Происшествие исключительной важности, или Из Бобруйска с приветом - Шапиро-Тулин Борис

Гражданин Хазин, не отличавшийся по известным причинам хорошим зрением, задел ногой какой-то сверток, лежащий на полу коридорного тупика, и невольно подтолкнул его не к жилищу Кургонялов, а к своей двери, не зная еще, что темная волна ужаса, испытанная им в родном Ленинграде, через несколько мгновений захлестнет его здесь, в благословенном Бобруйске, куда он сбежал, надеясь укрыться от злокозненных выкрутасов судьбы.

Укрыться не получилось. Он понял это сразу, как только развязал бельевую веревку и достал из потрепанной наволочки круглый предмет с небольшим выступом в центре. Буквы древнееврейского алфавита, которые были выдавлены на поверхности диска, ударили по его глазам таким неестественно ярким светом, что Ярополк Моисеевич, во-первых, поспешил тотчас же затолкать странную посылку обратно в видавшую виды наволочку, а во-вторых, понял: он пропал.

С какой целью к его двери подкинули светящийся диск – по этому поводу никаких здравых мыслей в голове у бывшего астронома так и не возникло. Могли, думал он, не утруждать себя, а просто прийти, арестовать, скрутить в бараний рог, отдать на растерзание следователю или как там у них это принято. Так нет же. Выследили. Подбросили. И все только для того, чтобы прийти с обыском, найти эту странную вещь и предъявить гражданину Хазину обвинение в чем-то очень зловещем по соответствующей статье, которая предполагала либо длительный срок, либо расстрел. Версию, что около его дверей мог случайно оказаться предмет, вовсе ему не предназначавшийся, он, наученный горьким опытом всех лет проживания под чутким руководством великого Вождя и Учителя, рассматривать, естественно, не стал.

Странным показалось только то, что вечером в хлипкую дверь, обитую дерматином, так никто и не постучал. Не постучали и ночью, хотя готовый ко всему Ярополк Хазин просидел, не раздеваясь, до самого утра практически в одной и той же позе, свесив голову и зажав ладони между колен. Из оцепенения его вывел звук будильника, сработавшего в квартире этажом выше. Соседи почему-то ставили этот наглый прибор на пол, и поэтому, когда он начинал тарахтеть прямо над головой, ощущение было такое, что сама судьба трубила в свои трубы, заставляя вскакивать с места и лихорадочно приниматься за исполнение предначертанного.

– А вот хрен вам, – в унисон дребезжащему чудовищу подумал вдруг Ярополк Моисеевич, и страх, копившийся в нем в течение долгих ночных часов, превысив, очевидно, некую отмеренную ему норму, неожиданно схлынул, а в образовавшейся пустоте возник перед внутренним взором четкий план всех последующих действий.

Ярополк подхватил наволочку с упакованным в нее диском, покружился по лабиринту порт-артуровских коридоров, вышел на темную еще улицу и зашагал по направлению к кладбищу.

Никто за ним не последовал, и, как ни странно, ни одного агента, притаившегося за ближайшим углом или выглядывавшего через щели в темных заборах, он так и не заметил. Но остановить гражданина Хазина в стремлении избавиться от подброшенного ему диска было уже невозможно.

Могила, выкопанная накануне (к ней, отодвинув плечом скрипящую кладбищенскую калитку, он сразу же направился), зияла прямоугольной дырой, припорошенной напа́давшим за ночь мелким сухим снегом.

Прежде, чем начать действовать, Ярополк на всякий случай осторожно посмотрел по сторонам, пытаясь определить не разгадан ли его замысел и не прячутся ли агенты компетентных органов за каменными надгробьями, торчавшими внутри множества металлических оград. И хотя эти ограды из-за жесткой конкуренции местных умельцев имели определенные художественные изыски, но Ярополк давно усвоил что через затейливое переплетение прутьев легко просматривалось все окружающее пространство.

Естественно он не знал пользовались ли таким обстоятельством усопшие, для того чтобы определить, чем их ограда отличается от стоящих поблизости, но одно ему было ясно – секретные агенты здесь явно теряли возможность сохранить свое инкогнито.

Убедившись в таком непреложном факте, Ярополк взял лопату, воткнутую в возвышавшийся рядом холм, спрыгнул вниз, соорудил у одной из сторон вырытой могилы надежный тайник, поместил туда странный диск, присыпал все это землей и тщательно утрамбовал.

Трудился он так сосредоточенно, что не заметил, как к могиле бесшумно приблизился человек в длинном черном пальто и маленькой круглой шапочке на обритой наголо голове.

Человек молча, стараясь ничем себя не выдать, остановился у самого края, проследил за странными действиями одноглазого копателя, а затем так же бесшумно отошел к ближайшей ограде и исчез, не оставив после себя ни единого следа, способного выдать его присутствие.

К майору госбезопасности Устину Пырько этот человек явно никакого отношения не имел.

Часть третья

Моня Карась между прошлым и будущим

Глава первая (и единственная),

в которой рассказывается, как Моня Карась попал в мартовский день, случившийся почти 200 лет назад, как при этом время прошлое стало для него временем настоящим и как он неожиданно для себя превратился в писателя

1

Во всем была виновата Луна, вернее, полная луна, полнолуние.

В эту ночь Моня Карась наконец решился сделать то, что строго-настрого запретил ему делать отец. Однажды Моня подслушал, как отец в разговоре с каким-то таинственным незнакомцем упоминал о семидесяти двух именах Всевышнего. Из этого разговора Моня понял тогда одно: если путем комбинации из семидесяти двух имен, зашифрованных в строчках той самой старинной книги, которую он все это время хранил в погребе уцелевшего сарая, составить истинное Имя Всесильного Бога, то можно на время покинуть свою телесную оболочку и напрямую пообщаться с Хозяином Вселенной.

Пообщаться с Ним было просто необходимо. О странном диске, переданном покойному парикмахеру Менделевичу почти год назад, не было ни слуха ни духа, но чем дольше по времени длилась эта неизвестность, тем тревожней становилось на душе у Мони. Исчезновение загадочной находки таило в себе какую-то неясную угрозу, и Моня чувствовал, что угроза эта не только для него лично, или, скажем, для тети Баси, или для Лидии Васильевны Жмых. По ощущениям Мони, эта угроза была гораздо больше, чем все они, вместе взятые, – она была больше Бахаревской улицы и, даже страшно подумать, больше всего города Бобруйска с его окрестностями. А если уж быть совсем точным, то окрестности эти включали в себя и Могилев, и Минск, и Москву, а также Париж, Нью-Йорк, провинцию Квебек и прочее, и прочее из того, что находилось на продырявленном глобусе, который Моня однажды подобрал среди залежей металлолома, устилавших пустырь за стенами приемного пункта конторы «Вторчермет».

Словом, Моня решился. Он специально выбрал время, когда полная луна зависла в его окне, а значит, можно было не включать лампочку, прикрепленную к низкому потолку, потому что тетя Бася, спящая за фанерной перегородкой, мгновенно просыпалась, едва Моня щелкал выключателем. Если такое случалось, то практически сразу она стучала в стенку, желая немедленно получить ответ на мучивший ее вопрос: за свет платить будет Пушкин или кто?

Конечно, то, что тетя Бася упоминала Пушкина в связи с проблемами электроснабжения, несомненно, говорило о ее богатом культурном багаже, но, с другой стороны, из-за отсутствия по объективным причинам самого поэта, который, по ее мнению, мог бы финансировать любые причуды Мони, она не давала своему жильцу читать по ночам, и это составляло одно из мучительных неудобств его существования под боком у чересчур бережливой хозяйки. Вот почему Моня с таким нетерпением ждал полнолуния. Ждал и наконец дождался.

То, что произошло потом – после того, как, отыскав в потрепанной книге нужные страницы, он начал создавать всевозможные комбинации с именами Всевышнего – Моня никому и ни при каких условиях объяснить бы не сумел. Даже если бы за дело взялся начальник местного отдела госбезопасности Устин Пырько по прозвищу Упырь. И не потому, что так беден человеческий язык или методы Упыря, упаси Боже, могли дать сбой. Нет, конечно же, дело было не в этом. Просто то, что произошло с Моней, оказалось настолько запредельным, что для связного рассказа понадобился бы словарь таких же запредельных терминов, а подобного рода словарь, по недосмотру или, наоборот, совершенно преднамеренно, в руки любознательного человечества так до сих пор и не попал.