Суворов и Кутузов (сборник) - Леонтий Раковский

«Совсем обабился, заспался! Срам! – с досадой подумал Суворов. – Скорее, скорей обливаться!»

Вылить на себя ведро холодной воды сейчас хотелось больше, чем когда бы то ни было, – голова после вчерашнего была еще немного тяжеловата.

Он осторожно выскользнул из-под атласного одеяла, стараясь не разбудить жену.

Возле кровати, на креслах и просто на полу, была разбросана одежда.

Новенький генеральский мундир небрежно свисал с кресла, касаясь одним рукавом пола. Тут же, в кресле, легким комком белело нарядное подвенечное платье Варюты.

Парик закатился под стол.

А брюки лежали на другом кресле – Александр Васильевич едва увидал их под ворохом юбок и прочего кружевного хлама.

Суворов скривился.

Он не стал надевать брюк, а просто сунул ноги в ботфорты, накинул на плечи мундир и тихо вышел из спальни.

«Разве теперь сыщешь этого пьяницу Прохора? Дрыхнет где-нибудь с похмелья. И куда девали мой плащ? Засунули, пожалуй», – думал Суворов, идучи из одной комнаты в другую.

Ни Прошки, ни кого-либо еще из слуг не было видно.

Только подходя к буфетной, Александр Васильевич услыхал голоса. Он остановился, прислушиваясь, нет ли кого чужого, – Суворов был не одет.

– Не ждите, Прохор Иваныч, ступайте отдыхать. Ваш барин нонче долго будет почивать: Варвара Иванна спозаранку подыматься не любить! – говорил бойкий женский голосок.

– Чего спозаранку? Уже полдень, – ответил надтреснутый бас, видимо, еще не совсем протрезвившегося Прохора.

– С молодой женой и до вечерни проспишь! – усмехнулся буфетчик.

– Нет, вы не знаете Ляксандры Васильича, – твердил Прохор, – он встанет! Он, брат…

– А и встанеть, так обливаться не станеть, – перебила его все та же бойкая бабенка. – Варвара Иванна его враз на свой лад переделаеть. Сама от Паски до Рожества немытая ходить.

В буфетной загоготали.

Суворов вспыхнул.

– Прохор! – гаркнул он.

В буфетной сразу стихло. Дверь отворилась. На пороге стоял, моргая осоловелыми глазами, толстоносый Прохор:

– Чего изволите, батюшка барин?

– Вода у тебя готова?

– Готова.

– Подай плащ!

– Сейчас, – ответил Прохор и нетвердыми шагами пошел из комнаты.

«Я ж говорил – встанет!» – повторял он про себя.

IV

Женился – переменился.

Суворову быстро наскучила спокойная жизнь мирного обывателя.

На другой день после обручения Александр Васильевич, по совету отца, написал главнокомандующему Дунайской армией графу Румянцеву письмо:

«Сиятельный Граф!

Милостивый Государь!

Вчера я имел неожидаемое мною благополучие быть обрученным с княжною Варварою Ивановною Прозоровской, по воле всевышнего Бога!

Ежели далее данного мне термина ныне замешкаться я должен буду, нижайше прошу Вашего Высокографского Сиятельства мне то простить: сие будет сопряжено весьма с немедленностью…»

На другой день после обручения он и сам еще думал, что с молодой женой можно побыть в Москве несколько дольше. Но прошел только месяц после свадьбы, и Суворову уже стало невмоготу.

Ему казалось, будто он давно, невесть Бог с каких пор, сидит в Москве; будто там, на Дунае, идут бои, хотя прекрасно знал, что зимою нет никаких военных действий и что войска отведены на зимние квартиры. Ему казалось, что, пока он сидит здесь, другие генералы, не щадя жизни, сражаются за родину, а он променял бранный меч на женскую туфлю, на колпак добродетельного супруга.

Сразу все становилось немилым. И в первую очередь – жена.

Василий Иванович, скупившийся отапливать весь свой большой дом, жил зимою в одной горенке. А теперь, с женитьбой сына, оказались занятыми все комнаты: Варюта не привыкла стеснять себя ни в чем, а Сашенька тоже продолжал делать все по-своему – он спал в отдельной комнате от жены.

Варюта принесла с собою не очень много червонных, но зато постель у нее была пышная: гора пуховиков и подушек, голландские простыни, атласные одеяла.

Когда Варюта увидала впервые постель своего мужа – в углу комнаты лежала охапка сена, прикрытая простыней, в головах небольшая подушка, а вместо одеяла старый плащ (такую постель Суворов завел себе еще с детства), – Варюта подумала, что тут спит Прохор.

– Прохор, ты больше спать здесь не будешь! Убирай вон этот сор! – сердито сказала она. – И кто тебе позволил натащить в комнату сена! От него ж блохи разводятся!

– Матушка барыня, это не моя постеля, – оправдывался ни в чем не повинный Прохор.

– А чья же?

– Барина.

– Какого барина? Что ты вздор мелешь? – накинулась Варюта.

– Нашего молодого барина, Ляксандры Васильича.

– Ты лжешь, негодяй!

– Вот крест святой, не лгу! – крестился на образа Прохор.

– Ну, все равно, чья бы ни была, ей здесь не место! Убирай вон эту дрянь! – сердито сказала барыня, подбрасывая носком туфли маленькую жесткую подушку Александра Васильевича.

Прохор уже собрал в охапку сено, когда на крик явился сам Суворов.

– Я, Варюта, солдат, а не барин-лежебока! – строго сказал он жене.

– А я не за солдата выходила замуж, а за генерала, – возмутилась Варюта. – Какой же генерал спит эдак, на полу, на сенной трухе?

Суворов не переносил прекословия. Он совсем прикрыл глаза и без того низко опущенными веками и глухо сказал:

– Меня, сударыня, поздно переучивать!

И, обернувшись к Прохору, который все еще держал в руках злополучную охапку сена, не зная, что с ней делать, крикнул:

– Тебе говорят, клади на место!

Обозленная Варюта выбежала из комнаты.

Это была их первая стычка.

Два дня супруги не говорили друг с другом. Василий Иванович пытался мирить их, но напрасно: у обоих супругов был неуступчивый характер.

Дело обошлось как-то само.

Однажды Василий Иванович, встав поутру, хотел поговорить с Сашей о разных хозяйственных делах. Старик заглянул в комнату к сыну. Сашенька был уже на ногах – он всегда вставал очень рано: сидел у окна и читал «Описание жития и дел принца Евгения Савойского». Но в комнате он был не один: в углу, на Сашиной спартанской постели, занимая собою все его сено, сладко спала, завернувшись в голубое атласное одеяло, дородная Варюта.

Мир был восстановлен.

С этого дня Варюта не возражала против жесткого мужнина ложа, и каждый спал у себя в комнате. Да Варваре Ивановне спать в одной спальне с мужем было и неудобно: муж вставал еще до света, а она просыпалась, когда уже давно отблаговестили во всех церквах к обедне.

Пока Варюта спала, весь этот беспокойный, шумливый курятник, все эти девки-горничные не тревожили Суворова. Он в тиши мог спокойно читать, думать о войне, о походах, о славе. Но как только просыпалась жена, весь дом ходил ходуном. Тотчас же начинались хлопанье дверей, беготня, суета, шум. Было похоже, точно в крепость ворвался неприятель.