Хребты Безумия - Говард Лавкрафт

В июне 1924 года Вард сообщил о своем отъезде из Лондона в Париж, куда он несколько раз летал до этого, чтобы ознакомиться с материалами, хранящимися в Национальной библиотеке. Следующие три месяца он посылал лишь открытки с адресом: улица Сен-Жак, в которых говорилось, что он занимается исследованием редких рукописей в одной из частных коллекций. Он избегал знакомых, и ни один из побывавших там туристов не передавая Варду-старшему известий о встрече с его сыном. Затем наступило молчание, и в октябре Варды получили цветную открытку из Праги, извещавшую, что Чарльз находится в этом древнем городе, чтобы побеседовать с неким человеком весьма преклонного возраста, который, как предполагал юноша, был последним, оставшимся в живых обладателем записей, содержащих любопытные сведения об открытиях средневековых ученых. Чарльз, отправился в Нойштадт и до января оставался там, затем послал несколько открыток из Вены, сообщая, что находится здесь проездом по пути на восток, в небольшой городок, куда его пригласил один из корреспондентов и коллег, также изучавший оккультные науки.

Следующая открытка была из Клаузенбурга в Трансильвании;. в ней Чарльз сообщал, что почти добрался до цели. Он собирался посетить барона Ференци, чье имение находится в горах, восточнее Рагузы, и просил писать ему туда на имя этого благородного дворянина. Еще одна открытка была получена из Рагузы, где Вард сообщал, что барон послал за ним свой экипаж и он выезжает из города в горы. Это было последнее послание, затем наступило длительное молчание. Он не отвечал на многочисленные письма родителей вплоть до мая, когда сообщил, что вынужден расстроить план матери, желающей встретиться с ним в Лондоне, Париже или Риме в течение лета, – Варды решили совершить поездку в Европу. Его работа, писал Чарльз, занимает так много времени, что он не может оставить имение барона Ференци, а замок находится в таком состоянии, что вряд ли родители захотят его посетить. Он расположен на крутом склоне, в горах, заросших густым лесом, и простой люд избегает этих мест, так что любому посетителю поневоле станет не по себе. Более того, сам барон не такой человек, чтобы понравиться благопристойным, консервативным пожилым жителям Новой Англии. Его вид и манеры могут внушить отвращение, и он невероятно стар. Было бы лучше, писал Чарльз, если бы родители подождали его возвращения в Провиденс, что, очевидно, будет очень скоро.

Однако Чарльз вернулся лишь в мае 1925 года. Заранее предупредив родителей несколькими открытками о своем приезде, молодой путешественник с комфортом пересек океан на корабле «Гомер» и проделал неблизкий путь из Нью-Йорка до Провиденса в поезде, упиваясь .зрелищем невысоких зеленых холмов, жадно вдыхая благоухание цветущих садов и любуясь белыми зданиями городков. весеннего Коннектикута. Первый раз за много лет он вкусил прелесть сельской Новой Англии. Поезд мчался по Род-Айленду, освещаемый золотым светом весеннего дня, и сердце юноши лихорадочно забилось, а когда поезд въехал в Провиденс мимо Резервуара и Элмвуд-авеню, у Чарльза перехватило дыхание, словно в ожидании чуда. На площади, расположенной почти на вершине холма, там, где соединяются Броуд-, Вейбоссет-и Эмкайестер-стрит, он увидел впереди внизу в огненном свете заката знакомые уютные дома, купола и острые кровли старого города. У него закружилась голова, когда машина, нанятая им на вокзале, съехала вниз по склону и показались высокий купол и светлая, испещренная яркими пятнами крыш, зелень на пологом холме по ту сторону реки, высокий шпиль Первой баптистской церкви, образчик колониального стиля, светящийся розовым отблеском в волшебном вечернем свете на фоне бледно-зеленой, едва распустившейся листвы.

Старый Провиденс! В этом месте таинственные силы долгой, непрерывной как сама жизнь истории заставили юношу появиться на свет и оглянуться в прошлое, познав удивительные, безграничные тайны жизни и смерти. В этом городе скрыто нечто чудесное и пугающее, и все долгие годы прилежных изысканий, все странствия были лишь подготовкой к долгожданной встрече с Неведомым. Такси мчало его мимо старого рынка и места, где начиналась бухта, вверх по крутому извилистому подъему, к северу от которого за огромным сверкающим куполом виднелись залитые закатным заревом ионические колонны церкви Крисчен Сайенс. Вот-показались уютные старые имения, знакомые ему с детских лет и причудливо выложенные кирпичом тротуары, по которым он ходил еще совсем маленьким. И наконец, маленькая белая заброшенная ферма справа, а слева – классический портик и солидный фасад большого кирпичного дома, где он родился. Наступили сумерки; Чарльз Вард возвратился в отчий дом.

5.

Психиатры не столь ортодоксального направления, как доктор Лайман, датируют начало подлинного безумия Варда его путешествием по Европе.

Допуская, что Вард был совершенно здоров, когда покинул Америку, они полагают, что после возвращения он сильно изменился. Но доктор Виллетт отказывается признать правоту даже этого утверждения. Что-то произошло позже, упрямо твердит доктор; странности юноши на этой стадии болезни следует приписать тому, что за границей он приучился совершать определенные ритуалы, безусловно довольно странные, но ни в коем случае не говорящие о психических отклонениях.

Чарльз Вард, значительно возмужавший и окрепший, был на первый взгляд совершенно нормальным, а в разговорах с Виллеттом проявил самообладание и уравновешенность, которые ни один безумный – даже при скрытой форме душевной болезни – не смог бы продемонстрировать в течение нескольких часов, желая притворяться здоровым. На мысль о безумии наводили лишь звуки, которые в разное время суток можно было услышать из лаборатории Чарльза, помещавшейся на чердаке. Это были монотонные заклинания, напевы и громкая декламация в необычных ритмах. И хотя все это произносилось голосом самого Варда, но в звуках, интонациях и словах было нечто странное, от чего у невольного слушателя кровь стыла в жилах. Было замечено, что Ник, почтенный и всеми любимый черный кот, принадлежавший к самым уважаемым обитателям дома Вардов, шипел и испуганно выгибал спину, услышав определенные песнопения.

Запахи, которые временами проникали из лаборатории, также были в высшей степени необычны: иногда они были едкими и ядовитыми, но чаще это были манящие и неуловимые ароматы, которые, казалось, обладали какой-то волшебной силой и вызывали в уме фантастические образы. Люди, которые их вдыхали, говорили, что перед ними вставали, как миражи, великолепные виды – горы странной формы либо бесконечные ряды сфинксов и гиппогрифов, исчезающие вдали в необозримом пространстве. Вард больше не предпринимал, как прежде, прогулок по городу, целиком отдавшись изучению экзотических книг, которые он привез домой, и не менее экзотическим занятиям в своем кабинете. Он объяснял, что европейские источники дали ему новый импульс и предоставили новые возможности, и заявил, что вскоре мир будет потрясен великими открытиями. Изменившееся и как-то постаревшее лицо Варда обнаруживало поразительное сходство с портретом Карвена, висевшим в библиотеке. После разговоров с Чарльзом доктор Виллетт часто останавливался перед камином, удивляясь феноменальному сходству юноши с его отдаленным предком и размышляя о том, что теперь единственное различие между давно усопшим колдуном и молодым Вардом это небольшое углубление над правым глазом, хорошо заметное на картине.