Альбион и тайна времени - Васильева Лариса Николаевна

— Ни за что! Приглушенный свет основа стиля! — стояла на своем непрактичная хозяйка.

— Но все разворуют!

— Пусть воруют! Но свет зажигать не позволю!

Продавщицы «Бибы» поражали всех, кто их видел.

При выборе девушек непременным условием было — тонкая изящная фигура, длинные ногти, которые нужно было окрашивать непременно в черный цвет, и томное равнодушие к покупателю.

— Я всегда ненавидела этих алчных старух-торговок в лондонских магазинах, — учила продавщиц Барбара, — они как голодные шакалы набрасываются на покупателя и норовят воткнуть хоть что-нибудь. Не нужно никому ничего навязывать. Кто хочет, подойдет и скажет, чего хочет. И тогда вы обслужите.

Барбару обожал весь штат магазина. Она знала всех по именам. Люди понимали, что с такой удивительной хозяйкой вряд ли им придется долго быть вместе. Но никто не решался уходить, ожидая, что же будет.

А было все просто, просто. И быстро, быстро. Барбаре-художнику наскучило свое детище, его терпкий стиль уже раздражал ее, она тянулась к чему-то другому, стала мучить вторичность стиля, слова «тридцатые в шестидесятых», приятные в начале, действовали раздражающе, звучали обидно, хотя и справедливо. Барбара-хозяйка понимала, что нельзя бросать дело, уже равнодушная, холодная, она связывалась с поставщиками, старалась снизить цены, придумывала новые фасоны. Все чаще передоверяла она дела партнерам и, наконец, сдалась. Партнеры перекупили у нее все дело. И продержались недолго. Летом семьдесят пятого года шумно была объявлена распродажа «Бибы».

И началась вакханалия. В беспомощно распахнутые двери «Бибы» ринулся весь город. Позолоченные платья; соломенные шляпы с перьями и цветными лентами; украшения из слоновой кости; игральные карты с эмблемой «Бибы»; шубы «под леопарда»; широченные кружевные юбки золотого, серебряного, химически-малинового и зеленого цветов; узкие шерстяные туники, серые, полосатые, под зебру, под кенгуру; чулки всех возможных и всех невозможных цветов; чемоданы «под жирафа»; длинные пальто до пят из прорезиненного тяжелого материала с высокими плечами; узкие платья с огромными пуговицами разных цветов; китайские халаты, расшитые райскими птицами и цветами; мыло с эмблемой «Бибы»; куски материй, раскрашенные под шкуры всех зверей на свете; блокноты, ручки, плакаты с эмблемой «Бибы»; огромные сундуки, доверху набитые пуговицами, змейками, туфлями с пятками и без пяток, с платформами и без платформ; причудливо изогнутые вилки и ложки; перья страуса; стаканы из притемненного стекла; супницы в форме петуха; салатницы в форме капустных листьев; пепельницы — вороньи клювы; абажуры во множестве, неяркие, серо-черно-бежевые с кистями; кружевные мрачные покрывала; черные тарелки с золотыми ободками; плетеные корзины и хлебницы в форме тюльпанов; пояса-змеи; искусственные лилии, пыльные и поникшие; кадки с пальмами; круглые вешалки; духи особого пряно-дразнящего запаха; черные лаки для ногтей; черные, темно-бордовые, голубые и зеленые помады для губ; черная краска для щек; пустые бутылки для парфюмерии с эмблемой «Бибы»; расчески в форме звериной пасти; шнурки со змеиными головами; раскрашенные деревянные скульптуры, нарочито базарной работы; зеркала с черной амальгамой; огромные бархатные подушки причудливых форм; сушеные цветы и листья, похожие на китовые усы или космические локаторы, — бедные скелеты некогда пахнущих зеленых существ; подсвечники в форме подков, разинутых пастей, ладоней, где все пять пальцев — свечи; ползучие растения в горшках; всецветные катушки ниток; бюсты манекенов, уже лысых, с жалкими, типично Бибиными черными губами…

Все это, согласно объявлению, должно было уйти. И удивительно: все, прежде вызывающее лишь любопытство, многим недоступное и ненужное по ценам, или по фигурам, или по вкусам, — вдруг стало почти задаром нужно всем. Толстые и худые, высокие и маленькие, старые и молодые, нервничая, суетясь, перехватывая друг у друга, брали, брали, брали. И все прибывал, прибывал поток с улицы. Никто ни за кем не следил, воровство становилось массовым. Казалось, дух Барбары — безумный, странный, вольный дух — витал над всем этим дозволенным разбоем.

Женщины ползали на корточках перед сундуками, наполненными пуговицами, лихорадочно перегребая груды шелестящих, текущих между пальцев кружочков и ромбиков, призванных к такому простому делу: застегивать и расстегивать. Их лица горели, пальцы судорожно ныряли в пуговичное море, выхватывая что попало — ненужный цвет, ненужную форму, ненужный размер.

Удивительно. Необъяснимо. А впрочем… Огромный зал был набит совсем не нищенками, это были хозяйки, продавщицы, мелкие служащие.

Маленькая, чисто одетая негритянка, оторвавшись от сундука со змейками, пробиралась сквозь толпы ползающих и роющихся к выходу, из кармана ее пальто щедро сыпались пуговицы, переполнившие карман, и какая-то старушка зашептала ей, озираясь без всякой надобности: «Сыплется! Сыплется!» И они обе стали подбирать пуговицы, а они сыпались еще больше, и негритянка, махнув рукой, вдруг сказала: «Да ну их, пойду. Домой пора».

«Биба» падала в пропасть так же широко, распахнуто и нелепо, как и поднималась на свою сомнительную высоту.

И сразу же, на следующий день после первой грандиозной распродажи-растаски Лондон стал городом «Бибы» — все оделись в ее туфли и шляпы, в ее леопардовые воротники. На какую-то долю мгновения сбылось уже после катастрофы желание художницы — город стал почти таким, каким она хотела его сделать. Но не течет река вспять. Тряпицы «Бибы» быстро растворились в огромном потоке одежд.

У меня осталась от «Бибы» колода маленьких карт с ее эмблемой на обратной стороне: на черном фоне в золотом кругу, в страстно изогнутой позе танго, застыли две фигуры. Когда я гляжу на эмблему того, чего уже нет, мне чудится обреченность, какой-то сарказм в этих фигурах. И приходит мысль, а не посмеялась ли над Анлией эта красивая, вызывающая женщина, Барбара Хуланики?

И вспоминаю слова журналиста Филиппа Нормана, написавшего о крахе «Бибы»: «Это был конец иллюзии, которой нет места в стране, сползающей в Армагеддон».

Лора Эшли

Казалось, в Лондоне гастролирует народный ансамбль танцев и песен, который называется как-нибудь так: «Добрая старая Англия», и участницы ансамбля разгуливают по улицам в тех же платьях, в каких выступают.

Платья были длинные, из парусины, хлопка, полотна, вельвета, с оборками и рюшами, блузы в кружевах, грубых, домотканых. Подолы щедро мели лондонские мостовые, и от обилия этих нарядов становилось тепло и уютно: неуместными вдруг оказывались не они, а линялые джинсы и мужские блузы на женских грудях. Восстановилась гармоническая справедливость разнополой природы: женщины шли как женщины, более того, как английские женщины: платья подчеркнули национальный характер, разжиженный, разбавленный, разъеденный бытом и нравами двадцатого века с его лозунгами братства наций, никак не воплощающимися в жизнь.

Во всех этих разного покроя платьях, блузах, юбках чувствовалась одна рука.

«Лора Эшли», так же, как «Куант» и «Биба», — семейный комбинат, с тою лишь разницей, что ни сама Лора, ни ее муж Бернард не могут похвалиться ни экзотическим происхождением, как Барбара, дочь польского дипломата, родившаяся в Палестине, ни высоким художественным образованием, как Мери Куант. Семья Эшли из английской глубинки.

«Мы, по сути, деревенские люди, приехали из деревни в Лондон, а теперь снова вернулись в деревню. И вся наша жизнь, все, чем мы занимаемся теперь, окрашено любовью к деревне», — признается Бернард Эшли.

Лора и Бернард Эшли поженились в 1949 году, Бернард был молодой инженер, работал в Сити, Лора собиралась посвятить себя домашним и семейным заботам. Еще девушкой она посещала ассоциацию для женщин сельских областей. Ассоциация поощряла интерес женщин к разного рода прикладным искусствам и ремеслам. Сначала для своего дома, потом для друзей и знакомых, начала Лора шить лоскутные одеяла, которые удивляли всех окружающих красотой и оригинальностью. Еще более удивлялись друзья Лоры, когда узнали и увидели ткани, которые она стала расписывать вручную, настольные подставки ее работы, разрисованные ею посудные полотенца.