Шоншетта - Марсель Прево

Шоншетта слушала его с некоторым смущением, но не стала разубеждать, решив, что, может быть, и лучше, если в Локневинэне их будут считать женихом и невестой. Она объявила, что устала и хочет сейчас же лечь спать. Прощаясь и пожимая друг другу руки, и она, и Жан оба почувствовали, что в их счастливом настроении зазвучала грустная нотка.

Через час все обитатели маленького замка мирно спали, за исключением Жана, который сидел у своего стола, закрыв лицо руками, погруженный в мучительные, размышления. Чем больше он раздумывал, тем безвыходнее представлялось ему его положение. Как поступит теперь отец Шоншетты, ввиду такого дерзкого нарушения его прав? Какие безумные идеи могут зародиться в его больном мозгу под влиянием такого удара? Оставалась одна надежда: скрыть все от Дюкателя, пока не удастся придумать какой-нибудь выход.

Жан во всем этом обвинял почти исключительно одного себя; Шоншетту он оправдывал: влюбленная женщина, почти ребенок, всегда слепо отдается своему чувству; но мужчине нет оправдания, если он не думает за двоих. Притом у него были причины, неизвестные Шоншетте, которые должны были удержать его: ведь она не знала подробностей первого свидания между ее отцом и Жаном, не слышала разоблачений мадам Бетурнэ, не подозревала о тайных узах, связывавших ее судьбу с судьбой Жана. Зная все это, она, конечно, не согласилась бы покинуть Супиз. А он все, все забыл, и только потому, что это дитя сказало ему: «Люблю!»

Теперь, когда присутствие Шоншетты не смущало его, к Жану опять вернулись тяжелые сомнения. Вспоминая о сегодняшнем путешествии по пустынным равнинам Савиньи и Авора, он подумал, что где-то среди этих безбрежных полей, сливающихся с неведомым горизонтом, умер Марсель де Моранж; они, может быть, проехали совсем близко от места его смерти. Жану припомнилось страшное название одной местности: Перекресток Мертвеца, и в его разгоряченном воображении встала картина самоубийства: он увидел своего отца с револьвером, приставленным к виску, падающего у ограды кладбища, смутно белеющей в вечернем сумраке. Нет! Его отец не мог выбрать это место для самоубийства. Он, наверно, застрелился у себя в комнате, заперев предварительно все двери. А герой легенды, этот Мертвец Перекрестка, – просто какой-нибудь крестьянин, которого нашли повесившимся на дереве.

Но тайна осталась тайной. Жан держал в руках звенья разорванной цепи, однако, как бы он ни старался, ему никогда не удалось бы опять соединить их. Даже все известные ему факты противоречили друг другу: если его отец покончил жизнь самоубийством, то, что означал ужас Дюкателя, когда ему привиделся покойник? И для чего этот уговор матери и жены хранить тайну прошлого? Здесь могло быть только одно объяснение: Дюкателю были известны какие-нибудь факты, позорившие честь Марселя де Моранжа и давшие отцу Шоншетты возможность принудить его к самоубийству. Такое предположение оправдывало и поведение сумасшедшего, и стремление родных Марселя де Моранжа скрыть истину; но Жан не мог допустить мысль, чтобы на памяти его отца лежало какое-нибудь пятно.

Ночь наступила, а д'Эскарпи все еще ломал голову над разгадкой тайны. Вдруг он вскочил: в отсутствие тетки он – хозяин в замке. Если предположить, что в запертой комнате его бабушки находятся какие-нибудь следы прошлого, может быть, какое-нибудь письмо. В последние две недели Жан не раз пытался уговорить тетку Бетурнэ дозволить ему розыски, но она всякий раз отвечала:

– Нет, Жан, пожалуйста, не проси меня об этом! Я обещала твоей бабушке ни о чем не разузнавать. Притом, клянусь тебе, ты там, ничего не найдешь, ни малейшего указания. Ради меня, дорогой, не предпринимай ничего, прошу тебя!

Жан уступил, но сегодня говорил себе, что на такой педантизм способна только чересчур совестливая и суеверная женщина и что сам он не давал никаких обещаний. Он взял лампу, ножницы и поднялся на второй этаж, где в конце коридора находилась таинственная «серая комната».

С бьющимся сердцем вошел д'Эскарпи в комнату своей бабушки, но в первую минуту не мог ничего различить. На стенах не было никаких украшений; в глубине алькова виднелась непокрытая кровать; над камином висело зеркало, испещренное черными пятнышками; в воздухе стоял запах плесени. Жан машинально подошел к окну и только хотел отвернуть кисейную занавеску, как она с легким шумом упала на пол.

