кто желал бы «составить истинное представление <…> о числе и сумме как пеших, так и конных в боевых порядках неприятеля», мог бы «великолепным образом устроить сие посредством оптических стекол». Спустя менее десятилетия, в книге, озаглавленной «Изобретения, сиречь Устройства. Весьма необходимы всем генералам и капитанам, а также и всем, облеченным властью над людьми, в равной мере на море и на земле», некто Уильям Боурн писал, что пара надлежащим образом установленных линз «весьма необходима в различных отношениях, таких как наблюдение за войском, и в других подобных случаях». И в 1589 году в своем бестселлере «Естественная Магия» Джанбатиста Делла Порта рассказал о древнем «Стекле» египетского царя, «посредством какового за шестьсот миль видел он приближение вражеского флота»[161].

Для любого наблюдателя на земной поверхности горизонт находится не далее чем в нескольких десятках миль. Но, конечно, когда речь идет об определении расстояния до вражеского флота, преувеличение простительно, особенно если предчувствуешь невероятные результаты, которых можно будет когда-нибудь добиться со стеклянными линзами. Неудивительно поэтому, что, когда осенью 1608 года в Гааге Липпергей демонстрировал свое оптическое устройство группе военных, министров и дипломатов, они мгновенно поняли его военное значение. Глава французской делегации, не теряя времени, заказал два таких устройства для французского двора. К следующей весне об изобретении знал не только Галилей – телескоп приобрели эрцгерцог Австрии и папа, зрительные трубки длиной в фут продавались на улицах Парижа и Милана. И между католической Испанией и протестантскими Нидерландами был заключен мир[162].

Перемирие продолжалось до 1621 года. С возобновлением военных действий прежний испанский главнокомандующий Амброзио Спинола вновь занял этот пост. Осада города-крепости Бреда в 1624–1625 годах закончилась сдачей города, гибелью принца Мориса и временной победой Спинолы, который на знаменитом полотне испанского придворного живописца Диего Веласкеса благосклонно принимает ключи от побежденного города. Вблизи центра полотна, как бы для того, чтобы подчеркнуть роль в этой победе, в затянутой в перчатку левой руке Спинолы зажата двухфутовая подзорная труба[163].

На протяжении человеческой истории мало кому из людей случилось прожить жизнь, не повидав войны, и жители Европы XVII века не были исключением из этого правила. Но их время отличалось беспрецедентным уровнем коммерциализации и бюрократизации этого жестокого занятия. Европейские предприниматели, купцы и власти предержащие тратили огромное количество денег и сил на усовершенствование вооружений и содержание постоянных армий численностью в десятки тысяч человек. Многие лучшие ученые и изобретатели Европы не только занимались вопросами, связанными с торговлей, разработкой недр или морскими перевозками, но и посвящали свое время вещам, прямо или косвенно связанным с военной техникой: взрывчатым веществам, баллистике, вопросам скорости, сопротивления воздуха, ударным воздействиям, новым видам боеприпасов, новым методам измерения времени, топографии и, конечно, целому ряду новых оптических инструментов[164]. По словам известного ирландского оптика XVII века Уильяма Молино, пользоваться зрительным инструментом означало, по сути, вооружиться: