Вперед в прошлое 2 (СИ) - Денис Ратманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По понятной причине рюкзаки в электричке мы снять не могли, потому толкались и причиняли неудобства пассажирам, которые не стеснялись в выражениях: и понаехали мы в нерезиновую (первый раз услышал в классическом исполнении), и дармоеды мы с упырями, и паразиты, и твари необразованные. Про «куда прешь», «из-за вас не пройти», «свали с дороги», «сними рюкзак» и прочее вообще молчу. Самого всегда раздражали люди с поклажей, а теперь я оказался на их месте и понял, что не от легкой жизни человек навьючивается, как ишак — мало в этом приятного.
Мы живем в городе братской любви, нас помнят, пока мы мешаем другим. Намучились мы с тележкой знатно, особенно на эскалаторах. Что там с товаром, страшно было подумать. Переспевшие абрикосы не выдержали бы такого экстрима, зеленоватые, надеюсь, доживут.
— И куда теперь? — спросила бабушка, останавливаясь возле колонны.
— Туда. Вот, видишь, написано: «Выход в город». На другую станцию нам точно не нужно.
Подождав, пока пассажиры электрички подойдут к эскалатору, за ними направились и мы — улучив момент, пока там мало людей, чтобы никому не мешать.
— Последний рывок, — обнадежил я бабушку, устанавливая тележку на ступеньку эскалатора, едущего вверх, и устраиваясь рядом.
Странно, но даже такое метро — неухоженное, заклеенное объявлениями, будило теплые воспоминания о жизни в Москве. Наверное, виной тому теплый подземный ветер, толкаемый по тоннелям электричками. Дохнул в лицо — и вернулось ощущение времени, когда было хорошо. И еще я не чувствовал себя в Москве чужим, меня будто бы запомнили и ждали, а значит, ничего плохого не случится.
Поднявшись на эскалаторе, я направился к бездействующим турникетам. Бабушка воскликнула:
— Ты куда? Нам же в город! Или за выход тоже платить?
— Это выключенные турникеты. Мы правильно идем.
— Точно?
Я откатил тележку к стене и сказал бабушке:
— Постой здесь, пока я разведаю самый короткий путь.
— Не заблудишься? — встревожилась она.
Хотелось съязвить: «Всенепременно» — но я улыбнулся.
— Нет. Но меня может не быть десять минут и дольше. Ты главное без меня торговлю не начинай. Кстати, который час?
— Без пяти одиннадцать.
— Отлично! Все, убежал!
Мимо теток, продающих одежду с рук, я рванул в переход, в нерешительности замер под табличкой, где одна стрелка указывала на Таганскую и Марксистскую, вторая — только на Марксистскую. Остановил женщину в зеленом платье, спросил:
— Извините, а где тут универсам «Таганский» и рынок?
— А вот, — женщина махнула рукой, — сразу выйдешь — увидишь. Только не универсам, а гастроном!
Дальше я услышал извечное, кочующее из поколения в поколение:
— Превратили Москву в шалман! Нет уже нашей любимой доброй Москвы!
Я выбежал на площадь. Над бурлящим стихийным рынком красовались огромные буквы гастронома «Таганский». Н-да, не это я ожидал увидеть, а привычный крытый огороженный рынок с бетонными прилавками, где можно купить место, а тут — не пойми что, прилавки собраны из чего попало. Кому за место платить? Правильнее сразу денег дать, так надежнее и точно не тронут. Или все места выкуплены и заняты?
Часть прилавков железная, часть — деревянная, торгуют всем вперемешку — и на прилавках, и с коробок на земле. Асфальт покрыт обрывками картона, щепой, гнилыми овощами. Хотя «птичка» была в другом месте, и тут наблюдались продавцы котят и клетки с волнистыми попугайчиками. О, а вон и банки с рыбками — гуппи, сомиками и скаляриями.
Я двинулся вдоль выстроившихся рядком продавцов. Вязаные носки и шапки, детские вещи, дедовские вещи, вилки, ложки, старые книги. Клубника. Наверное, наша, южная. Местная, насколько помню, созревает ближе к июлю.
— Почем? — поинтересовался я у сухонького мужичка.
— Тысяча! — ответил он, и я не выдержал, удивленно присвистнул, у нас в эту пору она по четыреста-пятьсот, может, уже и дороже.
Он развел руками.
— Ну а что ты хочешь — июнь холодный, на юге закончилась, и перестали возить, эта — из-под пленки.
Движемся дальше.
— Зеленый горох, — с выраженным южным акцентом орала дородная молодая женщина, — горихи, квасоля!
Ясно, Украина тут как тут. Их, видимо, наши таможенники не щемят, пропускают с товаром, а Курский вокзал, куда поезда с их юга приходят, рядом, одна станция всего. Потому Виталя это место и облюбовал.
На коробке перед женщиной лежали бумажные кульки с зеленым горошком, фасолью, ядрами орехов.
— Почем орехи? — спросил я. — Килограмм.
— За полторы отдам.
Я опять присвистнул, в этот раз — восторженно. Вот что возить надо! Себестоимость килограмма — двести пятьдесят рублей! Наценка 500 %! Фантастика! У меня аж пульс участился. А я, чтобы две тысячи заработать, весь день ставриду таскал.
Хотя, если учесть, сколько мучений претерпевают люди, чтобы доставить сюда товар, не так уж и дорого. А вот и черешня, надо полагать, украинская. Мелкая, гораздо мельче нашей, почти черная. Указав на нее, я спросил:
— Почем?
— Семьсот, — почти без акцента ответила торговка, похожая на Солоху из фильма, — три килограмма осталось, все за пятьсот отдам!
— Мне отдай! — между мною и ней вклинилась необъятная бабка с авоськой.
— Семьсо-о-от, — мечтательно протянул я и принялся мысленно умножать наши сорок шесть килограммов черешни на семь.
Тридцать две тысячи! А еще ж абрикосы и немного картошки. Мы, млин, богаты! Мы — олигархи!
Усталость как рукой сняло. Молодая картошка — тысяча! А вот абрикосов нигде не оказалось — еще не сезон, они только-только начали спеть в Армении. А еще странно видеть на рынке в основном славянские лица. Хотя вон и кавказцы за прилавками — перекупы, видимо.
Я оббежал все ряды, но абрикосов не нашел. Черешни было немного, цена колебалась от тысячи рублей до шестисот. Картошка молодая стоила от восьмисот. Орехи продавались в основном в скорлупе по пятьсот, ядра — от тысячи с небольшим до двух, в зависимости от внешнего вида товара. Это просто праздник какой-то! Да по моему самому оптимистическому прогнозу сумма получалась меньшая!
Увлекшись, я потерял счет времени. Увидел часы на руке пенсионера, рванул к бабушке. Не рванул — полетел, земли едва касаясь! А когда прибежал, даже не запыхался. Бабушка стояла, грузно опершись на тележку, нервно мяла пальцами папиросу и не могла успокоить нервы парой затяжек — тут-то, считай, помещение.
— Ты где пропал? — нахмурилась она, но, видимо, ей передалась моя радость, и она расправила плечи. — Рассказывай!
— Черешня от шестисот до тысячи! Абрикосов нет вообще! Это Клондайк, ба!
— Да ну! — выдохнула она, но ее глаза распахнулись, заблестели.
— Я те говорю! Пошли скорее! — Я поволок тележку, не чувствуя веса, потому что в мыслях крутились фантастические