Он невольно отступил и оглянулся. По обе стороны алькова были двери. Заглянув в одну, он увидел уборную, такую же пустую, как и спальня. Другая оказалась запертой; она вела в ту самую комнату, ключ от которой не был найден. Внимательно осмотрев замок, Жан поставил лампу на пол и принялся действовать ножницами.

Старое, полусгнившее дерево не выдержало: все четыре винта сразу отскочили, и дверь распахнулась, задев Жана по голове. Теперь он находился в маленькой комнатке, не больше уборной, а прямо напротив него была другая дверь, обитая зеленой материей. Решительным движением открыв ее, Жан очутился в крошечной длинной комнатке, скудную меблировку которой составляли диван, несколько стульев, письменный стол с креслом перед ним и аналой; на камине, между канделябрами, стояли маленькие часы; над аналоем висели распятие и довольно большой портрет гвардейского офицера.

В противоположность «серой комнате», носившей следы давнишнего запустения, комната, в которую проник Жан, казалась еще обитаемой. На столе были разбросаны книги, карандаши, перья; свечи в канделябрах были неровные, как будто их еще недавно зажигали. По всему было видно, что комната сохранилась в том виде, как ее оставила Люси де Моранж, запирая ее в последний раз.

Жан долго не мог оторваться от портрета отца; ему казалось, что он видит самого себя. Глаза портрета пристально смотрели на него, а надменные губы под белокурыми усами, казалось, готовы были каждую минуту спросить: «Зачем ты пришел нарушать мое уединение? Что тебе нужно от меня?»

Энергичным усилием воли, освободившись от тяжелого впечатления, которое производили на него эти глаза, Жан принялся за дальнейшие поиски. Ящики в столе оказались пустыми. Перелистав все книги, Жан между страницами «Подражания Христу» нашел давно высохший цветочек боярышника – и только.

Рядом с камином Жан заметил стенной шкаф. Когда он открыл его, оттуда выскочила огромная крыса и, испуганно покружив по комнате, исчезла в какой-то щели; Жан невольно вздрогнул. На одной из полок лежал пакет, завернутый в черную шелковую материю; развернув его, Жан нашел мужской костюм, изгрызенный крысами. Презирая самого себя за эти розыски, д'Эскарпи с лихорадочной поспешностью – обшарил все карманы и ощупал подкладку, но и на этот раз ничего не нашел.

Чувствуя страшную усталость, он упал в кресло, мучаясь сознанием, что поступил дурно и все-таки не достиг цели; но уйти он все-таки не мог, – странная, непреодолимая сила приковывала его к месту, и его глаза не могли оторваться от какой-то точки на развернутом платье отца. Смутная мысль мелькнула в его голове, – он еще не успел определить ее смысл, как она уже исчезла.

– Я схожу с ума! – громко произнес Жан и поспешно встал.

Но, прежде чем уйти из этой комнаты, он захотел привести все в прежний порядок. Заботливо складывая вещи, он заметил в панталонах маленькую круглую дырочку и тотчас же определил, что она произошла от пистолетной пули; в ту же минуту мысль, смутно бродившая в его голове, приобрела ослепительную яркость: его отец был ранен в живот! Это открытие резко изменило направление его мыслей: до сих пор он тщетно старался выяснить причину самоубийства Марселя де Моранжа, – теперь он знал точно, что самоубийства не было. Его отец не лишил себя жизни: самоубийца не целит себе в живот, так как подобный выстрел редко бывает смертельным. Марсель де Моранж не лишил себя жизни – его убили…

Поглощенный этими мыслями, Жан, приведя все вещи в порядок, вернулся в свою комнату, разделся и бросился в постель, пытаясь вывести новое заключение из сделанного им открытия; но усталость и пережитые волнения взяли верх, мысли Жана спутались, глаза невольно закрылись, и им овладел тяжелый, летаргический сон.

Когда Жан проснулся, в окна широким потоком лились лучи утреннего солнца. После страшного напряжения умственных и душевных сил, он почувствовал себя несколько ослабевшим. Вспоминая все, случившееся в прошлую ночь, он спрашивал себя, не во сне ли он все это видел, – так чудовищна казалась ему мысль, что отец Шоншетты совершил преступление, жертвой которого пал его родной отец. Однако на столе, возле лампы, с которой он вчера ходил на розыски, лежали ножницы, свидетельствуя о том, что все, казавшееся ему теперь таким невероятным, действительно случилось.

Успокоившись, Жан даже пожалел о том, что сделал, тем более, что все-таки не получил точных подтверждений своего предположения, и с досадой пожал плечами. Вдруг у него промелькнула мысль, наполнившая его душу радостью: