Гром победы - Дмитрий Старицкий

— А в бой? — спросил я с надеждой.

— В бой пойдешь только тогда, когда самолет испытают и докажут что он может летать. Летчиков мы найдем и обучим. А вот такую голову, что придумывает такие штуки вряд ли. Понял, Савва? — Что уж тут не понять… — шмыгнул я носом.

— Обидно только.

— Кобчик, вы капитан-лейтенант воздушного флота или кто? — прикрикнул на меня командор.

— Отставной капитан, — буркнул я.

— Ну, так марш на медкомиссию, — рявкнул Плотто.

— Развел тут, понимаешь, студенческий салон с барышнями.

— Знаешь что, капитан-командор, — упер я руки в боки.

— Потрудитесь для начала правильно титуловать камергера его светлости и коммерции советника. И так как я в данный момент старше вас не только по рангу, но и по чину, то ваш приказ вынужден игнорировать. Аппарат — моя собственность, построен на мои деньги и я буду делать с ним что хочу и как хочу. Тем более на первом прототипе мною уже совершены рулёжки по полю и подлеты. То есть взлет и посадка таким аппаратом под моим управлением произведены. Неоднократно, что характерно. Подняться выше двадцати метров помешало только то, что укороченный дирижаблевый винт совершенно не подходит к моему аппарату, в данный момент его заново обсчитали и вытачивают новый. Я повел Плотто в соседний ангар и показал ему биплан на четырехколесном шасси, очень похожий на британский «Вуазен» времен первой мировой войны. Он был полностью готов, но стоял без винта. Он также сделан по толкающей схеме, а поднят на высокое шасси только потому, что винт от дирижабля был очень большой, больше чем нужно.

— Вот на этом я уже летал. Низенько, правда, но летал. Так что первый летчик империи — я, Кобчик. И это задокументировано. В том числе на фотографиях. Газетчиков только не звали из соображений секретности. Плотто молчал, сжав губы. А я продолжал.

— Хочу летать и буду летать. И никто мне в этом не указ. Так каков будет твой положительный ответ? — Делайте что хотите, ваше превосходительство, — сказал Плотто и, не прощаясь, повернулся и ушел по полю к дирижаблю пешком широким шагом, отмахивая здоровой рукой. Ушел и даже не обернулся. Мне показалось, что я потерял друга. Но маршировать у себя на голове никому больше не дам. Хватит.

На следующий день все офицеры-воздухоплаватели теснились у меня в ангаре. Ощупали все что можно. Спорили до хрипоты с моими инженерами-авиастроителями. Сравнивали плюсы и минусы воздухоплавания и авиации, представленной пока что двумя аэропланами из которых один калека, а второй вообще не готов. Показывал им фотографии подлетов над аэродромом. Журнал испытаний с подписями всех свидетелей. Только Плотто не пришел. Обиделся на меня. Мне об этом Шибз рассказал. Он притащил свой фотоаппарат и снимал меня на фоне первого прототипа, который для этого выкатили под солнышко. Он внешне больше смотрелся карикатурой на самолет, если не знать что он уже отрывался от земли.

— Иной раз мне кажется, Савва, — сокрушенно сказал Данко когда все убрались из ангара и мы, сидя на ящиках, вдвоем пили водку под керосиновой лампой, — что ты желаешь быть на каждой свадьбе невестой и на каждых похоронах покойником. Шарахает тебя из стороны в сторону. То ты оружейник. То ты боронемастер. То ты химик. То ты самолетостроитель. Я уже не говорю о том, что каждой этой области ты еще и фабрикант. Шибз был в партикулярном костюме, но я провокационно спросил, проигнорировав его вопрос.

— Данко, а ты чьи погоны носишь? Моласа или Плотто? — Ты и со мной хочешь поссориться. Савва? — оторопел фотограф.

— Не хочу. Но мне интересно.

— Не ношу я погон, Савва. Я придворный служитель, королевский фотограф. Мне этого достаточно. Если его величество, как командующий фронтом, не отказывает тому же Моласу использовать меня в воздушной разведке, кстати, с твоей же подачи, то я как патриот своего королевства от этой работы не отказываюсь. Я принципиально гражданский человек и в имперские граждане не рвусь. Я вообще в жизни люблю только фотографировать.

— Когда война закончиться, покажи свои пленки людям. Я уверен, что им будет настолько интересно, как выглядит планета с высоты птичьего полета, что они даже деньги платить за это станут. Или спектакль с актерами сними.

— Что толку с того спектакля если люди не услышат что актеры говорят? А главное как они это говорят.

— Напиши титры и врежь. А еще лучше для начала сними балет.

— Ага… без музыки. Это не балет уже, а даже не знаю, как сказать… — Оркестр конечно в маленький зал ты не запихнешь, но пианиста запросто. Зато представь себе, что будет лет через тридцать. Мы сейчас о великих балеринах прошлого имеем только рассказы от тех, кто видел их танец и имел талант рассказчика. А что там, на самом деле, правда… Вопрос веры. А у тебя будет документ. Документ эпохи.

— Ну… не знаю… — не поверил мне Шибз.

— Хороший ты фотохудожник, Данко. Но вот нет у тебя полета мысли… — Зато у тебя, Савва, все мысли только летают. Хотя город ты построил. Я его, кстати, на пленку снял с высоты.

— Вот видишь… один документ эпохи у тебя уже есть. Спустя полвека, когда здесь встанет город-сад люди с удивлением увидят из какой грязи и мусора возникла та красота, в которой они живут.

— Да, пока у тебя тут грязновато и пыльно, — согласился Шибз.

— Любая стройка — грязь, — высказал я философскую мысль.

— Человек и тот рождается в крови и слизи. А где Гоч? Я его сегодня не видел.

— Во Втуц поехал. На ваш завод.

— Вот жизнь пошла… С партнером и другом повидаться некогда.

— Все-таки ты зря, Савва, Плотто обидел. Он о тебе всегда заботился. Водка уже ударила по мозгам и меня несло.

— Сначала он обидел меня. Я всего лишь поставил его на место. Ишь, раскомандовался тут… Я ему не подчиненный. И чином повыше буду. Я имперский рыцарь, а не его матрос.

— Понятно. Пиписьками, значит, тут мерялись, — усмехнулся Шибз.

— Как дети, право слово. А тебя еще водка есть? — Чтобы у меня, да не было? Все есть. Особенно для тебя. Ты настоящий друг. Я помню какую ты компанию в газетах организовал пока я в камере у контрразведке раненый сидел. Все у меня есть, только не здесь. Поехали в отель, там для тебя будет все что пожелаешь. Нет, ты вот мне скажи… Я поднял в воздух аппарат тяжелее воздуха. Первый в мире. А этот солдафон мне рычит «запрещаю». Ну, не гад же? Поднялся. Вышел в створ ангара и крикнул в темноту.

— Эй, там… есть кто живой. Коляску к подъезду.

— Совсем забыл, — поднялся Шибз с ящика.

— Тебе большой привет от Маары. На следующий день все офицеры-воздухоплаватели теснились у меня в ангаре. Ощупали все что можно. Спорили до хрипоты с моими инженерами-авиастроителями. Сравнивали плюсы и минусы воздухоплавания и авиации, представленной пока что двумя аэропланами из которых один калека, а второй вообще не готов. Показывал им фотографии подлетов над аэродромом. Журнал испытаний с подписями всех свидетелей. Только Плотто не пришел. Обиделся на меня. Мне об этом Шибз рассказал. Он притащил свой фотоаппарат и снимал меня в разных ракурсах на фоне первого прототипа самолета, который для этого выкатили под солнышко. Он внешне больше смотрелся карикатурой на самолет, если не знать что он уже отрывался от земли.